Империя в войне. Свидетельства очевидцев - Роман Сергеевич Меркулов Страница 23

преимущественно левой руки, затем предплечья, а затем ноги. <…> Впечатление от всех раненых получается конечно самое тяжелое. Те мытарства, которые они претерпевают от момента ранения и до момента посадки их на поезд, настолько велики (и их много, например боли при переноске, перевязке и транспортировке, голод, холод, жажда, отсутствие ухода) делают их положение настолько тяжелым, что они по выздоровлению с большой неохотой возвращаются в строй, и думаю, что на эти мытарства % 50–80 нежелания и надо отнести. И почти все страстно желают эвакуации и отправки домой, хоть на несколько дней побывать дома и отдохнуть от ужасов войны.

«Алтайское дело», 12 ноября

<…> из Каинска пишут местные шинкари, несмотря на запрещение продажи водки, не унывают и торговля у них идет бойко. Правда, предлагается не «очищенная» и не «мерзавчик”, а просто денатурированный спирт настоянный для «крепости» на стручковом перце и для цвета смешанный с красным вином. Смесь эта именуется «горючкой» и является предметом потребления бедных. Для потребителей же людей побогаче предлагается «самосидка» с примесью лимонной кислоты, отбивающей запах. Эти продукты, в массе выброшенные на рынок, имеют то преимущество перед казенкой, что положительно одурманивают людей и следствия этого дурмана ужасны.

Н. Н. Врангель, 14 ноября

Кельцы. Кошмар, который я видел сегодня, превосходит всё, что можно себе вообразить. Поехав с докторами моего поезда в город для принятия раненых я сразу попал в обстановку Дантова ада. Недавние бои, накрошившие человеческое мясо, вывели из строя свыше 18 тысяч человек только в районе Мехова. Здесь в лазаретах на 200 человек помещается 2500 стонущих, кричащих, плачущих и бредящих несчастных. В душных комнатах, еле освещенных огарками свечей, в грязной соломе валяются на полу полу-мертвые люди. Несчастная сестра – одна на тысячу раненых – мечется днем и ночью, бессильная чем-либо помочь. Перевязочного материала нет и сегодня мне говорили, что нельзя даже делать ампутаций из за отсутствия марли и ваты. <…>

Еще страшнее было утром, при нагрузке нашего поезда. Узнав, что явилась возможность уехать из этого ада – всё способное хоть кое-как двигаться – часто безрукие, безногие, полуживые – ползком, волоча свои тела, добрались до станции. Вопли и мольбы наполняли воздух ужасом и смертью. Этой картины я никогда не позабуду, сколько бы мне ни пришлось прожить.

<…> келецкий губернатор – тип «начальника губернии» почти опереточного характера. «Зорко наблюдая за порядком» (которого не было), он тоже хотел показать свое участие в деле. В толпе стонущих и рыдающих калек, – какой-то безногий почему-то обратил его внимание.

«Где жандарм, позвать сюда жандарма», – заорал губернатор.

Жандарм вырастает перед ним.

«Почему этот раненый сидит на земле? – подать ему камень!»

Ю. В. Буторова, 15 ноября

Везем с собою в офицерском вагоне русского и австрийского офицеров, два друга, но ни бум-бум ни на каком языке как на родном. Объясняются, несчастные, и друг за другом ухаживают, подают подушки, воду.

Другой – молодой мальчик 19 лет, отняли обе ноги. Трагичным голосом говорит: «Сестра, что я буду делать таким уродом, мне вот всего 19 лет. Денег нет, и служить не могу».

«Русское слово», 15 ноября

Отравился известный в Москве куплетист Убейко, увлекавшийся также и авиационным спортом. Убейко выпил 3 фунта политуры и скончался.

«Муравтичка», 16 ноября

Рассказы о каком-то разорении Германии и недовольстве там – сущие пустяки. Они ведут победоносную войну, их не удастся сломить всему миру – таково настроение их, и в значительной степени верное, так как у нас нет и тени успеха против них. Все только частичные успехи, и масса больших, очень больших неудач, начиная с Самсонова, которую мы ощущаем особенно ввиду совпадения района: натыкаемся на остатки его армии в лесах. Из писем офицеров знаем, что в Данциге 1300 русских офицеров, а всего до 150 000 пленных русских. И тем обиднее, что надежды последующими успехами смыть это пятно не оправдываются: число наших пленных растет, равно как и число взятых у нас орудий. Это общее ощущение среди нас, и в частности среди офицеров Генерального штаба, наиболее компетентных. Враг серьезный, с которым нам трудно тягаться. Особенно вредит нам наша беспечность – недостаточно охраняемся по ночам, мало и поздно окапываемся. Наша артиллерия не долетает, командный состав очень вял, недостаточно энергичен. Аэропланы наши почти не летают, у них же – все время, не говоря уже про разницу в перевозке по железным дорогам и по шоссе. Так они даже у нас возят пехоту на подводах, а мы заставляем ее шагать пешком, к тому же часто взад и вперед до 40–50 верст в день.

Т. Я. Ткачев, 17 ноября

За бои под Ивангородом к наградам были представлены все офицеры. Основанием для наград, за неимением других заслуг у дружинных офицеров, служило одно: мы способствовали возведению окопов. Между прочим, в число представленных к наградам попал и один прапорщик, который еще перед наступлением неприятеля уехал сопровождать в К. сожительницу командира. Во время боев этот прапорщик отсутствовал, но и ему поставлено в заслугу «возведение окопов».

Во время приезда царя многие получили награды. Некоторым были подарены золотые часы. Эти часы до того разволновали нашего командира, что он несколько дней не мог ни о чем говорить, не вспомнивши часов.

– Вот они какие – пролезли вперед и получили! А за что, спрашивается? – убивался он совершенно непритворно.

– Оставь, Митя, говорить все о часах, – смеялась даже сожительница полковника.

– Чего там – оставь: ведь можно было бы получить, – вздыхал он.

За этим горестным вздохом следовал не менее горестный рассказ о том, как получил часы какой-то знакомый подполковник, заведующий только автомобилями, получил даже шофер…

О. Козельский, 19 ноября

Опять ночь, и опять я не сплю. Но, слава Богу, спит бедный Р. Он лежит первым от входа. Он – калека; у него отрезана правая нога и ступня левой. Целые дни Р. молчит, неохотно отвечает на вопросы врача, и его ничто не занимает. Самый нуждающийся в посторонней помощи, поручик реже всех прибегает к ней. Без кровинки в лице, он лежит все время с полузакрытыми глазами, не слышно, как дышит, и, кажется, будто не живет. Сегодня я в первый раз говорил с ним. Случилось так, что в палате мы остались вдвоем.

– Вы не спите? – неожиданно спросил меня Р.

– Нет. Вам что-нибудь надо?

– Какой я видел сейчас чудный сон, – не отвечая