Вьетнамская война в личных историях - Джеффри Уорд Страница 6

Недовольство росло. «Наша почва плодородна, наши горы и реки [прекрасны]», — отмечал в 1907 году националистический фанатик и памфлетист Фан Бой Чау.

По сравнению с другими державами на пяти континентах наша страна уступает лишь немногим. Почему же мы страдаем от французской «защиты»?... Французы имеют власть над жизнью и смертью каждого. Жизнь тысяч вьетнамцев не стоит жизни французской собаки; моральный престиж сотен наших чиновников не превалирует над моральным престижем французской женщины. Посмотрите на этих мужчин с голубыми глазами и желтыми бородами. Они не наши отцы и не наши братья. Как они могут сидеть здесь на корточках и испражняться на наши головы? Неужели мужчинам из Вьетнама не стыдно за свое положение?

Три поколения вьетнамских националистов пытались найти ответы на эти вопросы. Сначала группа Мандаринов вела партизанскую войну, направленную на восстановление былого величия династии Нгуен и возвращение себя к власти. Французы победили их, но это заняло дюжину лет. Второе поколение ученого дворянства, враждебно настроенного к Франции, но все более открытого влиянию Запада и нетерпимого к тому, как все было устроено до прихода французов, породило собственные националистические движения. Одни выступали за вооруженное сопротивление и призывали к конституционной монархии или демократической республике. Другие осуждали насилие и настаивали на том, чтобы Франция следовала идеалам, которые она исповедует, и учила вьетнамцев тому, как они могут управлять собой. Французы считали подозрительной любую оппозицию. Некоторые националисты были казнены. Сотни других были заключены в тюрьму.

Французские официальные лица наблюдают за публичным гильотинированием вьетнамского заключенного в Сайгоне, 1888 год. Французские зрители толпятся на балконах верхних этажей, но ужасное зрелище должно было произвести впечатление на молчаливых вьетнамцев, которые выстроились вдоль окрестных улиц ценой нарушения французского закона.

Вьетнамские колониальные войска и повара обвиняются в заговоре с целью отравления офицеров в их ханойском гарнизоне, 1908 год. Тринадцать человек были обезглавлены, еще четверо приговорены к пожизненному заключению. «Ханой в настоящее время является собственностью французов, — говорилось в националистическом памфлете после казней, — но следы крови этих героев никогда не сотрутся даже через три тысячи лет».

Ни одно из этих движений не смогло выйти за пределы городского среднего класса, из которого вышли их лидеры. С коммунистами все было иначе. Они с самого начала поставили перед собой задачу объединить фабричных рабочих Вьетнама с крестьянским большинством, но их мучила фракционность: три коммунистические партии соперничали друг с другом, пока Хо не собрал их лидеров в Гонконге в 1930 году и не объединил их под единым знаменем. Тем не менее, французы оказались слишком сильны для них, подавив крестьянские восстания в Тонкине и северном Аннаме в 1930 году, а десятилетие спустя — в Кохинчине. Французы обстреливали демонстрантов, бомбили деревни, подозреваемые в укрывательстве повстанцев, и расстреливали безоружных мирных жителей. Партийное руководство на Юге было практически уничтожено.

Когда в июне 1940 года Франция безропотно сдалась нацистской Германии после шести недель боев, многие вьетнамские националисты радовались унижению своих колониальных хозяев. Императорская Япония, вскоре вступившая в союз с Германией и стремившаяся к захвату британских и голландских колоний по всей Азии, вынудила коллаборационистскую Вишистскую Францию разрешить ей разместить войска в Тонкине в обмен на право продолжать ежедневное управление колонией. Через год японские солдаты оккупировали весь Вьетнам.

Некоторым вьетнамцам казалось, что крах французов и приход японцев означают долгожданный конец колониального господства белых. Но Хо Ши Мин смотрел на вещи иначе. Для него японцы были чужеземными захватчиками, не более желанными, чем французы. Франция могла быть «империалистическим волком», говорил он, но Япония была «фашистской гиеной», заинтересованной только в том, чтобы эксплуатировать его страну, поставлять каучук для своей военной машины и захватывать вьетнамские посевы, чтобы наполнить свои собственные рисовые чаши. «Японцы [стали] настоящими хозяевами», — писал он. «Французы [стали] своего рода уважаемыми рабами. А на долю индокитайцев выпала двойная честь быть не только рабами японцев, но и рабами рабов — французов».

Хо отождествлял себя с союзниками, будучи уверенным, что они в конце концов победят японцев, и надеясь, что после окончания войны они отвергнут ныне дискредитировавших себя французов и вознаградят вьетнамских националистов независимостью, которой они добивались десятилетиями. «Такая благоприятная ситуация выпадает раз в тысячу лет», — говорил он своим последователям и был полон решимости воспользоваться ею.

МОМЕНТ НЕВИННОСТИ

Как и многие сыновья мандаринов, Буи Дьем, родившийся в 1923 году в Аннаме, был воспитан в неприязни к французам. Его дед и отец отказались служить при дворе Нгуенов, потому что императоры выполняли волю Парижа, и он лично испытал на себе цветовые предрассудки, характерные для отношений между колониальными правителями и теми, кем они управляли. Хотя он был хорошо начитан, вестернизирован и красноречив по-французски, в юности его не пускали на единственный теннисный корт в его родном городе только потому, что он был вьетнамцем.

Тем не менее, вспоминал он, иногда ему казалось, что он научился «всему» у французов — «их языку, их культуре». Изучение их революции научило меня разнице между рабом и свободным человеком». Этот урок преподал ему в элитной ханойской школе, которую он посещал, молодой учитель истории по имени Во Нгуен Гиап, который однажды таинственным образом исчез из школы. Много позже он вновь появился на поле боя, чтобы победить во Вьетнаме сначала французов, а затем американцев.

Во время Второй мировой войны Буй Дьем учился в Ханойском университете — единственном высшем учебном заведении, которое французы сочли нужным построить в Индокитае. Когда весной 1940 года он и его сокурсники узнали, что нацистской Германии потребовалось всего шесть недель, чтобы унизить некогда могущественных французов, их охватило националистическое чувство. Возродился интерес к героям сопротивления из далекого прошлого Вьетнама. Тайные общества и националистические партии боролись за преданность молодых людей.

«Хотя никто не знал ничего конкретного об этих партиях, их политике или даже именах их лидеров, нас охватило волнение, — вспоминает он.

Мы чувствовали, что наша страна стоит на пороге свободы, и не было ни одной души, которая не хотела бы стать частью этого .... С радостью каждый из нас вступал в ту или иную партию, которая обещала создать реальность из стремления к свободе .... В то время... мало кто имел представление о различиях между этими партиями или даже о том, какая из них какая. Все они говорили, что борются за независимость; этого было достаточно....