Василий Лягоскин - Тайна пролива «Врата скорби». Том третий

Тайна пролива «Врата скорби»

Том третий

Василий Лягоскин

© Василий Лягоскин, 2017

ISBN 978-5-4485-7012-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Глава 1. Профессор Романов. Куда мы попали?

Солнце пекло немилосердно. Еще и эйфория от победы добавляла жару в разгоряченное тело. Но пот, который выступал на широком лбу Алексея Александровича, мгновенно высыхал – так, что его не приходилось поминутно вытирать. Такое сладкое слово «Победа!» заполняло все тело, без остатка. Казалось, ничто в этот день не сможет потеснить его в душе – ни кровавые останки двух предводителей племени неандертальцев, ни горькое понимание того, что в экспедициях разведгруппу никогда больше не будет сопровождать бесстрашный алабай, ни…

– Командир!

Этот окрик, полный недоумения и нешуточной тревоги, вернул профессора Романова с небес на грешную землю; на ту самую землю, где только что закончил свое тысячелетнее существование Спящий бог. То обстоятельство, что злокозненное божество, источник всех их бед (и обретений – что уж отрицать!) оказался одной из ипостасей их командира, полковника Александра Николаевича Кудрявцева, почти не удивило профессора. Над этим можно будет подумать потом, в уютной гостиной, за чашкой крепкого чая. Теперь же…

Все, как по команде, обернулись к огромной фигуре сержанта Левина. Последний, как оказалось, был одним из немногих, кто наблюдал за беспримерной битвой человека с богом (точнее, человека с самим собой), облаченным в полный боевой наряд. Шлем из непробиваемой пластмассы, что Борис (он же Барух, он же римский патриций Марк Туллий) держал в руках, лишь подчеркивал его ежесекундную готовность к бою.

– Вот так же, – успел невольно подумать Алексей Александрович, – Борис когда-то жил в режиме «Всегда готов» в далеком… будущем – в горах Афганистана. И вдолбил эти навыки в Борькину голову командир, Александр Николаевич.

А полковник Кудрявцев уже стоял рядом с Левиным, и тот чуть растерянно, но очень четко докладывал:

– Нет никаких неандертальцев, товарищ полковник! Ни их самих, ни стойбища… И вообще – ничего нет!

– Ага, – вспомнил Романов последний приказ командира, – это именно Борис побежал за вождем Дену, лишившимся сегодня деда и сына, и оставшимся единственным и последним «Высшим не-зверем». Впрочем, есть еще маленький Де… или нет?!

– Поконкретней, сержант! – резкий командный голос заставил Левина вытянуться по стойке «Смирно», а потом четко доложить:

– Товарищ полковник! За пределами лагеря наблюдается полное отсутствие привычной местности. Нет ничего – ни стойбища, не степи, ни стад животных.

– А что есть?

Сержант на пару секунд задумался, а потом выпалил:

– Степь! Бескрайняя степь. Совсем другая. И трава не совсем обычная – какая-то рыжая.

– Высохла, что ли? – это рядом с командиром возник вездесущий Никитин.

Он, кстати, тоже был в костюме разведчика; только шлем где-то оставил. Сержант пожал плечами, и поднял голову вверх, вслед за командиром. Профессор, да и многие рядом, высыпавшие из цитадели сразу после низвержения божества, тоже устремили взгляды кверху, чтобы тут же прикрыть глаза от ослепительных лучей солнца – кто чем. Сам профессор воспользовался ладошкой. Но и сквозь нее – показалось Алексею Александровичу – радужную оболочку, и дальше, хрусталик, и даже часть головного мозга, отвечающего за зрение, немилосердно жгло. И он совсем не удивился, когда полковник Кудрявцев громким голосом скомандовал:

– Всем в укрытие! Живо все в цитадель!

Команды Александра Николаевича все привыкли выполнять без рассуждений. В том числе и потому, что полковник обычно подробно объяснял; буквально «разжевывал» каждое свое распоряжение. После его выполнения, конечно. И всегда Алексей Александрович удивлялся разумности и очевидной необходимости выполнения принятого решения; но больше тому, что ему самому, в прошлом (или будущем) профессору Санкт-Петербургского университета, не пришла в голову такая простая мысль раньше. Теперь же в голосе командира Романов различил и тревожные нотки. В сердце профессора, тоже бросившегося к распахнутым настежь дверям, противно заныло: «Неужели сработало то самое чувство прорицателя, которое командир уже давно не демонстрировал? Неужели?!..».

Последняя мысль не успела сформироваться; ее перебил ужасный рев, который буквально подтолкнул в спину Романова, уже влившегося с общей человеческой рекой в просторный холл цитадели. За себя Алексей Александрович не беспокоился; надежность цитадели, возвышающейся над Цветочным городом, была проверена в недавней битве со Спящим богом. Но успеют ли скрыться от неведомой пока опасности; вбежать в двери, прежде казавшиеся такими широкими, а теперь немилосердно узкие, все, включая самого последнего из сородичей – полковника Кудрявцева? Командир, конечно же, не скроется за нерушимыми стенами, пока не убедится – снаружи не осталось никого.

Алексей Александрович замедлил было шаг, чтобы убедиться – это именно командир с громким стуком захлопнул входные двери, отрезая от надежного, уютного мирка цитадели и грозный рев неведомого врага, и солнце, такое неласковое сегодня, и все остальное, не имевшее отношение к главным ценностям нынешнего бытия профессора Романова. Последняя мысль заставила работать ноги быстрее. Теперешний профессор – молодой и тренированный разведчик – одним дыханием вбежал по крутой лестнице на самый верхний этаж – в зал с круговым панорамным окном, откуда совсем недавно он наблюдал за битвой полковника, и где находилась главная ценность этого мира.

– И всех остальных тоже! – Романов только теперь почувствовал, как разжалась внутри тугая пружина.

«Спусковым крючком» для этой пружины послужило встревоженное, но одновременно вспыхнувшее радостью лицо самого родного человека во Вселенной – Тани-Тамары. Русская никарагуанка прижалась к мужу всем телом; прежде всего животом, который тут же ткнулся в профессора чуть заметным толчком новой жизни.

– Дочки, – профессора захлестнуло теплой волной, имевшей запах любимой женщины, и маленьких, еще не рожденных человечков, – вот так бы и стоял, не отпуская тебя, родная…

Отпустить пришлось. Не совсем, конечно; к панорамному окну – к той его части, что выходила на частичку садов Семирамиды, которые очень органично вписались меж артефактов самых различных земных народов, и где толпился практически весь Совет; еще и несколько «лишних» затесались… Так вот – к командиру, который неведомым образом оказался тут раньше профессора, он подошел в обнимку с Таней-Тамарой. Полковник не обернулся, лишь чуть подвинулся, плотнее прижавшись к Оксане, тоже придерживающей руками большой живот.

– Как она-то успела?! – удивился было Алексей Александрович, вспомнивший, что совсем недавно Кудрявцева стояла внизу, рядом с мужем, – разве что он ее сюда на руках принес?

А потом и эта, и все остальные мысли растаяли бесследно; осталось лишь ярость и безмерное огорчение при виде непотребства, творящегося в любимом месте отдыха горожан. Посреди чудесного парка топтался огромный зверь, напомнивший профессору хищников, с которыми разведгруппе пришлось столкнуться за рекой, за Волгой.

– Да это же тираннозавр! – первым, конечно же, воскликнул Толик Никитин, тоже прижимавший к себе беременную «половинку», – какой огромный!

Зверь, действительно сильно напоминавший и очертаниями, и повадками – ломаными прыжками – вымершее доисторическое животное, топтался по цветущему уголку города с видимым (так показалось профессору) удовольствием. И он многократно превышал тех, чью популяцию под корень извела разведгруппа.

– Пожалуй, ростом будет как раз с цитадель, – решил Алексей Александрович, крепче прижимая к себе супругу.

– Ты лучше на дубинку в его руках посмотри! – посоветовал Анатолию Левин, который уже занял свое место согласно боевого расчета.

Он стоял у «Корда», закрепленного на станке как раз напротив разгрома, что учинял сейчас хищник. Его палец расположился на спусковом крючке крупнокалиберного пулемета производства Ковровского завода имени Дегтярева, и профессор вдруг прочувствовал нестерпимое желание сержанта нажать на этот крючок, и не отпускать его, пока в ленте не закончатся патроны двенадцатого калибра.

Зверь за оградой первого периметра обороны города как раз высоко поднял дубинку, которая представляла собой толстый ствол какого-то дерева, очищенный от сучьев, и обрушил ее на крышу русской бани. Здание, которому была нипочем ярость Спящего бога, сплющило, как картонный домик. Зверь еще и наподдал по руинам трехпалой ногой, «украшенной» страшными когтями-кинжалами. Бревна, обломки досок, искореженное железо и кирпичные обломки от печки полетели направо, добавляя разрушений в саду. В зале раздался общий вздох боли и негодования; профессор отметил это, лишь когда понял, что сам чуть не плачет при виде чудовищного разорения воплощенной мечты. Этот многоголосый стон разрезала, как острым клинком, команда командира: