Андрей Дай - Поводырь в опале

Поводырь в опале

Огромное спасибо сударыне Александре

Андреевой и господам

Алексею Герасимову (Сэй Алек),

Сергею Гончарук и Владимиру Цапову

за неоценимые советы

и помощь в поиске информации.

Столица праздновала, как в последний раз. Что в мое, прежнее время, полторы сотни лет вперед, что теперь, в 1865 году. Город другой, а традиции совершенно те же самые. Город, мнивший себя всей страной, взорвался безумными святочными сатурналиями. Усыпанный конфетти, до тошноты обожравшийся сладостей, ярко расцвеченный елочными свечками — во тьме умиротворенной Империи.

Заботы и нужды, доносы и прошения, волевой рукой генерал-губернатора, оказались задвинуты подальше. За Обводной канал, в Россию. Санкт-Петербург вспыхнул газовой иллюминацией, яркими флагами и блестками. В центральной части, внутри полицейских кордонов, присутственные места покрылись еловыми венками. Дальше, это новомодное, «немецкое» украшение пока не проникало. Во избежание недоразумений — темные крестьяне продолжали считать елку знаком питейного заведения.

На Невском конным экипажам приходилось пробираться среди толп празднично наряженной публики. В основном — штатской. Город негласно делился на пристойную высшей аристократии и офицерству часть, и всю прочую. Главный проспект, при всей своей показной роскоши и помпезности, оставался сосредоточением многочисленных лавок и магазинов. То есть, чем-то торговым, плутоватым и продажным. А ночами, еще и опасным. Прилично одетого господина легко могли ограбить. И уж точно — задергают неприличными предложениями тысячи проституток.

Зато в приличных местах святочный разгул достигал истинно римских пределов. Лучшие дома держали двери открытыми и на бесчисленные балы являлись запросто, без приглашений. Упившихся до помутнения рассудка гостей укладывали на коврах и банкетках…

В Английском клубе старики обсуждали молодежь и сетовали о минувших временах Порядка. Ностальгировали по эпохе Владыки — Николая I. В Немецком, в павильонах Измайловского парка, пили пиво и хвалились крупными пакетами долей в акционерных обществах другие седовласые господа. Те, что не смогли обвешаться орденами и обзавестись чинами при прошлом Императоре.

Молодые, и те, кто к ним себя причислял, предавались веселью бездумно, без политической подоплеки. В Михайловском парке кадеты палили из ледяных пушек вырезанными изо льда ядрами, и помогали институткам забраться по узким лестницам наверх высоченной ледяной горки. В Летнем саду пьяные до белых глаз конногвардейцы отобрали у цыган медведя и заставляли прохожих пить со зверем на брудершафт.

По Петровской площади кругами катались многоместные тройки с бубенцами, и «золотая молодежь» перебрасывалась шутками и тостами. Шампанским забрызгали помнящие кровь декабристов камни брусчатки. Бронзовый Петр звал куда-то вдаль, вперед, к одному ему известной цели. Его не слышали и не слушали. Всем было не до скрытых в тумане будущего горизонтов. Парящий на легком морозце Петербург отдался развлечениям со всей широтой и педантичностью своей русско-немецкой души.

Глава 1

Блеск

— Do you speak English?

Говорила мне мама — учи английский! Послушайся я ее тогда — не почувствовал бы себя невеждой тем вечером в Михайловском дворце. Но ни я, ни Герман к этому международному языку торговцев, прилежания не имели.

— Французский или немецкий, Ваше Высочество?

— Ну, этим-то, господин губернатор, нашу публику не удивить, — обаятельно улыбнулся наследник престола. — Идемте хоть в парк. Там ныне людно и шумно. На нас не станут обращать внимание.

И тут же, совсем немного повернув голову, позвал:

— Вово? Ты, конечно, составишь нам компанию? Неужто, тебе не любопытен мой спаситель?

В голосе Никсы прозвучал столь легкий привкус сарказма, что не будь я весьма заинтересованным лицом, нипочем бы не расслышал. Впрочем, к вящему моему огорчению, близкий друг цесаревича, князь Владимир Мещерский, тоже умел разбираться в оттенках настроения своего высокородного приятеля.

— Непременно, мой Государь. Непременно! Ты же знаешь, экий я модник…

Сволочь! И ведь в морду не плюнешь. На дуэль не вызовешь. Все в рамках приличий. Ни одно имя не было названо, пальцем у прекрасно воспитанных поганцев тыкать было не принято. Кому нужно — издевку и так поймет. Я же понял!

Князь действительно слыл известным модником. Теперь, с легкой руки своих воспитателей — русофилов, Николай ввел в столице моду на русские древности. Сначала в Аничковом дворце, а потом и повсеместно, стали появляться молодые люди, одетые в кафтаны с меховой оторочкой времен Ионана IV. Вот и теперь, Мещерский щеголял соболями поверх расшитого золотыми петлицами с кистями терлика — нарядом, который прежде, до Петра, носили царские охранники.

Но тогда, у садовых дверей Михайловского дворца, Вово говорил о другой моде. О той, что после Рождественского заявления царя, охватило аристократические дома столицы. О моде на меня, едрешкин корень — спасителя Надежды России. О, как же я устал таскаться по скучным приемам! Как же меня бесят никчемные разговоры и один и тот же, задаваемый разными голосами и с помощью разных слов, вопрос: «Как вы думаете, дорогой Герман Густавович, успел ли заговор проникнуть в лучшие дома Санкт-Петербурга»? Что означало — рискнет ли Александр одним махом избавиться от недоброжелателей? От тянущих на себя одеяло власти династий, от проворовавшихся чинуш и обленившихся генералов? Сейчас, пока об окончании сыска еще не объявлено — самое время. И столица со страху ухнула в загул.

Приглашение на святочный прием во дворце Великой Княгини Елены Павловны с собственноручно сделанной припиской: «он непременно будет», я воспринял как чудесное избавление от «общественной нагрузки».

Николай медленно шел по расчищенной аллее, время от времени, будто вспоминая, опираясь на украшенную серебряными узорами трость. Еще полгода назад и помыслить нельзя было, чтоб увидеть наследника престола проявляющего слабость. Теперь — нет. Теперь ему стало можно проявлять слабость. Не обязательно стало целыми днями в седле сопровождать маневры гвардии, врачи категорически возражали против ежедневных прежде ледяных ванн. Трость — тоже теперь можно. И, блин, этот высокий, узкоплечий и широкозадый цесаревич должен был быть мне благодарным.

Должен! Но не был. Я и раньше слышал, что наследник весьма сдержан в проявлении чувств. Видел, как он поджимает припухлую, как у всех юных, нижнюю губу. Как по лицу пробегает гримаса боли, когда он думает, что его никто не видит. Но ведь улыбка у него замечательная. Искренняя и открытая…

Еще этот Мещерский! Понятно, что молодой, младше меня лет на пять, чиновник по особым поручениям при особой канцелярии МВД, надворный советник и князь, отчаянно ревновал цесаревича ко мне. Впрочем, я не унывал. Провожают все-таки по уму. Даже в этом, наряженном столицей огромной Империи, городе на берегу неприветливого моря.

— А расскажите, будьте так любезны, как вы спасали мне жизнь, — почти безжизненным, потусторонним голосом выговорил наследник. Словно бы — обязан был спросить, но никакого энтузиазма от этого не испытывал.

— Да какая теперь разница, Ваше Высочество, — хмыкнул я, вызвав мельком брошенный заинтересованный взгляд молодых людей. — Главное — все, слава Господу, получилось.

— Так заговор есть или нет? — угрюмо поинтересовался Вово, пинками расшвыривая аккуратную снежную стену.

— Нет, конечно, — сделав вид, будто опечален необходимостью объяснять прописные истины, вздохнул я. — Неужели кто-то мог в это поверить?

— Но ведь этот… фрондер — Мезенцев…

— Зачем же тогда? — перебил приятеля Великий Князь. — Чего вы намерены добиться, подняв весь этот шум?

— Я уже добился, Ваше Высочество, — улыбнулся я. — Вы под надзором опытных докторов. Ваше здоровье вне опасности.

Честно говоря, Никса не выглядел совершенно здоровым. Его явно все еще беспокоили боли в спине, лицо было слишком бледным, а белки глаз — желтоватыми. Но теперь хотя бы его не изводили чрезмерными нагрузками.

— Я вас правильно понимаю? Вы, господин действительный статский советник, хотите сказать, что я был смертельно болен? И как же вы узнали об этом? Или все это… — юноша покрутил свободной от трости кистью руки. — Предложил сделать вам Петр Георгиевич?

— Ваше Императорское Высочество! Вы позволите мне говорить откровенно?

— Да-да, конечно. И давайте уже… Герман Густавович, по-простому. По имени с отчеством.

Князь саркастически хмыкнул, но ничего не сказал. Мимо пронеслась ватага верещавших от восторга детей. За поворотом аллеи, за деревьями начинался фейерверк.