Андрей Дай - Поводырь в опале Страница 2

— Николай Александрович! Давайте уже оставим это! Приказывал мне принц, или я сам, сидючи в Сибири, каким-то мистическим способом разузнал, что ваша жизнь в опасности — какая теперь разница? Мне, моим покровителям, княгине Елене Павловне и принцу Ольденбургскому все удалось. И довольно об этом.

Цесаревич нахмурился и приоткрыл, было, рот, собираясь что-то сказать. Что-то злое и жесткое. Но я его решительно перебил. В отличие от бормотавшего молитвы Германа, не испытывал ни какого пиетета к царствующей фамилии.

— Мне ничего не нужно. Я не намерен добиваться для себя каких-либо должностей или чинов. Я и ордена-то не заслужил…

С Рождественского приема в Зимнем дворце я вернулся в дом старого генерала с орденом Святого Равноапостольного Князя Владимира Третьей степени на шее. С черным таким, эмалевым крестиком на красно-черной ленточке, и камер-юнкером двора, впридачу.

— И в Петербург бы не поехал, коли Петр Георгиевич бы не настоял. У меня в Томске дел намечено — на две жизни хватит. Вот праздники пройдут, встречусь с… С кое-кем, и уеду. Нужно успевать до распутицы…

— Недоимки спешите выбивать? — скривился князь. — Или полы в присутствии перестилать?

Никса фыркнул носом, и полез за платком. Зима вносит свои коррективы. Холодный ветер с моря не у одного цесаревича намочил нос.

— Какие недоимки? Какие полы? — удивился я. Откуда мне было знать, что это, по мнению молодых столичных либералов, основные занятия провинциальных губернаторов.

— Ну, так похвалитесь своими делами, раз уж изволили воспользоваться приглашением Государя, — Мещерский сам рыл себе могилу.

— Извольте, Владимир Петрович. Я расскажу… Осенью я начал готовить три экспедиции…

В пути, в холодном полутемном вагоне, было время подумать. Разложить по полочкам все свои проекты и начинания. Оценить вложения. И в людей и в предприятия. Так что теперь, я мог описывать свои деяния достаточно систематически и связно. Причем совершенно не боялся, что мне не поверят. Не то время, не тот мир. Здесь все еще принято доверять данному слову.

Да и кто же рискнет откровенно лгать наследнику престола Российской Империи?!

— Теперь же, коли уж Богу было угодно отметить меня благосклонностью Государя, я тешу себя надеждой заинтересовать столичных банкиров и сибирским металлом, и железной дорогой…

— И подсунуть царю свои прожекты, — закончил за меня Вово.

— Разве у нас что-то может делаться без его ведома? — парировал я. — Рано или поздно, я все равно должен был бы.

— Очень интересно! — приподнял брови цесаревич. — У вас, должно быть, и основания к сим прожектам имеются? Зачем-то же вы почитаете необходимыми эти ваши заводы в недрах Сибири.

— Конечно, Николай Александрович. Но это весьма долгий разговор. Я опасаюсь вас застудить…

Никса снова продемонстрировал мне свой обаятельный изгиб губ. Только теперь, в глазах наместника поселилась какая-то хитринка.

— К Крещению прибывает принцесса Дагмар, — ему пришлось кашлянуть, чтоб выправить дрогнувший голос. — Мне станет… трудно выделить вам достаточно времени. Однако же завтра… Приезжайте завтра ко мне. Привозите бумаги. Станем обсуждать. Во время моего путешествия, я осматривал множество различных фабрик. И господин Победоносцев так живо…

Победоносцев? Ха! Вот о Консте, как Герочка, и другие студенты Императорского Училища правоведения, звали будущего наставника цесаревича, я и забыл!

— Герман Густавович? — Никса насупился. — В чем дело? Что это вы так… Мне кажется, Константин Петрович ничем не заслужил этих ваших… кривляний.

Готов отстаивать симпатичных ему людей? Интересуется промышленностью? Господи, сделай так, чтоб у моего Отечества появился, наконец, путёвый повелитель!

— Простите Ваше Высочество. Это нервное.

— Ну что там у вас, — процедил не поверивший отговорке Мещерский. — Рассказывайте уже.

— Я отправлял четыре письма. Великой Княгине Елене Павловне — и она немедля отправилась в Дармштадт, Князю Долгорукому — и он, мне не поверив, выбросил послание в мусорную корзину, графу Строганову — и он писал Государю о моем предупреждении. А четвертое — профессору Победоносцеву. И что-то я не слышал, чтоб Константин Петрович предпринял какие-либо действия…

— Конверт мог затеряться в пути, — с беспечным видом, отмахнулся Вово. Кого он хотел обмануть? Он явно был доволен появлению компрометирующих Победоносцева сведений. Видимо, влияние московского профессора на Никсу, молодого «рынду» как-то задевало. — Скажите лучше — откуда обо всем проведал этот фрондер Мезенцев?

— Я позволил прочесть мои послания Томскому жандармскому штаб-офицеру, — честно ответил я. — А тот, скорее всего, доложил по инстанциям.

— Зачем? — хором удивились оба молодых человека.

— Я подумал, что начальник штаба Жандармского Корпуса, даже если не поверить в мое предупреждение о заговоре, тем не менее, не преминет проверить. А самый простой способ это сделать — устроить вам, Николай Александрович, врачебный консилиум. На всякий случай, я даже указал имена наиболее знающих докторов, мнения которых якобы опасаются заговорщики. Я не предполагал, что Николай Владимирович устроит настоящий кавалерийский налет на Дармштадт…

— Да уж, — непонятно чему обрадовался цесаревич. — Генерал Мезенцев достаточно решительный и отважный офицер. Надеюсь, этих качеств окажется достаточно для ограждения Нас от различного рода недоброжелателей. Вы, Герман Густавович, знаете, что Мезенцев испросил у папа чуть ли не полмиллиона? Собирается внедрять агентов в радикальные организации и оплачивать осведомителей.

— Дай-то Бог, чтобы этого оказалось достаточно.

— Что опять не так? — чуть ли не прорычал Владимир.

— Вово! — одернул князя цесаревич. — Мне холодно.

И тут же, гораздо более мягким тоном, обратился ко мне.

— Приходите ко мне завтра часам к четырем. Будут интересные люди. Я Сашу позову…

Можно подумать, я имею возможность отказаться! На следующий день у меня были намечены две важных встречи. С генерал-майором в отставке Чайковским, и с красноярским купцом Сидоровым, прикатившим в столицу следом за нами. В своем доме на Сергиевой, Михаил Константинович устраивал «северные» вечера. Угощая гостей морошкой, клюквой и редкой речной рыбой, пропагандировал, таким образом, развитие северной Сибири. Жители столицы угощения принимали, но деньги в тундру вкладывать не спешили. Вот, чтобы в приватной беседе попытаться обсудить причины такого пренебрежения, мы и сговорились встретиться.

Илью Петровича же Чайковского, как выяснилось — действительно отца всемирно известного в будущем композитора, я хотел пригласить к себе в Томск на должность управляющего металлургического комбината. Старшие его дети были уже достаточно взрослые, чтобы иметь возможность самим позаботиться о себе. А младшие, близнецы Анатолий и Модест, вполне могли окончить гимназию и в столице моей губернии.

И теперь мне нужно было отменить один из этих визитов. Даже если отправиться к Илье Петровичу на окраину города с самого раннего утра, что вообще-то в праздничные дни несколько неприлично, к Сидорову я уже никак не успевал.

— Vous par quelque chose кtes prйoccupйs, mon ami? — тончайшие струйки парфюма вперед голоса предупредили меня о приближении хозяйки Михайловского дворца, Великой Княгини Елены Павловны. — Nikolay est parti dйjа?

Кстати сказать, путешествие по германским княжествам пошло вдове на пользу. Герочка, пользуясь тем, что его никто кроме меня не слышит, высказался несколько более цинично и конкретно. Но что позволено ишаку, не дозволяется падишаху. Кому интересно мнение партизана моего мозга? Тем более, что княгиня ничем не заслужила такое к себе отношение.

— Да, Ваше Высочество. Цесаревич со своим другом уехали. Мне кажется, у Николая снова боли в спине.

— Бедный-бедный юноша, — покачала головой пожилая покровительница наук и искусств. — Поверь мне, милый Герман, это совершенно мучительно — наблюдать боль наших детей. Бедная-бедная Маша… Мы ездили с ней в Хайлигенберг, ты знаешь, она провела там детство… Плакали на груди друг у друга…

— Очень жаль Ее Величество Императрицу Марию Александровну. Но ведь теперь все непременно станет хорошо. Никса в руках отличнейших докторов, не так ли?

— Ах, Герман. Материнское сердце не обманешь! Маша молит Господа каждый день о здоровье своего старшего сына… Но…

— Но?

— Господин Пирогов признался, что болезнь наследника не поддается лечению. Они со Здекауэром в силах лишь сдерживать ее течение какое-то время. Бедную Машу это просто убивает! Мадемуазель Тютчева поделилась секретом платков Императрицы…

— Что, мадам? Платки?

— Ах да! Прости. Ты не знаешь… Она кашляет, и прикрывает рот платочками. Нюрочка Тютчева однажды увидела на ткани кровь…