Константинополь и Проливы. Борьба Российской империи за столицу Турции, владение Босфором и Дарданеллами в Первой мировой войне. Том II - Евгений Александрович Адамов Страница 29

Демидова 4 мая /21 апреля), — ответ, по взаимному согласию союзников, был дан ему не кем иным, как Делькассе, показывает, что франко-греческие связи, уже обнаружившиеся во время предшествовавших переговоров, не оборвались. В то же время, однако, ответ, который Делькассе был уполномочен своими коллегами в Лондоне и в Петрограде дать греческому посланнику, не мог удовлетворить греческое правительство, ибо содержал согласие трех держав принять сотрудничество Греции в том случае, если оно не будет обставлено никакими условиями. Ответ Зографоса от 5 мая ⁄ 22 апреля был, по обыкновению, уклончив: в нем указывалось, что Греции раньше, чем принять решение, необходимо увериться, что неприкосновенность ее территории будет уважаться как во время войны, так и в будущем мирном договоре (это снова исключало уступку ею Болгарии Кавалы), что ей будут предоставлены все необходимые денежные и военные средства и что размер территории, которую она приобретет по окончании войны в Малой Азии, будет приблизительно соответствовать тому, на что рассчитывал в свое время Венизелос. «Раздраженный» этими, не слишком скромными, пожеланиями, Делькассе 7 мая ⁄ 24 апреля повторил, что Греция должна сделать свое предложение сотрудничества, не выдвигая условий, а ограничиваясь выражением «надежды, что она будет пользоваться благом (beneficiera) полной солидарности с ее союзниками, — откуда вытекает гарантия ее территориальной неприкосновенности», — и «вручая полное покровительство своим жизненным интересам трем державам Согласия».

Горячая поддержка, оказанная принцем Георгием, находившимся в Париже, этой несколько туманной и загадочной формулировке, позволяет думать, что устно ему было дано такое ее истолкование, которое, по его мнению, соответствовало интересам Греции. В частности, следует обратить внимание на слова о «полной солидарности с союзниками», на которой Делькассе советовал грекам строить свои надежды[136]. Дело в том, что когда, несколько месяцев спустя, удалось убедить Пашича согласиться на известные уступки Болгарии за обещанные Сербии по окончании войны огромные приращения на западе и когда Грэй признал необходимым, ввиду недовольства среди сербов, «дать г. Пашичу окончательную гарантию насчет территорий, которые Сербия получит в результате победоносной войны», он не только предлагал точно их перечислить, но «сверх того желал, в качестве залога нашей добросовестности, пригласить Сербию сделаться участницей союза 5 сентября» (1914 г.), на основании которого державы «согласились, что, когда наступит время обсуждения условий мира, ни одна из союзных держав не поставит каких-либо условий мира без предварительного согласия каждого из других союзников». В этом, вместе с отказом от сепаратного мира, заключалось все содержание договора, в котором участвовали позднее, кроме трех держав Антанты, лишь Япония и Италия. Предложение Грэя встретило возражения со стороны Италии, и Грэй счел нужным обратиться через посла в Риме к барону Соннино с необычайно настойчивой телеграммой, дабы убедить его в необходимости такого чрезвычайного шага, о чем он известил и Сазонова (памятная записка Бьюкенена от 2 августа ⁄ 20 июля). «Возражения барона Соннино против какого-либо подобного заявления мне вполне известны, — говорилось здесь, — но я чувствую себя вынужденным обратиться к нему с личным призывном пересмотреть его отношение к делу. Я уже лично обязался насчет приобретения Сербией Боснии и Герцеговины и широкого доступа к Адриатическому морю в Далмации. Сдержанность в вопросе точного определения этих территорий не может сделать это обязательство менее связывающим, оно может лишь сделать его воздействие на сербское общественное мнение менее сильным. Барон Соннино, по-видимому, опасается впечатления на итальянское общественное мнение, если он даст свое согласие на вышеприведенные пункты, но ему надлежало бы принять во внимание, что полное согласие Италии на окончательное обязательство (pledge) перед Сербией будет иметь неоценимое значение в деле приобретения приверженности славян, над которыми ей вскоре предстоит властвовать. Оппозиционное поведение со стороны Италии в этом деле ставит ее в неблаговидное положение. Ее, ныне признанные, притязания в Истрии и Далмации уже затруднили нашу задачу на Балканах; они и теперь подвергают нас риску возможной неудачи на Дарданеллах со всеми последствиями, которые явились бы результатом такой неудачи». Горячность тона, столь мало свойственна обычным дипломатическим актам, исходившим от Грэя, разумеется, объясняется прежде всего тревогой за все положение на Балканском полуострове и необходимостью преодолеть сопротивление Италии против предоставления Сербии Фиуме, Спалато, Рагузы, Катарро и Сан-Джованни-ди-Медуа в качестве действительно «широкого доступа к Адриатическому морю».

Наряду с этим, однако, обращает на себя внимание значение, которое он придавал своему предложению «пригласить Сербию сделаться участницей союза 5 сентября», в качестве «залога нашей добросовестности» и «окончательного обязательства перед Сербией». Ясно, что формальному участию в этом союзе приписывалось особое значение. В связи с этим следует признать вероятным, что слова Делькассе об установлении «полной солидарности» Греции с «союзниками» имели смысл, выходивший за пределы моральных гарантий и «покровительства» греческим интересам, а должны были дать Греции, путем включения ее в число союзников, формальный «залог добросовестности» держав Антанты.

Из этого, однако, не следует, чтобы в Париже решили теперь же исключить всякую возможность о переговорах по части уступки Кавалы Болгарии. Когда Константин, не убежденный советами принца Георгия, поручил последнему 10 мая ⁄ 27 апреля добиться свидания с Пуанкаре и получить от него необходимые Греции точные заверения, он указывал ему, что «существо дела заключается в том, чтобы державы Антанты дали нам торжественное обещание, что они сами будут уважать и заставлять других уважать до восстановления мира (то есть до заключения мирного договора) нашу территориальную неприкосновенность и что они не допустят никакого ущерба для нее в будущем мирном договоре», и предлагал ему обратить внимание Пуанкаре на то, «что Греция вправе поражаться, что дружественные державы, готовые принять ее в качестве союзницы[137], уклоняются от того, чтобы ясно договориться с нею». Но того, чего добивался Константин, а именно ясного и точного ответа со стороны держав, Пуанкаре не мог ему дать. С одной стороны, он спросил принца (как сообщил последний Константину 11 мая ⁄ 28 апреля): «Как можете вы вообразить, что мы можем распорядиться какой-либо частью территории союзного государства без его согласия», — из чего логически вытекало, что Греция будет вольна отказаться от уступки Кавалы в любой момент и, в частности, при заключении мирного договора, — а с другой стороны, он заявил, что державы не могут дать требуемого обязательства, дабы болгары, убедившись, что Кавала для них потеряна, не встали на сторону врагов[138]. В результате Зографос известил 13 мая ⁄ 30 апреля державы Антанты, что Греция вынуждена отказаться от вступления в войну, но сохранит по-прежнему благожелательный им нейтралитет.

в) Переговоры с Болгарией

Формальная инициатива переговоров Болгарии с Антантой, начавшихся уже 27/14 апреля, то есть тотчас после высадки