Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич Страница 31

Революция — это разрушение, война, получающая свое нравственное оправдание лишь в «светлом будущем», в грядущем «царстве справедливости», в будущем «царстве божием на Земле», «земном рае». Если же таковой веры нет, если натура, личность, индивид «живет разрушением, войной», если индивид пребывает в духовном настрое «огневого апокалиптического экстаза и оргиазма», если «дионисийская» природа в его личности превалирует над «аполлоновской», то негативная идентичность в нем может находить проявления и в поклонении «демонам», в демонстративном кощунстве над «божественными» ценностями. Личности импонирует его причастность к «демоническому», свойственно любование собственным «демонизмом». «Демон», — как-то назвал М. Тухачевского в разговоре И. Сталин, пользуясь, вероятно, семинаристским семантическим рядом1.

«Я не христианин, — эпатировал 23-летний подпоручик своего собеседника, французского лейтенанта Р. Рура в плену, — больше того, я даже ненавижу нашего Владимира святого, который крестил Русь, отдав ее во власть западной цивилизации. Мы должны были сохранить наше грубое язычество, наше варварство»260 261. «Однажды, — вспоминал П. Фервак, — я застал Михаила Тухачевского, очень увлеченным конструированием из цветного картона страшного идола. Горящие глаза, вылезающие из орбит, причудливый и ужасный нос. Рот зиял черным отверстием. Подобие митры держалось наклеенным на голову с огромными ушами. Руки сжимали шар или бомбу, что именно, точно не знаю. Распухшие ноги исчезали в красном постаменте... Тухачевский пояснил: «Это Перун. Могущественная лич-

ность. Это бог войны и смерти»1. И Михаил встал перед ним на ■колени с комической серьезностью. Я захохотал. «Не надо смеяться, — сказал он, поднявшись с колен. — Я же вам сказал, что славянам нужна новая религия. Им дают марксизм, но в этой теологии слишком много модернизма и цивилизации. Можно скрасить эту сторону марксизма, возвратившись одновременно к нашим славянским богам, которых христианство лишило их свойств и их силы, но которые они вновь приобретут. Есть Даждь-бог — бог Солнца, Стрибог — бог ветра, Велес — бог искусств и поэзии, наконец, Перун — бог грома и молнии. После раздумий я остановился на Перуне, поскольку марксизм, победив в России, развяжет беспощадные войны между людьми. Перуну я буду каждый день оказывать почести»262 263.

Подтверждая свидетельства французского лейтенената, офицеры-однополчане вспоминали, что в октябре 1917-го Тухачевский «из плена принес с собой маленьких деревянных идоль-чиков. Сам их там вырезал, сам производил перед ними какие-то ритуальные молебствия, просил в чем-то их помощи. Рассказывает об этом товарищам, и непонятно: в самом деле он это серьезно или смеется. Над кем? Над собой, над ними? Впрочем, ведь он всегда утверждал, что Крещение Руси преступлением было. Что следовало оставаться такими, как были славяне, сохраняя верность Перуну. Но все принимали это за мальчишеское оригинальничанье... А тут... Кто его разберет»264.

По свидетельству Л. Сабанеева, «когда Тухачевский стал «персоной», членом Реввоенсовета и командармом, им был составлен проект уничтожения христианства и восстановления древнего язычества как натуральной религии. Докладная записка о том, чтобы в РСФСР объявить язычество государственной религией, была подана Тухачевским в Совнарком». Сабанеев, хорошо знавший «красного Бонапарта», считал, что «он явно издевался, но в малом Совнаркоме его проект был поставлен на повестку дня и серьезно обсуждался»265. Далее Сабанеев вспоминал о реакции на это: «Тухачевскому только это и было нужно. Он был счастлив, как школьник, которому удалась шалость»1.

Известно, что в бытность его командующим Западным фронтом в 1922 — 1924 гг. у Тухачевского была собака, которую он, кощунствуя и забавляясь, назвал «Христосик»266 267. Еще ранее, в плену, Тухачевский рассказывал своему французскому приятелю: «У нас была француженка-гувернантка, которую я выводил из себя. Я и мои братья дали трем котам в доме священные имена Отца, Сына и Святого Духа. И, когда мы их искали, мы издавали ужасные вопли: «Где этот черт Бог Отец?». Мама сердилась, но не очень, а гувернантка-француженка осыпала нас проклятиями»'*

Подобного же рода была музыкальная шутка, когда с приятелем, известным музыкантом Н. Жиляевым, М. Тухачевский сочинил «марксистскую файв-о-клокию». Такое откровенное издевательство, теперь уже над «революционной верой», шокировало даже противобольшевистски настроенных людей268 269 270. По воспоминаниям П.Фервака, «кощунствуя спокойно и весело, он затем галантно осведомлялся: «Я вас не шокирую? Мне было бы очень досадно...»0. К слову замечу, что будущий маршал с гимназических времен славился своими проделками и шалостями, за которые частенько весьма сурово наказывался и дома, и в гимназии. «Скучая во время долгого окопного сидения, — рассказывали его приятели-офицеры, .— Тухачевский смастерил лук-самострел и посылал в недалекие немецкие окопы записки обидного содержания. В промежутках между сражениями такими же записками договаривались о перемириях для уборки раненых или убитых, оставшихся между окопами. Об этой затейливой выдумке простодушно вспоминали и позже»*’.

В целом же все это было типичным проявлением «карнавальной культуры». Впрочем, замечу кстати, «карнавальна» по существу сама формула поведения — «аристократ в демократии». Очевидно, «карнавальна» и «смердяковская личина». Напоминая его явные предпочтения эстетическим приоритетам перед моральными, хочу обратить внимание на то, что именно в этой формуле (эстетической по сути своей) уже совершенно отчетливо обнаруживается его склонность к «эстетике диссонанса». В этом же отношении мне представляется весьма любопытным и характерным диалог между М. Тухачевским, только что успешно подавившим Кронштадтское восстание, и главкомом С. Каменевым. Примечательна стилистика и своеобразная метафоричность их переговоров по прямому проводу.

ТУХАЧЕВСКИЙ: ...В общем, полагаю, что наша гастроль здесь закончилась. Разрешите возвратиться восвояси.

ГЛАВКОМ: Ваша гастроль блестяще закончена, в чем я и не сомневался, когда привлекал Вас к сотрудничеству в этой истории...

ТУХАЧЕВСКИЙ: ...Я очень прошу меня не задерживать дольше завтрашнего дня...

ГЛАВКОМ: Приму все меры, чтобы удовлетворить Ваше желание.... Поздравляю Вас еще раз...271

Этот диалог очень напоминает разговор между заезжей «звездой сцены» и провинциальным культорганизатором. Он «премного благодарен» за «щедрые услуги», коих «столь недостойны» «убогие ценители» высокого искусства из захолустного «бомонда». Командующий же Западным фронтом Тухачевский представляется артистом, который, как обычно, до банальности блестяще провел свой бенефис на сцене провинциального театра или клуба и торопится на гастроли в другие места. Примечателен в этом контексте разговор по прямому проводу между главкомом С. Каменевым и Л. Троцким, состоявшийся тогда же, 18 марта 1921 г., и реакция Троцкого.

КАМЕНЕВ: Только что по прямому проводу у меня состоялся разговор с Тухачевским. Он сказал, что его гастроль здесь окончилась, и просит разрешения убыть на Западный фронт.

ТРОЦКИЙ: Как, вы сказали, назвал Михаил Николаевич свое пребывание под Кронштадтом — гастролью?

КАМЕНЕВ: Да, так и сказал — гастроль.

ТРОЦКИЙ: Интересное сравнение, но для Тухачевского вполне объяснимое, он же увлекается игрой на скрипке, а в Кронштадте первая скрипка принадлежала ему. Передайте Михаилу Николаевичу, мое поздравление и разрешение убыть к прежнему месту службы.

КАМЕНЕВ: Будет исполнено, Лев Давидович...1

Вышеотмеченные психокультурные свойства Тухачевского, равно как и серия не лишенных своеобразной поэтичности его статей о «революции извне» и «коммунистическом империализме», признанным идеологом коих ои считался, были насыщены и предопределены специфической духовной атмосферой, окутывавшей Тухачевского с рождения.