Война Чарли Уилсона - Крайл Джордж Страница 7

Коммунистические правители испытали бы момент отрезвления, если бы они могли знать, что произошло за несколько минут после того, как Уилсон закончил читать сообщение «Ассошиэйтед Пресс». Таинственная сила, заставившая правительство США направить в Афганистан почти безграничный поток все более смертоносного и изощренного вооружения, была готова к действию.

Но никто, даже в американском правительстве, не представлял, что произошло, когда Чарли Уилсон снял трубку и позвонил члену комитета по ассигнованиям Конгресса США, который имел дело с «черными ассигнованиями» для ЦРУ. Это был Джим Ван Вагенен, бывший университетский профессор и бывший агент ФБР. Между тем сам Уилсон недавно был включен в список подкомитета по ассигнованиям Министерства обороны, в который входили двенадцать конгрессменов, ответственных за финансирование операций ЦРУ.

Конгрессмен был достаточно хорошо знаком с эксцентричным устройством подкомитета и понимал, когда один из его членов может самостоятельно принимать решение о финансировании той или иной программы.

— Сколько мы платим афганцам? — спросил он у Ван Вагенена.

— Пять миллионов, — ответил тот. Последовала краткая пауза.

— Удвойте эту сумму, — распорядился техасец.

ГЛАВА 2.

ЗАЩИТНИК ИЗ ТРИНИТИ

Насколько известно, ни один конгрессмен до Чарли Уилсона не предпринимал добровольных усилий для увеличения бюджета ЦРУ. С самого начала холодной войны Конгресс наделил этим исключительным правом президента США. Но каким бы драматическим ни выглядело распоряжение Уилсона, оно не оказало видимого влияния на ход войны. Оно не обсуждалось, не попало в прессу и осталось незамеченным на «радарном экране КГБ» в России. В лучшем случае благодаря ему моджахеды получили еще несколько тысяч винтовок системы Энфилда и немного пулеметов, чтобы они могли умирать за свою веру в еще большем количестве, чем раньше.

Вмешательство Уилсона стоило конгрессмену лишь телефонного звонка ключевому члену комитета по ассигнованиям, да еще нескольких минут, когда его подкомитет собрался для утверждения национального бюджета на секретные операции. В сущности, это был импульсивный поступок, личный жест, призванный укрепить слабую и неполноценную программу США.

Уилсон с такой легкостью пересек границу между публичной политикой и тайной ареной, что никому не пришло в голову спросить, по какому праву он это делает, или задуматься о прецеденте, который он создает. Он впервые продемонстрировал, что в американском правительстве может быть другой центр влияния, способный непредсказуемо изменить тайную политику Соединенных Штатов.

На короткое время миру явился совершенно другой Чарли Уилсон — маститый политик, который может пользоваться инструментами своей власти совершенно неожиданным образом. Но все это произошло за закрытыми дверями и продолжалось очень недолго. Прежде чем кто-либо успел заметить, конгрессмен вернулся к своей необъяснимой роли абсолютно безответственного «слуги народа».

На самом деле в Вашингтоне всегда существовало два Чарли Уилсона, но в те дни он был готов двигать небо и землю, демонстрируя один свой образ с таким размахом, что никто и не подумал о существовании другого. Для начала он почти целиком укомплектовал свой штат высокими, поразительно красивыми женщинами. Они славились на Капитолийском холме и были известны как «Ангелы Чарли». Каждый раз, когда его спрашивали об этом, Чарли Уилсон отвечал одной из своих любимых фраз, приводивших в замешательство его коллег: «Вы можете научить их печатать на машинке, но не можете научить их отращивать титьки». Но это были еще цветочки по сравнению с тем, как он отделал свои апартаменты — почти карикатурную копию «лучшего в мире холостяцкого логова» в исполнении Хью Хефнера[4].

Главной темой, вплоть до мельчайших подробностей, был мужской гедонизм: зеркальные стены, императорских размеров кровать с плюшевыми пуховыми подушками и ярко-синим покрывалом, центр развлечений с огромным телевизором и стереосистемой и, наконец, сверкающий солярий, где он получал свой круглогодичный загар. Самым экстравагантным новшеством конгрессмена было джакузи, не скрытое в ванной, но специально установленное в центре спальни, чтобы посторонний наблюдатель мог прийти к наихудшим выводам о человеке, отдыхавшем в этой комнате. Когда посетители подходили ближе, они могли увидеть серебряные наручники, элегантно подвешенные на крючке возле ванны, где до них было легко дотянуться. Эти инструменты наслаждения неизменно лишали дара речи его коллег и видных гостей.

Было бы преувеличением утверждать, что все это служило ложным фасадом. В конце концов, Чарли Уилсон был гедонистом bona fide[5]. Тем не менее он виновен в сокрытии другой своей личности. Лишь когда он оставался в одиночестве, а все остальные засыпали, другой Чарли Уилсон появлялся на поверхности. Обычно он просыпался в три или четыре часа ночи и шел в свою библиотеку, где стояли толстые тома военной истории. Он не был похож на других людей, страдающих бессонницей, которые просто стараются заснуть. Он погружался в чтение не только как ученый, ведущий исследование в своей области, но и как человек, ищущий что-то личное в описаниях мировых схваток и в деяниях великих полководцев и современных государственных деятелей, таких как Рузвельт и Кеннеди.

Но в своих ночных бдениях Чарли Уилсон неизменно возвращался к речам и биографии Уинстона Черчилля и снова читал о человеке, который попал в самый центр политических потрясений, был сброшен со счетов как пьяница и паникер, а потом, когда все казалось потерянным, вернулся и спас свою страну и западную цивилизацию от тьмы гитлеровского режима. Неудивительно, что Чарли Уилсон не разделял его чувство личного предназначения. В роскоши горячей ванны для него было бы бессмысленно даже шепотом признать свою внутреннюю убежденность в том, что он имеет что-либо общее с Уинстоном Черчиллем.

Он также не объяснял, почему картина над его кроватью, его единственная постоянная ночная спутница, была для него чем-то вроде талисмана. Эта картина — одинокий пилот в кабине «Спитфайра», патрулирующий небо над Лондоном, — висела над его мальчишеской кроватью в техасском городке Тринити, когда нацисты как чума расползались по всей Европе. Вечер за вечером маленький Чарли сидел на втором этаже белого каркасного дома в угловой комнате, которую он делил со своим дядей Джеком, и бдительно смотрел в окно, выискивая признаки японских бомбардировщиков и истребителей. Их характеристики были выжжены в памяти семилетнего защитника Тринити.

— Они не прилетят, Чарли, — добродушно заверял его дядя Джек. — Но если прилетят, ты первый их увидишь.

Для жителей этого деревянного городка, примостившегося у железной дороги в глубинке восточного Техаса, Вторая мировая война не была далеким или незнакомым событием. Каждый вечер не только Чарли и члены его семьи, но и остальные жители Тринити собирались у радиоприемников послушать, как идет война. Они знали, что от ее исхода зависит все остальное. Седьмого декабря 1941 года, когда японцы нанесли удар по Перл-Харбору, восьмилетний Чарли Уилсон сидел в гостиной белого дома напротив методистской церкви и слушал, как Франклин Рузвельт говорит о «позорном дне для Америки». Мальчик с необыкновенно развитым воображением был зачарован войной и волшебными голосами, доносившимися из радиоприемника: Рузвельтом с его беседами у камина, репортажами Марроу[6] из Лондона под бомбежками нацистов и особенно Уинстоном Черчиллем. Голос доносился из невообразимой дали, но звенящие, исполненные отваги слова Черчилля, насмехавшегося на Гитлером и призывавшего британский народ сражаться, невзирая на потери, навсегда поразили Уилсона силой человеческого духа, способного в одиночку изменить ход истории.