Сталин и заговор генералов - Минаков Сергей Тимофеевич Страница 65

По оценкам ответственных работников Политуправления фронта, «командный состав в полках, штабах бригад и дивизий в большинстве своем политически малограмотен, несмотря на интеллигентность»1. Речь идет о старшем и высшем командном составе и работниках штабов, т. е. бывших офицерах, и часто с академическим образованием. В качестве примера указывалось, что «в штабе одной из бригад нашего фронта был опрошен весь комсостав, и выяснилось, что ни один из них не читал Конституции РСФСР. Все они были с законченным средним образованием, один — с высшим, все — служащие в Красной Армии с 1918 г. В их числе были комбриг и начштабриг. В трех полках той же бригады почти все комбаты имели очень смутное представление о сущности советской власти»531 532 533. Обращалось внимание на полнейшее политическое равнодушие и безразличие командиров. «Нашелся комроты (бывший офицер, до службы учащийся), прослуживший в свое время у Колчака. На вопрос о разнице между белой и Красной армиями ответил, что белые носят погоны, а красные — нарукавные знаки. Дальнейшие расспросы в этой области показали, что указанный комроты действительно не подозревал иной разницы»'1. Представитель Политуправления фронта возмущался тем, что «в политических беседах политруков с красноармейцами эта группа комсостава почти никогда не бывает, в политпросветработе участия не принимает. В лучшем случае можно видеть их участвующими в постановке спектакля»534. Вся атмосфера повседневности, военного быта пронизана была равнодушием к политике, идеологической пропаганде.

Подобная профессиональная аполитичность характерна была и для многих кадровых офицеров, оказавшихся добровольно или по мобилизации в составе РККА. Командовавший в 1922 — 1924 гг. 3-м стрелковым корпусом до Октября 1917-го «подполковник Грушецкий считался в полку отличным стрелком и хорошим гимнастом. До войны неоднократно получал призы за меткую стрельбу, — вспоминал А. Черепанов. — Он был вежлив с солдатами, и те относились к нему неплохо. В то же время Грушецкий мало интересовался делами батальона и большую часть времени проводил за карточным столом»1. Это характеризовало не только беспартийных командиров. «Партийные комполка, комбриги и начдивы немногим выделяются в лучшую сторону от беспартийных, — с горечью и тревогой констатировал неравнодушный политработник. — Пренебрежение к политработе, незнание ее, специфический военный дух свойственны всему комсоставу»535 536.

На Западном фронте было много командиров, исключенных из партии. Среди них — даже один прославленный герой Гражданской войны, командир 4-го стрелкового корпуса А. Павлов. Представитель Политуправления с сожалением наблюдал за постепенным возрождением дореволюционных военно-бытовых привычек и традиций. «Очень часто, — обращал он внимание на некоторые факты такого рода, — можно слышать с удовольствием рассказываемые истории о «цуке» в военных училищах, о разных дикостях царской армии. Бывают разговоры о неправильных чинопроизводствах и о том, как можно было бы быть уже поручиком, если бы не помешала революция. Многие командиры Красной Армии упорно делят себя на «павлонов», «александ-ронов», «алексеевцев» и т. д. — смотря по училищу, какое пришлось кончить. Даже канты гвардейских полков нашиваются еще на гимнастерки»'1.

Фактически уже с 1922 — 1923 гг. восстанавливаются и действуют училищные и полковые землячества, группировавшиеся вокруг «полковых музеев», в которых главной реликвией являлись сохраненные полковые знамена полков дореволюционной русской армии. Особенно это характерно было для бывших офицеров императорской гвардии. Так, в Петрограде, где было особенно много бывших офицеров-гвардейцев в форме полковых землячеств, восстанавливаются гвардейские Преображен-

С. МИ11АК0В

ский, Семеновский, Измайловский, Егерский, Финляндский, Московский полки. Вполне понятно, что в скором времени эти «группировки» бывших гвардейских офицеров оказывались в сфере внимания, наблюдения ОГГТУ, а в 1930 — 1931 гг. подверглись арестам, судебному разбирательству и репрессиям как «контрреволюционные организации». Впрочем, в Украинском военном округе и на Западном фронте также было достаточно много бывших офицеров гвардии.

Штабные документы Западного фронта 1922—1923 гг. свидетельствуют также о бытовом и «служебном» антисемитизме в командном и политическом составах фронтовых управлений, среди членов партии1. «В Смоленске погромные настроения против коммунистов и евреев...», — сообщал из Советской России

А. Гучков537 538. «В Смоленске вокруг Тухачевского группируется часть спецов и недовольных наличием жидов в армии...», — записал в своем дневнике А. фон Лампе сведения, дошедшие до него из «Совдепии»539.

О широком распространении антисемитизма в эти годы во всех слоях общества и в разных регионах, в том числе в Смоленской губернии, в Белоруссии, поступала информация в ОГПУ через его агентуру540 541. Сообщалось, в частности, об антисемитском «инциденте в пивной» в конце 1923 г. С. Есенина и трех других писателей — Орешина, Клычкова и Ганина'1. Сообщалось также о причастности Ганина к организации «Ордена русских фашистов», ликвидированной в октябре 1923 г.542. Поступала информация о «контрреволюционной организации» «белогвардейской интеллигенции» из числа воспитанников 1-го Московского кадетского корпуса. «Почти все 12 обвиняемых, проходивших по данному делу, — зафиксировано в справке ИНФО ОГПУ, —

сами заявляют, что они видят засилье евреев и признают, что государственная власть находится в руках последних. С целью борьбы с еврейским засильем они и пытались создать организацию»1. Обращая внимание на «Орден русских фашистов» и группировку выпускников 1 -го Московского кадетского корпуса, в ИНФО ОГПУ подытоживали: «Последние два факта говорят за то, что антисемитское настроение не только широко прививается другим, но и выливается в определенную форму контрреволюционных организаций и группировок»543 544 545.

Антиеврейские настроения в этот период стали характерной особенностью социокультурных обыденных настроений. «Евреи всюду, — пишет в своем дневнике Г.А. Князев. — Неужели эта диктатура пролетариата превратилась в диктатуру евреев... Среди самих коммунистов зреет страшное недовольство. Некоторые и вышли бы из партии, если бы это было возможно... Все высшие должностные лица — евреи, все низшие — русские»'1. Спустя два года, в 1922 г., те же эмоции вновь выплескиваются на страницы дневника: «Все бы ничего. Со многим можно примириться, — говорил сегодня мне один знакомый, — но евреи нами правят, вот что нестерпимо обидно. Всюду евреи. И действительно, везде и всюду евреи»546. И вновь возвращение к тому же вопросу: «Ненависть к евреям у русских людей перешла всякие границы. Только «страх возмездия» и удерживает от самых крайних действий. Многие мечтают о ВЕП (Всероссийском Еврейском погроме). Даже Горький не выдержал и предупреждал еврейского писателя о том, какие последствия могут быть для евреев от такого вмешательства в русскую жизнь. Действительно, у нас у многих такое чувство, что мы под властью завоевателя. Подчиняемся, но до поры до времени. Унижаемся, но в кармане кулаки от злости сжимаем»547 548. Интересно, что головные уборы (шляпы) красноармейцев зовут в просторечии «синагогами»ь.

Весьма своеобразно и как бы мимоходом эта проблема отразилась в обращении одного из видных военачальников Граждан -ской войны полковника М. Матьясевича, арестованного в 1931 г. и оправдывающегося перед следователем: «Я подчеркиваю другой момент моего положения. Родная моя сестра — член общества политкаторжан, старшие сыновья... партийцы, у меня есть дружеские еврейские знакомства»1. Говоря о том, что у него «есть дружеские еврейские знакомства», полковник как бы спешит заведомо снять с себя возможные обвинения в антисемитских настроениях. Похоже, что он был скомпрометирован этими настроениями в первой половине 20-х гг. (в конце 1923 г. Матьясевича сместили с должности начальника Киевской Объединенной военной школы им. С.С. Каменева).