Повенчанный честью (Записки и размышления о генерале А.М. Каледине) - Кожемяко Иван Иванович Страница 37

Очень тревожил Каледина конский состав. Лошади были явно не лучшие, но что-либо изменить кардинально в этой ситуации было уже невозможно.

Наступил час отъезда в неведомое. А поэтому – страшное. Прощание с семьёй, в связи с этим, вышло тягостным и горьким.

Мария не могла придти в себя и поверить, что он уезжает на войну. И так убивалась, что не могла и говорить:

– Родная моя! Не надо. Пожалей детей и себя. Ничего со мной не случится. Всё будет хорошо.

И он как-то горько и обречённо, реально оценивая возможности России и её извечную неготовность к войне, произнёс, стараясь быть беспечно-весёлым:

– Пока мы доедем до театра военных действий – японцев уже шапками закидают. Как говорят наши солдаты.

Посадив жену и детей в экипаж, он отправил их домой, и уже с головой окунулся в дела полка накануне выступления на фронт.

Тут же перепало от него полковому священнику, который всё хотел целый вагон прицепить к эшелону с иконами и иной церковной утварью, подаренной войскам царствующей семьёй.

– Вы, батюшка, не злите меня. Мне лишний ящик патронов важнее, простите, всего этого. На войну ведь едем, а не в паломничество, не на богомолье собрались. Отвожу Вам одно купе, и всё, у меня офицеры, вчетвером, в нём едут.

Казаки удовлетворённо посмеивались:

– Да, с нашим полковником не поспоришь. Ишь, святой отец, наверное, японцев в нашу веру обращать собрался, икон-то, икон – ящиками. Зачем столько?

Наконец, тронулись.

Как и предполагал Каледин, никто и не собирался поставлять им фураж, никто не думал о том, что войска едут на войну, а не на прогулку.

Поэтому остановки на станциях затягивались, так как Каледину было важно привести в Маньчжурию боеготовый полк, а не полуживых одров, на которых – не то, что выполнять боевые задачи, а и передвигаться будет нельзя.

Он весь осунулся, почернел. Так как везде был нужен его цепкий взгляд, железная воля и непреклонность.

В Чите он не сдержался и даже наорал на вице-губернатора и при офицерах ему сказал:

– А я, ваше Превосходительство, арестую вас сейчас, да в эшелон, а там мы посмотрим, как Вы себя на поле боя поведёте.

Вы имели повеление Государя – обеспечить полк всем необходимым, и где это всё?

Вице-губернатор покраснел и попытался что-то возразить.

Вот тут Каледин и не выдержал:

– Молчать! И марш из полка! Чтоб я больше Вас не видел, бездельник Вы эдакий!

Офицеры благоговейно взирали на своего командира и после этого случая все заметно подтянулись и неустанно занимались подготовкой казаков.

Наконец, прибыли к театру военных действий. Именно, к театру.

Дальше железной дороги не было. И войска двигались походным порядком.

В первые дни Калкдин особенно зорко следил за тем, чтобы лошади втянулись, привыкли к нагрузкам. И за первые сутки полк совершил переход в пятьдесят километров, отставших при этом не было. Подбилось лишь несколько лошадей и виновникам этого происшествия пришлось вести их в поводу, под незлобливые, но едкие шутки своих товарищей.

После ночного отдыха – на следующий день, было пройдено уже семьдесят километров.

Уверенность за свой полк, вера в своих людей всё более окрыляла Каледина и он знал уже твёрдо, что невыполнимых задач перед его полком не существует.

Присланный из штаба армии делегат связи доставил приказ, в котором Куропаткин подчинял полк себе в качестве личного резерва и указал район его сосредоточения.

И тут же началась, как потом говорил своим соратникам Алексей Максимович, война нервов.

Всё многочисленное руководство норовило использовать полк по своему разумению.

И, слава Богу, что над ним был такой командир. Каледин показывал всем ретивым чинам приказ командующего генерала Куропаткина, и цедил сквозь зубы:

– Не могу, Ваше Превосходительство. Без личного приказа командующего – ни одного казака не сдвину с места. Извините.

Но и томиться от безделия он тоже не мог.

Поэтому в один из дней собрался и поехал к Куропаткину.

Главный штаб представлял зрелище более чем унылое. Все начальники изображали кипучую деятельность, но везде был хаос. Разброд и отсутствие твёрдой единоличной воли.

Везде работали торговые палатки, в которых продавцами были японцы.

Встретившись с холодными и цепкими глазами Каледина, один из них, забывшись, даже вытянулся по стойке смирно.

И пробившись, наконец, к Куропаткину, он с этого и начал:

– Ваше Высокопревосходительство! Неужели никому из чинов штаба, в том числе и офицерам контрразведки, не видно, что этих торговцев надо немедленно арестовать? Это всё – агенты противника. Они знают каждый наш шаг, а так как господа офицеры болтливы не в меру, то и Ваши планы.

Куропаткин поморщился:

– Голубчик, традиция. Они тут испокон веку. Служили в семьях офицеров. Воспитывали детей, учили их. Что же теперь поделаешь?

Каледин, в отчаянии, стал даже горячиться:

– Ваше Высокопревосходительство! Идёт война. И всё должно быть подчинено законам войны. Вы ни на кого не должны оглядываться, только Ваша единоличная и твёрдая воля может обеспечить целенаправленное устремление вверенных Вам войск к победе. Иначе – крах неминуем.

Уже первые сражения показали, что японцы дрались упорно, не упуская ни единого шанса к достижению победы.

Слава Богу, Куропаткин разрешил Каледину, на его усмотрение, действовать в боевых порядках войск, но просил при этом зря не рисковать и оставил полк в качестве своего резерва.

Именно здесь началась долгая и плодотворная дружба двух будущих выдающихся военачальников – Самсонова и Каледина.

Неистовый Самсон, как его любовно звали друзья за упорный и буйный нрав, сразу пришёлся по душе Каледину. Он увидел в нём родную душу по убеждениям, духовным качествам, желанию служить Отечеству истово и честно, беречь солдат, готовить их к выполнению священной миссии защитника Родины, упорству в достижении намеченной цели.

Прибыв в район расположения бригады Самсонова, который недавно получил генеральское звание, Каледин представился ему, как старшему по званию:

– Ваше Превосходительство, за честь почёл бы воевать под Вашим началом. Вместе. Мой полк – личный резерв Главнокомандующего, но действовать я волен по собственному усмотрению.

Самсонов, от радости, даже захлопал себя по бокам огромными руками:

– Слава Богу, давно мечтал о кавалерии. Мы тогда не дадим ни единого шанса узкоглазым. А самое главное,– и он крепко обнял Каледина, – о верном боевом товарище мечтал.

И, действительно, тщательно разрабатывая и твёрдо проводя в жизнь план каждой боевой операции, бригада Самсонова стала самой результативной во всей армии.

Каледин взял на себя вопросы разведки, сопровождения обозов с припасами и провиантом, отправлял добровольцев с пехотой Самсонова в тыл противника, где они производили расстройство его коммуникаций, уничтожали склады, разгоняли резервы.

И японцы сразу почувствовали силу и мощь действий столь необычного формирования – пехотной бригады, усиленной казачьим кавалерийским полком.

Казаки, как молнии, в специальных, под местность, комбинезонах – давнее и любимое детище Каледина, которые они пошили из японского трофейного обмундирования, обрушивались на врага всегда внезапно – и ночью, и средь бела дня, захватывали в плен офицеров, отбившихся от строя солдат противника.

В эти дни Каледин и стал свидетелем той сцены, о которой мы уже упоминали – успех действий бригады Самсонова оказал бы существенное влияние на ход всей армейской операции и враг был бы повержен.

Но Ренненкампф, командуя тоже бригадой, не пришёл на помощь Самсонову. И его богатыри, оказавшись один на один с многократно превосходящими их силами противника, вынужден был отходить, вынося с поля боя убитых и раненых – таков был неписанный закон, который Самсонов ввёл у себя в бригаде.

Тогда, в ставке Куропаткина, Самсонов и избил Ренненкампфа, накрепко завязав узелок ненависти и вражды друг к другу, которому суждено было развязаться лишь в ходе Мировой войны в Мазурских болотах, где армию Самсонова, уже умышленно, бросил погибать, одну, предатель и отступник Ренненкампф, но и это не отрезвило царя и он настоял на том, чтобы тот был назначен Главнокомандующим войсками фронта.