Нюрнбергский процесс - Сергей Юрьевич Нечаев Страница 21

Стоит заметить, что те, кто проводил отбор лингвистов, сами синхронному переводу не обучались. Поэтому многие критерии, очевидные сегодня, тогда вырабатывались интуитивно.

Всего протестировано было 400 человек, из них выбрали только 36. В итоге самые лучшие результаты показали кандидаты в возрасте от 35 до 45 лет, значительное время пожившие в двух странах.

Интересно, что мужские голоса считались более приятными для восприятия, чем женские.

Генеральная репетиция заседаний с участием синхронистов проходила с 5 по 19 ноября 1945 года с целью проверки работы системы и качества перевода. Основными сложностями в процессе для специалистов, как они сами потом отмечали, стали порядок слов и рамочные синтаксические конструкции в немецком языке. Проблему создавала и специальная военная и юридическая терминология. Типичный пример: в русском, французском и английском языках отсутствовали эквиваленты для воинских званий Третьего Рейха.

Советскую группу переводчиков, которую собрали в кратчайшее время, возглавил Е. А. Гофман. В своих воспоминаниях он писал, что его посадили в кабину практически на следующий день после приезда в Нюрнберг на первое заседание процесса. А еще он признавался, что в этот момент «не имел ни малейшего представления о задачах, которые ему предстояло выполнять».

А Т. С. Ступникова, переводчик на процессе, позднее вспоминала:

«В ветреный холодный вечер января 1946 года мне, переводчику штаба Советской военной администрации в Германии (СВАГ), приказал явиться к себе заместитель наркома НКВД Берии — сам генерал Серов <… > Аудиенция была короткой: „Мне доложили, что вы в состоянии осуществлять синхронный перевод“. Я молчала, потому что не имела ни малейшего представления о том, что означает термин „синхронный перевод“. В то время для меня существовал только письменный и устный перевод».

Кстати, после завершения Нюрнбергского трибунала многие работавшие на нем переводчики продолжили свою деятельность в ООН. А в мировых учебных заведениях для подготовки лингвистов появилась отдельная дисциплина «синхронный перевод».

В Нюрнберге каждая делегация обеспечивала перевод на свой родной язык. Перевод на немецкий язык делали американские переводчики. В каждой из четырех открытых сверху кабин одновременно сидели переводчики с английского, немецкого и французского. На столе кабины, перед стеклом, за которым сразу же начинались скамьи подсудимых и до них, не будь стекла, можно было дотянуться рукой, стоял переносной микрофон. Им завладевал один из переводчиков, в зависимости от того, выступал ли говоривший на английском, немецком или французском языке. Случалось, что за шесть часов работы французскому переводчику ни разу не пришлось произнести ни слова. Зато, когда выступали подсудимые и их защитники, немецким переводчикам приходилось потрудиться. Часто они работали без отдыха всю смену — полтора часа, а когда кто-то выбывал по болезни, то и две и даже три смены.

Среди иностранных переводчиков преобладали американцы. В основном это были люди солидного возраста и с большим переводческим стажем. Значительная часть из них были русские эмигранты, прожившие много лет в Великобритании или США. При знакомстве они нередко представлялись: князь Васильчиков, граф Толстой…

С точки зрения перевода процесс не всегда шел ровно.

Надо сказать, что, например, Герман Геринг неплохо понимал английский язык. Альфред Розенберг, родившийся в Ревеле (Таллине), в свое время учился в Рижском политехническом институте, а потом в московском МВТУ и знал русский. Ялмар Шахт прекрасно владел английским, а Иоахим фон Риббентроп и Альберт Шпеер бегло говорили по-английски и по-французски. От случая к случаю эти люди пользовались этим, чтобы блеснуть своей образованностью или смягчить излишне жесткий, на их взгляд, перевод свидетельских показаний или документов, изобличавших бесчеловечность совершенных ими преступлений. Некоторые подсудимые даже демонстративно снимали наушники, выражая свое недовольство тем, что говорится.

Из-за этого имели место случаи, когда во время заседаний вдруг все стопорилось. Переводчики (в основном американцы, советские себе такого не позволяли) вскакивали, тоже срывали с себя наушники, отказывались переводить. Судебное заседание прекращалось.

Но были моменты и посерьезней. Однажды, например, трибунал вообще несколько дней не заседал — стенографистки объявили забастовку, требуя повышения заработной платы. И их требования были частично удовлетворены.

Не все ладилось и в работе советской делегации, хотя, по традиции тех лет, об этом никогда и нигде не говорили.

Переводчиков у нас было гораздо меньше, чем у делегаций других стран. Работы же для них оказалось, пожалуй, даже больше, чем у наших партнеров по трибуналу.

АРКАДИЙ ИОСИФОВИЧ ПОЛТОРАК, участник Нюрнбергского процесса

В своей книге А. И. Полторак, участник Нюрнбергского процесса с первого и до последнего его дня, рассказал такой случай.

Правильный перевод в обстановке Нюрнбергского процесса выходил далеко за рамки чисто технической задачи. Это подчас приобретало характер большой политики. И вот однажды имел место антисоветский выпад Отто Штамера, адвоката Геринга. Допрашивая одного из свидетелей, он весьма часто употреблял слово «besetzung», говоря об освобождении Польши советскими войсками в 1944 году. Слово это имеет два значения: «оккупация» и «занятие». По всему духу вопросов адвоката советский переводчик Е. А. Гофман понимал, какой смысл вкладывает тот в слово «besetzung», и потому перевел его как «оккупация». Р. А. Руденко тут же заявил протест. Западные судьи, которым их переводчики перевели это слово в его нейтральном звучании, не поняли, чего добивается главный советский обвинитель. Был объявлен перерыв. Суд удалился на совещание. Советский переводчик разъяснил суть дела. Суд возвратился в зал и объявил о своем решении: в протоколе заседания слово «оккупация» должно быть заменено словом «освобождение». Доктор Штамер возражать не посмел.

Не обходилось, впрочем, и без откровенных казусов.

А. И. Полторак пишет:

«Мне вспоминается сейчас один забавный казус. Показания давал Геринг. Переводила их очень молоденькая переводчица. Она была старательной, язык знала хорошо, и на первых порах все шло гладко. Но вот, как на грех, Геринг употребил выражение „политика троянского коня“. Как только девушка услышала об этом неведомом ей коне, лицо ее стало скучным. Потом в глазах показался ужас. Она, увы, плохо знала древнюю историю. И вдруг все сидящие в зале суда услышали беспомощное бормотание:

— Какая-то лошадь? Какая-то лошадь?..

Смятение переводчицы продолжалось один миг, но этого было более чем достаточно, чтобы нарушить всю систему синхронного перевода. Геринг не подозревал, что переводчик споткнулся о троянского коня, и продолжал свои показания. Нить мысли была утеряна. Раздалась команда начальника смены переводчиков: „Stop proceeding!“ Напротив председательского места загорелась, как обычно в таких случаях, красная лампочка[4], и