Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути Страница 10

Значит, Долгоруковы. Только они смогут обеспечить его безопасность. Но только и среди них, нужно уже сейчас сеять раздор. Больно много силы взяли. А как женится император на Катьке ихней, так им и вовсе равных не станет. Опять будут им помыкать, направо и налево. С чего начать?

— Василий, призови ко мне Ивана Долгорукова. Только тихо призови. Не говори, что я опамятовал. Дай глотнуть, — пара глотков теплого сбитня, смягчили горло, и подступивший было кашель так и не вырвался наружу. — Как сделать сам сообрази, да только чтобы только он.

— Все понял, государь. Все исполню. Не изволь сомневаться.

— Ступай. А вы… Смените мне рубаху. Мокрая и противная.

Его успели переодеть и протереть вспревшее тело, так что навалившийся зуд в язвах немного унялся. Не прошел окончательно, куда там, но хотя бы не так докучает и на том спасибо. Пару раз подступал кашель и все остывающий сбитень уже не так помогал, но выпускать кого‑либо из комнаты за горячим, он и не подумал.

Он был уверен, что нужно все сделать быстро, а главное неожиданно, чтобы никакая зараза не успела подобраться. Может и зря все это. Может и не умыслит против него никто. Но лучше перестраховаться. Появившееся ощущение, что он один посреди вражьего стана, никак не хотело отпускать.

Наконец в спальню вошел недовольный и взвинченный Иван. Ванька, фаворит и друг сердешный, собутыльник и соратник в делах увеселительных. Совсем недавно, он уже предал своего царственного друга, отдав на растерзание своим родным, а может, он всегда делал все на благо семьи и свое, личное, благо. Ладно. Иных все одно нет.

При виде взирающего на него осмысленным взглядом государя, Иван встал как вкопанный, ноги заметно подогнулись и он едва удержался от падения, отшагнув назад и опиревшись о стену. Хорошо хоть Василий, оказался сообразительным парнем, следуя за Долгоруковым, успел закрыть дверь.

— Тихо Ваня. Не шуми. Ни к чему это.

— Государь. Петр Алексеевич. Слава тебе Господи. Прямо камень с души, — скорее выдохнул, чем произнес Долгоруков, истово осеняя себя крестным знамением.

Хм. А ведь похоже не врет. Неужели и впрямь так сильно переживал, что пошел на поводу у родственников? А может просто играет, пытаясь вернуть расположение? Очень может быть. Как впрочем и то, что дела для его семьи, а значит и для него лично, оборачиваются не самым лучшим образом. Оживший же император, выступит гарантом их безопасности и сохранения влияния. Своя рубаха, как известно, ближе к телу. Ладно. Поглядим.

— Что там, за дверями?

— Так трон твой делят. Все думу думают, кого императорской короной венчать.

— Не решили еще, стало быть. Ладно. Об этом потом. Сейчас бы на ноги встать. А там Бог даст, разберемся. Ты со мной, Иван?

— До гробовой доски, Петр Алексеевич.

— Тогда слушай. Гвардейцы в усадьбе есть?

— Две роты преображенцев. Только батюшка велел их уводить. Но я приказ еще не отдал, — тут же поспешно заверил фаворит.

Ну да, все еще фаворит, но уже не друг. Последнее ему придется завоевывать по новой. И на этот раз не устройством срамных развлечений, пьянками да охотой, а службой верной и беззаветной. Сумеет переступить через родню дорогую и алчную, станет подле императора. Нет. Никогда ему не подняться на большие высоты.

— Офицеров сюда. Только без шума. И гляди, однажды ты уж пошел против меня, второй раз не прощу. И медикуса, тоже тащи.

— Все исполню.

Исполнил. Не прошло и пяти минут, как все означенные стояли уже перед императором, с ошалелым видом. Нет, не все. Медикус, по бабьи всплеснув руками и лопоча с характерным акцентом что‑то про чудо и невозможность происходящего, кинулся к больному. Петр хотел было отмахнуться, да куда там. Немец все порывался ощупать его с ног до головы, то живчик на руке нащупает, то ладонь на лоб возложит. И все приговаривает и приговаривает, негромко так, но неустанно.

В конце концов, Петр решил махнуть на него рукой и сосредоточиться на преображенцах. Всех четверых он знал лично, по былым охотничьим забавам. Кто бы сомневался, что Ванька приведет на охрану усадьбы роты именно тех командиров, с кем был ранее близок. Оно и к лучшему

— Господа офицеры, готовы ли вы служить верой и правдой государю вашему.

— Готовы.

— Приказывай, Петр Алексеевич.

— Жизнь положим.

— До последнего вздоха.

Наперебой начали заверять, наконец начавшие приходить в себя, офицеры. Ничего. Это нормально. Не всякий раз увидишь того, кто вернулся с того света. А вот то, что быстро ориентируются, это хорошо.

— Тогда слушайте приказ, — вяло отмахиваясь от докучающего медикуса, и все еще слабым голосом продолжил он. — Усадьбу от посторонних очистить немедленно. Всех за ворота. Оставить только холопов, да в количестве необходимом, не более. Измайлов, то твоя забота.

— Слушаюсь, государь.

— Охрана усадьбы на тебе, Волков.

— Слушаюсь, государь.

— Вязов, ты возьмешь под охрану сам дом и мою спальню.

— Слушаюсь, государь.

— Немедля обговорить с медикусом, кто потребен для созыва консилиума и всех доставить без промедления. Банин, займешься ты.

— Слушаюсь, государь.

— Иван, передашь господам тайному совету, что до моего выздоровления, управление государством возлагаю на них, как оно и было с началом болезни. И еще, на тебе общее командование. В усадьбе собрались лица именитые, в последнее время привыкшие указывать как быть даже мне, раскудрить их в качель. Но вы, господа офицеры, просто помните, кому давали присягу на верность и крест в том целовали. Ничего не бойтесь. Я уж был за гранью, но Господь не попустил. Так что, я с вами, поживу еще, не сомневайтесь. Пображничали мы братцы, покуражили, пора и честь знать. Пришло время послужить матушке России, в трудах и заботах. Для того, мне поначалу нужно на ноги встать. С хворью, мы с медикусами справимся, никуда она клятая не денется, а остальное от вас зависит. Ступайте.

ГЛАВА 3

Утро было звонким и чистым. Чистым от того, что в окна, даже через плотные шторы, коими они были прикрыты, все одно пробивался солнечный свет, от чего глаза слегка побаливали. Все за то, что на дворе нынче ясный и безоблачный день, а с ярко–голубого неба на укрытую снегом землю взирает ласковое солнышко. Тепла от того никакого нет, но зато сердце переполняет радость.

А что до звонкого. Так ведь иначе и не скажешь. Все разноголосые певуньи сейчас подались в теплые края, но зато воробьи чирикают без умолку. Парочка даже забралась на подоконник окна его спальни и гомонят непрестанно. Но это не раздражает, а даже наоборот, греет и дарит покой.

А может все дело в сне. Какой он видел сон! Просыпаться не хотелось. Ему приснилась Наталия. Она была в цветастом сарафане, просторном и легковесном, с платочком увязанным по простому, словно и не царского роду, а крестьянка, веселая и беззаботная. Ох, как она его ругала! Называла несносным мальчишкой, удумавшим невесть что, решившим сдаться и искать утешения у нее на груди. А ведь не правильно это, потому как он муж и ему стоит быть сильным, а не прятаться за девичью юбку.

Благодарила какого‑то Сергея Ивановича, за то, что тот наставил на путь истинный, ее братца неразумного и непутевого. Мол, воротил глупенького с полдороги. Просила присмотреть за Петрушой, ее душой и отрадой, оборонить от бед и напастей.

Видел он и этого Сергея Ивановича. Потешный дядька. Толстый и грузный, куда Андрею Ивановичу Остерману. А лицо… Щеки отвисшие, нос пимпочкой, глазки маленькие. Помнится, английский посланник подарил Петру, пару щенков породы их страны, бульдогами прозываются, так тот Сергей Иванович, не в обиду ему будь сказано, ну больно уж на него походит. Смех, да и только.

Но как не потешно он выглядел, как ни странно был одет, больно уж просто, без шитья дорогого, кружева и иных излишеств, отчего‑то по настоящему над ним потешаться не хотелось. Даже наоборот. Ни на минуту не отпускало желание поговорить с ним, пораспрашивать и даже… Обнять, припав к широкой груди и расплакаться на ней благодарными слезами. С чего бы это, ведь не сделал тот ничего ему доброго. Хотя и не отпускало ощущение, что встречались они. Опять же, сестрица сказывала, что тот оказал ему услугу неоценимую. Но от чего так, на ум ничего не приходило, хоть головой о стену.

Хотел было поговорить. Растормошить. Но дядька лишь улыбнулся и отошел в сторону. Только и сказал, что еще наговорятся, а вот сестрица не всякий раз в гости захаживает. А потом, как‑то исчез, истаял, оставив его и Наталию наедине. Ох и наговорились они. От души. Ну, совсем как в былое время, когда она по ночам прибегала к нему, и они укрывшись одним одеялом, чтобы никто не застал, говорили до самого утра.

Вот какое это было радостное и светлое утро. А еще, он вдруг ощутил, что жар отступил. И пустулы, язвы оспенные, не так зудят. Не иначе как в ту ночь миновал кризис и он сейчас пошел на поправку. Хм. Это еще, что за словечко такое в голове возникло. А что оно значит? Так то и значит, что излом в болезни случился. Это наверное ему учителя сказывали, да он позабыл, а вот теперь вспомнил.