Радикальная война: данные, внимание и контроль в XXI веке - Мэтью Форд Страница 27

траекторий, простирающейся от непосредственных окрестностей самого сражения до интернета и социальных сетей. В результате поле боя вышло за пределы физического пространства, и его можно найти в различных контекстах по всему миру. Более того, эти данные могут быть прочитаны, перемотаны, повторно использованы и перетекстуализированы снова и снова, причем так, что их невозможно предугадать. Множество нарративов, которые они создают, и асинхронный способ их появления перевернули представление Смита о театре военных действий, хотя и затушевали политическое обоснование войны.

Для военных эта ускоренная информационная среда затрудняет извлечение уроков. Если военные операции должны идти в ногу со скоростью распространения информации по гражданским сетям передачи данных, то когда же прекращается война? Если война всегда читается, перематывается, используется повторно и перетекстурируется, какой шанс отразить ее в отчете после операции? Процессы дигитализации ставят под сомнение способность государства управлять своим архивом. Процессы информатизации подразумевают, что истины войны станут еще более мутными в цифровых призмах новой экологии войны. Это имеет серьезные последствия для того, как военные организации и общество генерируют смысл истории.

Теперь, когда война носит партисипативный характер, гражданские лица выступают на поле боя не только в качестве клавиатурных воинов, живых щитов или сопутствующего ущерба, но и как невольные участники войны. В случае с ЦАХАЛом подключенные устройства предоставляют координаты глобального позиционирования и все материалы, которые люди записывают или отмечают в Интернете. Это расширяет поле боя военных, предоставляя данные, которые, в свою очередь, могут быть использованы в качестве оружия при составлении списков целей. В зависимости от наблюдателя и местонахождения гражданского лица, его законные права могут быть нарушены (McDonald 2017). В этом случае их нельзя классифицировать как сторонних наблюдателей, вместо этого они становятся жертвами или преступниками.

Это не только создало неопределенность в отношении эффектов, которые будущие военные технологии способны оказывать в бою, но и нарушило способность военных определять политические послания, которые могут быть получены в результате применения силы (Rid 2007; Briant 2015a, 2015b). Это представляет собой вполне реальную проблему для вооруженных сил, поскольку мы больше не можем обсуждать военную эффективность, не говоря при этом о воздействии на аудиторию.

Эта задача усложняется еще и скоростью распространения данных. Данные генерируются различными субъектами как внутри вооруженных сил, так и за их пределами. Эти военные и гражданские субъекты имеют разные потребности, используют разные информационные инфраструктуры и по-разному привлекают свою аудиторию. Разделение и классификация безопасности гарантируют, что военные информационные инфраструктуры работают медленнее, чем гражданские, работающие в открытых сетях. Очевидно, что это влияет на то, кто и когда что видит. Это также говорит нам о неравномерности новой экологии войны. В то же время мы начинаем получать представление о "глубокой медиатизации" (Hepp 2019) повседневной жизни и соответствующих интерпретационных рамках, которые формируют понимание войны военными.

В результате рушатся расстояния и границы, возникает асинхронный опыт войны и воссоздается война в онлайн-пространстве, заставляющая противников сражаться друг с другом в четвертом измерении. Детерриториализуя войну, мы обнаруживаем, что она возникает повсюду, складывая мемы, образы и нарративы таким образом, чтобы преступить национальные границы аналогового мира и физического места любого конкретного конфликта (Gregory 2011; Singer 2018). Победа в этом контексте не означает решительных действий, приводящих к окончательным результатам, но для одних представляется аналогом форм ограниченной войны (Стокер 2019), а для других - процессом управления насилием (О'Дрисколл 2019). В то же время цифровизация подпитывает и расширяет цикл мышления, в котором классические категории войны и мира, комбатантов и гражданских лиц, внутри и вне государства (Walker 1992) больше не помогают нам понять широту изменений, вызванных Радикальной войной.

Эти проблемы будут множиться по мере того, как технологи будут внедрять МИОТ (см. Приложение) непосредственно на поле боя, усложняя существующие схемы передачи данных, интеграции систем и управления боевым пространством, даже если они стремятся ускорить ведение боевых действий. При этом внимание концентрируется на сборе, анализе и целеуказании разведывательных данных, поскольку боевые действия актуальны лишь настолько, насколько велика способность обрабатывать данные для выявления целей (Nordin and Öberg 2015). Повышенное внимание к данным выявляет ряд организационных и бюрократических несоответствий. Становится ясно, что траектории движения данных быстрее на поле боя, но медленнее в более широких и, как правило, старых государственных инфраструктурах, где требуются более взвешенные подходы к принятию решений. В то же время участники, не носящие военной формы и не ограниченные протоколами безопасности, будут продолжать использовать гражданские информационные инфраструктуры для распространения данных с поля боя даже быстрее, чем это могут делать сами вооруженные силы.

Это создает ряд проблем. Первая заключается в том, что гражданские информационные инфраструктуры усложняют усилия военных по сохранению информационного преимущества на поле боя. Вторая заключается в том, что вооруженные силы должны вести учет, чтобы они могли извлекать уроки из прошлых действий. В то же время эти записи должны быть способны выдержать такую тщательную проверку, которая возникает при преследовании солдат за военные преступления. Наконец, гражданские участники могут записывать и загружать информацию о событиях, раскрывая пробелы между заявлениями вооруженных сил и реальностью их действий.

Но на этом проблемы цифровизации не заканчиваются, поскольку уже сейчас ясно, что многочисленные траектории движения данных затуманивают и определяют восприятие и ведение боя. А сами противники стремятся манипулировать новой экологией войны, чтобы посеять неопределенность, смятение и создать пространство для стратегического преимущества. В результате получается странное сопоставление, когда ускорение военных действий с применением алгоритмов и точного нацеливания дегуманизирует акт войны, в то время как противник успешно гуманизирует его в онлайн-повествованиях, которые он разрабатывает для мотивации сторонников и запугивания противников.

Как мы объясним далее, это разрушает опыт сражения. Одно военное событие может породить множество траекторий данных. Эти траектории не разбегаются с поля боя с одинаковой скоростью. Результат проявляется в двух основных измерениях. Первое - это импульс к увеличению темпа военных операций, чтобы у вооруженных сил был шанс двигаться так же быстро, как общественные информационные траектории. Второй показывает, что правительственный процесс осмысления официальных данных или данных из открытых источников, пригодных для извлечения уроков из войны, не поспевает за скоростью, с которой проходят сами кинетические операции. В результате вооруженные силы начинают использовать такие инновации, как искусственный интеллект, роботизация и автономные системы, которые позволяют им обрабатывать массивы данных со скоростью их движения, не имея возможности институционализировать знания в рамках всей организации.

Все это приводит к разрыву между ускорением военных действий, цифровизацией государственной практики и подходами к ведению государственного учета. Этим пользуются технологи, создающие архивы "на лету". Не имея возможности эффективно управлять этими архивами или поддерживать их,