Иван Петров - И.В.С.

Петров Иван Игнатьевич

Томчин

Книга Вторая

И.В.С

(Иосиф Виссарионович Сталин)

Глава 1

Я лежу на чем-то мягком, укрытый шерстяным плащом. Ворсинка щекочет нос. Ап-пчхи! Почему мне не больно? Где я?

— Просыпайся уже, пора, скоро выходить!

Громкие шаги по твердому, кто-то приблизился и осторожно трясет меня за плечо. Русские? Он по-русски сказал? Где я? Не открывая глаз, хриплю ставшие такими незнакомыми слова, язык не слушается:

— Не тряси. Где я? Какое сегодня число, сколько времени?

— Эко ты разоспался, аж акцент пропал. Давай, не злись, просыпайся, семь часов скоро. Революцию проспишь. Ну, что смотришь? Сегодня двадцать четвертое октября 1917 года, мы в Петрограде, а ты Иосиф Виссарионович Сталин. Все? Вспомнил? Да просыпайся же ты скорей, скоро выходим! Вставай.

Все-таки, вид у меня, наверно, совсем обалдетый. Чего-чего он сказал? Торможу…Заснул в степи, проснулся в квартире… Давай, реагируй, ждет ведь!

— Встаю… Дай десять минут, умоюсь.

Мужчина, возмущенно махнув рукой, вышел. В жилетке, с бородой — Энгельс!? Тебе все шуточки, идиот!

Опустив ноги на паркет, сел. Диван подо мной дореволюционный, с пуфиками под белым полотняным чехлом, напротив — стол, пианино. Люстра четырехрожковая — электричество, ептить. К буржуям попал? Скорей уж, какая-то интеллигенция, стулья венские, не богато. Вряд ли я здесь кого-либо вспомню, только Ленина узнать смогу. Ленин есть?! Почему меня кто попало будит?!!

На полу стоят сапоги, рядом, на стуле, фланелевые портянки. Или что? Не хватало мне еще пеленки на ногу намотать! Лежал в шерстяных носках, укрытый шинелью. На мне галифе и… гимнастерка? — пуговицы сбоку на шее.

Рывком подошел к окну, выглянул — темно внизу, только под фонарем круг света метра три выхватывает, но ясно, что высоко, этаж пятый-шестой, просто так не уйти.

Сука! Значит, Ты есть, Хозяин. Значит, играемся, историю подправляем? Чего же Тебе здесь и от меня надо, зачем Ты меня в его шкуру засунул? От предшественника не осталось ничего, ни мыслей, ни воспоминаний. И как Ты себе это представляешь — без знания грузинского, без информации о жизни "Сталина до революции"? Я даже его маму не узнаю и как звать ее не в курсе. С другой стороны, две личности в одном теле — это шиза, верный признак, дальше остается запеть, что это не я, это он мне приказал. Прямой путь в маньяки. Хорошо, рассуждаю, вроде бы с ума не сошел.

Значит, и Сталин — тоже я. Помнится, говорили, что в начале Отечественной он впал в транс на неделю, залег на даче, отказывался общаться. Так с войной обманули… Может и мне, раз я теперь Сталин, денек подумать о том товарище, который мною так распорядился? Значит я — кукла и двадцать шесть лет в тринадцатом веке уже выполнял чью-то волю. И, судя по всему, еще тридцать шесть лет в теперешнем облике должен рвать жилы, завоевывая и утверждая, по горло в крови, чтобы придти к известному результату. Ведь раз я здесь, то с моей старой историей все ясно. Кровавый Чингиз!!! А что дальше? Почему бы не Наполеон или Александр Македонский? Или Наполеон — мелко, не мой масштаб?

— Иосиф, чай на кухне. Доброе утро.

Женская головка после легкого стука в дверь появилась в проеме.

— Да, спасибо.

А, не буду гадать, надену сапоги на носки. И пора умываться, организм требует. Выхожу в коридор. Ну смелее, смелее. Надеюсь, тут все стандартно? Кажется, эта дверь? Ошибся, кухня, какая-то женщина, обернувшись, приветливо кивнула. Улыбаясь в ответ, осторожно притворил дверь. Да где же? Со второй попытки угадал. Свет? Эта бронзовая пимпочка, с трудом разобрался, всю обшарил, пока свет зажегся. Совмещенный, ну, слава богу. Смеситель в ванной, надо же, в 17-м. Нет, все-таки, квартира буржуйская. И чего я здесь делаю…

Ну что, будем знакомиться? Похож? Похож на моего дядю Васю, младшего брата отца, здорово похож. Было в нем что-то цыганское, неуловимое, и дочь его, Вальку, в детстве все цыганкой называли. Отражение в зеркале подмигнуло. Глаза да, желтоватые, будем считать зелеными. Рябой, говорите? Ну, не слишком, хотя, конечно, есть немного. Те рябины, что под правым глазом, можно очками закрыть, а на подбородке только щетиной. Грим там, паричок, бородку приклеить? Повязку зубного страдальца через всю морду, как у Ленина, когда он в Смольный пробирался, применять не будем — слишком вызывающая. Шутю. Лучше черную ленту, одноглазого изображу, в соответствии с моим характером. Я пират, а не больной!

Недавно брился, пока позарастаем, там видно будет.

Значит, это лицо молодого Сталина. Нда… Как тогда говорили, лицо кавказкой национальности, где-то под сорок. И что с рукой? Отлежал, пора бы уже пройти, а мизинец и ладонь все как онемевшие. Блин, Сталин же сухорукий. Ну-ка… Да, в локте не разгибается. А так? Больно. А рост у меня нормальный, карликом себя не чувствую. Пониже, чем было, но не на много, двери воротами не кажутся. Метр семьдесят пять. Как у отца.

Помахал руками, поприседал, поразгибался. Нормально, здоров.

И чего делать? Отсюда надо уходить, срочно, а то через пол-часа на чем-нибудь проколюсь и в дурку поеду. Акцент, говоришь? Ты меня еще по-грузински спроси.

По улицам погуляю, там и о дальнейшей жизни подумаю. Надеюсь, личность моя пока неизвестна, плакаты на улицах не висят. Не пропаду в родном городе, разберусь как-нибудь, но, вообще, надо безотлагательно отбыть в… в Южную Америку, пожалуй. Ленинград портовый город, хорошо, а то сейчас все начнется, если не уже. Сначала в Бразилию, попозже куда-нибудь в Австралию. Там я еще не был. Что у меня с документами? В нагрудном? Паспорт есть. А мандатов то, мандатов…

Так что, неведомый товарищ, вот такая у меня реакция на твои действия. А ты чего ждал?

Прошел на кухню — за столом трое, мне чуть-чуть места оставили в самом уголке у стены. Мужик, разбудивший меня, все еще хмурится. И чего? в десять минут я уложился. Женщина — то ли хозяйка, то ли прислуга, улыбаюсь благодарственно, принимаю чай в подстаканнике. Девушка, заглянувшая ко мне, строго спросила:

— Иосиф, вы сейчас в Смольный, с папой? Скажите, сегодня восстание?

Мрачный вскинулся, недовольно зашевелил бровями. Папа-конспиратор. Ату ее!!!

— Тата, не говори ерунду, с чего ты взяла?!

— Все знают, все! Иосиф, ведь правда, восстание сегодня, я знаю!

Я тоже кое-чего знаю, но помалкиваю. Эх, дети…

— Спасибо за чай. Нет, не в Смольный, у меня еще другие дела, спешу…

Еле остановился, чтобы не прокартавить:

— Конспигация, батенька!

Что халявная молодость делает, прямо в голову бьет. Мужчина несколько растерянно спросил:

— Так ты один пойдешь?

Кивнул, встал и вышел из кухни, он поднялся следом. Женщина сокрушенно вздохнула: — Опять ничего не позавтракал.

Оглянулся: — До свидания, спасибо, тороплюсь — и прошел в коридор. Не продумал, что тут может быть мое на вешалке? Зайдя в комнату, взял с дивана шинель, зорко наблюдая, не вызовет ли это удивления. А и было бы — мне уже почти все равно, больше не увидимся. Накидывая, протянул руку мужчине.

— Мне пора.

И, не давая продолжить вопросы, тронулся к двери.

— Открой, пожалуйста.

Удивленно взглянув, он пропустил меня на лестничную площадку и мои шаги загрохотали в гулком лестничном пролете — впервые после этих почти тридцати лет. Едва ли не бегом спустился и вылетел из парадной. Глухо ахнули двери. Свобода![1]

Темно, начало восьмого, посветлеет еще часа через два. Единственный фонарь на перекрестке склонил желтую голову. В доме напротив свет только в трех окнах, да в соседнем здании над подъездом дышит тусклая лампочка. Моросило, мелкий дождик прозрачной сеткой ложился на волосы. На улице никого — или пока слишком рано для разомлевших со сна богачей, или район такой малонаселенный. Поднял воротник, сунул руки в карманы и, зябко передернув плечами, зашагал направо, поглядывая на дома, высматривая таблички с названием улиц, — может, увижу знакомые, определюсь по месту.

И тут на меня навалилось, это я уже не мог больше сдерживать. Еще вчера я был Чингисханом, умирающим от ран императором монголов, но — Чингисханом!!! Вся моя жизнь осталась там — Бортэ, Хулан, Хулугэн, Цэрэн, мои родные, друзья, мой народ, мое время. Все они умерли, растворились в веках, прошло семьсот лет. а для меня прошла только эта ночь. Запах волос Хулан, тепло ее руки… Перед глазами плыли образы моих дорогих, бесконечно родных и любимых, потерянных навсегда. Моя модель вселенной оказалась несостоятельной, мир рухнул, кольцо времен, возможно, не замкнется, увижу ли я их когда-нибудь… Память о них и былом — вот и все, что осталось от тех прожитых лет.