На небо сразу не попасть (Нельзя сразу на небо) - Вильчур Яцек Страница 14

Начальник сказал, что я свободен и что немецкая власть даёт мне шанс начать новую жизнь. Пока я должен вернуться в камеру, а тем временем канцелярия уладит формальности, связанные с моим выходом на свет. В камере меня обступили сокамерники и спрашивали, что было внизу. Сказал им, что возможно это враньё, потому что за уничтожение вагонов идут на пески. Комендант Борекий пояснил мне, что от тюремного охранника знает про какую-то частичную амнистию, и что в первую очередь под неё подпадают украинцы и несовершеннолетние заключённые поляки.

Мои приятели дали мне записки и адреса своих семей. У которых мог бы остановиться. Комендант дал мне сапоги, потому что на воле нельзя ходить босиком. Все меня целовали, а комендант сказал: «Помни, больше сюда не приходи». Поскольку я не верил немцам, что меня действительно выпускают на свободу, то мы договорились, что после выхода перейду за тюремную стену со стороны улицы Яховича и помашу в сторону окна своей камеры. Точно в полдень стражник открыл двер камеры и приказал мне выходить. В канцелярии мне дали Eintlassungsshein (карту освободжения) и выпроводили на выход. Пока шли через оба внутренних двора, я ничего не слышал. Однак, когда дошёл до главной брамы, услышал сразу все отголоски города. Постовой открыл браму и сказал мне идти.

Тут же, за брамой, стояли люди с передачами для заключённых. Все уставились на меня, как на нечто, заслуживающее исключительного внимания. Я не знал, что их так заинтересовало, потому что давно уже себя не видел. В тюрьме не было зеркал, а если бы и были, то и так бы вних никто не заглядывал из страха, что увидит что-то очень грустное.

Пришлось идти очень медленно, потому что сил не было и свет слепил («bylem bardzo lekki»). За брамой уже была улица Казимировская, полно машин, людей, трамваев и визга. Дошёл до уличного фонарая («latarni»- светофора? - От переводчика ) и упал в обморок. Когда очнулся, надо мной стояли люди с передачами для заключённых. Какой-тосапожник с Замарстынова посадил меня в конную повозку и сказал, что возьмёт меня к себе, чтобы я мог набраться сил. Обувь не держалась на ногах, потому что была широкой, а ноги – как две щепки. У сапожника меня взвесили на магазинных весах. Я весил 29 килограммов.

5 октября.

На протяжении нескольких дней я жил у сапожника. Меня тут хорошо кормили, давали выспаться и не приказывали ничего делать. Дочка сапожника стирали и шила мне разные вещи. Мои великоватые ботинки мне заменили на меньшие. Я отдохнул и могу уже ходить, не держась за стены. Сегодня пошёл к семьям моих знакомых, отдал им записки и передал им приветы и новости. К сапожнику уже не вернусь. Останусь у семьи Адама из восемнадцатой. Его родители и браться подарили мне одежду, несколько платков и выделили мне место для спанья.

6 октября.

Лишь сегодня пошёл на свою улицу. На Замарстынове отсыкал Юлика. Он мне рассказал, что мой самый младший брат вскоре после моего ареста вышел из дому и уже больше не вернулся. Ему было 10 лет, но он всё ещё шепелявил. С момента его исчезновения мать ходила, как будто не в себе. И вот однажды, в мае, вышла и больше домой не вернулась {9}. Юлик живёт теперь у дяди с тётей, которые его содержат. Он мне сказал, что после могео ареста все были уверены, что меня схватили во время взлома вагона и расстреляли.

12 октября.

Начинаю приходить в себя. Юлика вижу редко, потому что он дальше живёти у дяди с тётей, а я у чужих людей. Сил у меня всё больше и скоро пойду на вокзал.

13 октября.

В НКК даже не особенно знали, за что я сидел. Думали даже, что меня расстреляли или вывезли в Германию. Когда я первый раз пришёл на вокзал, меня накормили и разрешили приходить на работу. Начал на кухне – у пана Романа. Теперь немцы не допускают уже диких [41] работников. Платят людям каждый месяц пенсию и выдают рабочие карточки [42].

Я должен предоставить немцам свою метрику, потому что без неё не дают гражданства («cywila» – возможно, не гражданства, а паспорта – От переводчика ).

14 октября.

Около железнодорожного вокзала, у забора, лежат тела двух евреев, умерших от голода. Также вдоль улицы Замарстыновской и во многих местах на Клепарове лежат останки умерших от голода евреев. Сначала тела собирали, но уже этих тел так много, что только два раза в неделю украинская полиция ездит на грузовиках и собирает трупы. Теля закапывают или жгут на шпалах на Кортумовых Горках. Теперь уже не все евреи прячутся перед акцией. Есть такие, которым уже всё равно. Когда полиция за ними приезжает, они зами заходят в кузова («lory») и едут в газовые камеры {10}.

15 октября.

Пан Роман позволяет мне приходить на работу и даже попросил начальницу сестёр Немецкого Красного Креста, чтобы нашли мне занятие. Теперь мне уже не нужно стараться заработать побольше, потому что у меня нет на содержании семьи. Юлику не нужна моя помощь, потому что у дядя, у которого он живёт, дела идут неплохо.

23 октября.

На работу каждый день хожу рано, а возвращаюсь домой поздним вечером. Нанял себе совместную комнатку, или, скорее, кухоньку на улице Бочковского [43] – это боковая Городецкой. Жильё обходится дёшево, потому что плачу частично деньгами, а частично хлебом. В кухоньке стоит кровать , на которой мы спим со вторым сожителем [44]; зовут его Зайчик или как-то в этом роде. Мы друг другу не представлялись, потому что нет надобности. Этот сожитель ещё более нищий, чем я, потому что у него нет работы. Мне кажется, что он – законченный лентяй. Каждый день лазит в комитет Главного Опекунского Совета и там попрошайничает. Нашёл себе какую-то старую графиню, которая этого смердюка жалеет, да ешё и даёт ему пакеты с едой или направления на обеды. Уговариваю Зайчика, чтобы он приходил на вокзал и пошустрил немного, но он боится, да ещё и рассказывает какие-то дурости о том, что немцы его поймают и застрелят. Зайчик обладает адски крепким желудком и жрёт всё, чем бы оно ни было. Кроме того, у него много вшей и из-за него завшивела уже наша общая кровать. Каждый вечер, когда я возвращаюсь с работы, Зайчик уже меня ждёт, а, точнее, он ждёт жратву.

Обычно рассказывает, с какой графиней разговаривал сегодня, кого поцеловал в руку и что в ближайшие дни получит. Потом, как бы нехотя, что мне сегодня удалось урвать на работе. Всего хочет попробовать, а потом жрёт, как минимум, половину того, что я приношу. Когда я иду в воскресенье на работу, он говорит мне, что идёт в церковь и что не пропустит воскресных богослужений. Временами делает вид, что хотел бы вместе со мной пойти в костёл Св.Эльжбеты, хотя прекрасно знает, что я должен в всокресенье работать.

Паршивый тип этот Зайчик. Мне кажется, что он в воскресенье ходит к проституткам и заносит им пачки кофе и сахара, которые на протяжении недели выцыганивает у меня. Наша хозяйка даёт мне понять, чтобы я особо не доверялся Зайчику, потому что он ненадёжный тип. Зайчик, хотя Богом клялся регулярно платить за проживание, до сего дня не дал ни гроша, а живёт уже несколько месяцев. Кроме того, Зайчит раз проклинвает немцев, а в другой раз хвалит их.

У меня уже есть бумага о друдоустройстве в НКК. Всё было бы хорошо, если бы не одна вещь. Дело в том что припёрся на кухню высокий, старший тип, который похож на заводского мясника. Этот тип хочет выкурить с работы меня и Николая. Тип знаком с немками, котому что работал уже у них когда-то, до того, как я пришёл на вокзал. Кроме того, этот тип лучше нас говорит по-немецки и легче может порешать свои дела с начальницей сестёр.

——————-

Сноски:

——-

[46] Видимо, имеются в виду работники подённые, приходящие «на сейчас».

[47] Видимо, какой-то аналог трудовых книжек или табеля учёта.

[48] Сейчас (2011) ул. Одесская.

[49] Человеком, с которым жильё снимается совместно, на долях.

{9}, {10} – (являются авторскими сносками в оригинальном тексте, будут переведены позже и вставлены сюда).

1 ноября

Сегодня перевозили только раненных эсэсовцев с вокзала Подзамче на Главный. Мы хотели носить им багаж и заработать, но нас прогнали, а Николай получил пинка от эсэсовских санитаров. Машинист нам сказал, что это солдаты разбитого батальона дивизии СС «Викинг» {11}.