Евгений Шалашов - Лихое время. «Жизнь за Царя» Страница 10

– Батька Аврамий, так мы что, ляхи, что ли? – неуверенно выдавил молодой казак.

– Мы что – не православные? – поддержал его другой.

– А коли вы православные, так надобно идти за Русь святую и веру православную биться. Хотите, пошли со мной в Лавру, за серебром да бархатом, а нет, со мной пошли, на тот берег. Ну, кто со мной?

Авраамий Палицын, подняв над головой крест, пошел сквозь толпу казаков прямо к реке.

– Я с тобой, батька! – крикнул молодой казак и побежал к своему коню.

– И я тоже!

– Меня не забудьте!

Скоро казачье войско уже догнало старца, и, перегоняя друг друга, всадники направляли коней вплавь, даже не доходя до бродов. Свежие тысячи, выходя на берег, ударили в тыл полякам, заставив тех во второй раз отступить…

Вечером того же дня Авраамий Палицын сидел в шатре князя Пожарского и слушал последние вести. А они были плохими. От Земского войска осталось, дай боже, одна треть. Казаки Трубецкого, после успешной атаки, снова ушли за реку, на старое место. Из воевод на ногах были только сам князь-воевода Лопата-Пожарский да Кузьма Минин, который еще в бой не ходил и очень из-за этого переживал.

– Ходкевич свои главные силы бережет, – вздохнул Дмитрий Михайлович. – Гусар я на поле не видел, да и пехоты было маловато. Верно, придерживает ее гетман, чтобы наверняка добить. Сегодня, коли бы ты, Авраамий, казаков не привел, разбил бы нас гетман. А у меня свежего войска лишь полк стрельцов, да верхоконных человек двести. Если на месте стоять будем, точно побьют. Значит, самим атаковать нужно! Завтра, когда гетман на нас снова атакой пойдет, мы с князем тут его держать станем, а ты, Кузьма, прямо на гетмана и пойдешь.

– Понял, – качнул головой в шеломе Кузьма Минин, довольный порученным делом. Он уже начал прикидывать – куда ему выводить стрельцов, чтоб половчей ударить.

– Как с гетманом сойдешься, князь Лопата-Пожарский тебе на помощь придет. Ты, княже, завтра своих за спиной у нас держи, жди.

Когда воеводы начали расходиться, Дмитрий Михайлович попросил Авраамия:

– Я, отче, исповедаться хочу. Примешь исповедь-то мою? Или устал чрезмерно?

– Слушаю, сыне, – кивнул старец. – Повременит усталость-то…

Кажется, третий день боя начал складываться удачно для Земского войска. Напрасно полковник Струсь выводил своих людей из стен Кремля – был отброшен назад. Если бы не пушки, прикрывшие отступление, так и не вернулся бы он обратно! Главные силы ополченцев не только отбили казаков Зборовского, но и сами устремились за ними вслед. Кузьма Минин меж тем удачно перешел на тот берег и схватился с венгерскими наемниками. Мушкетеры, успевшие сделать лишь один залп, попятились, не выдержав натиска стрельцов, что яростно рубили своими бердышами, ломая хрупкие шпажные клинки и отбрасывая в стороны короткие пики.

Князь Пожарский не бросал в прорыв свой последний резерв, отряд поместной рати, а велел пушкарям собирать все пушки воедино. Вот коли ляхи перемогут сейчас напор ополченцев, попятят их обратно, так будет чем встретить…

Пушки ставили в линию. Жаль, короткая она выходила. Там, где разрывы были чересчур большими, вколачивали колья из развороченных взрывами острожков.

– Ну вот, наконец-то и гусары пошли, – вздохнул князь Пожарский, что сидел верхом на коне неподалеку от пушек.

– Тебе, князь Дмитрий, лучше бы подальше отойти, – недовольно проворчал Авраамий, стоявший неподалеку. – Щас пушки будут палить, кабы чего не вышло.

– Так пушки-то не по нам будут палить, а по ним, – отмахнулся князь, вглядывавшийся в наступавших ляхов. – Да и когда я в бою-то отсиживался?

Не отсиживался князь. И города, что поручали ему на воеводство, держал, и во время восстания в Москве три дня сражался на баррикадах, пока не получил рану, да и теперь.

– Пушки – за-ря-жай! – выкрикнул пушечный воевода так зычно, что попятились лошади. Смерив расстояние до гусарской лавины, заорал еще громче: – Пли!

Кто теперь скажет, что же случилось? Не то – пороха переложили, не то – изначально раковина. Или устал металл за два дня боев? Только вот самая ближняя из пушек вдруг взорвалась, сбивая наземь и калеча орудийную прислугу. И всего лишь крошечный кусочек – не больше копейки-чешуйки впился в правый висок Пожарского…

– Князя-воеводу убили! – заорал кто-то.

Авраамий Палицын, изрядно контуженный, с трудом встал с земли, но опять упал.

– Дмитрий Михалыча убили! – опять принялись орать.

«Да помолчите, дураки», – хотел выкрикнуть Авраамий, но не сумел – язык словно отнялся.

Старец, приподнявшись на локтях, увидел, как гусары вырубают пушкарей, а те просто разбегаются в разные стороны. Вот с ляхами в рубке сцепились русские верховые, но их мало…

– Убили, убили батюшку-воеводу! – неслось со всех сторон.

Старец не то зарыдал, не то зарычал, понимая, что сейчас будет! Русское войско, оставшись без воеводы, начнет разбегаться…

«Может, жив еще?» – подумал Авраамий и пополз, не веря в чудо…

Соловецкая обитель

Уже три ночи кряду отец Антоний лежал без сна, ворочаясь с боку на бок. Нет, дело не в жестком топчане. К толстым доскам, поверх которых брошено грубое рядно, к полену в изголовье игумен давно привык. Постели ему сейчас перину, подложи под голову пуховую подушку – лежать бы не смог! Может, возраст сказывался, а может, тяжкие думы? Они, думы, одолевали отца Антония с тех пор, как из инока, желавшего принять Великую Схиму, стал настоятелем Соловецкого монастыря. Сам не хотел, но была на то воля архимандрита – теперешнего митрополита Новгородского Исидора.

Быть главным, хоть в малой пустыни, где и иноков-то человек пять, – тяжкое бремя. А тут, на Соловках… Братии – душ четыреста. Трудники, что каждый год приходят в обитель, кто на покаяние, кто по обету, – это еще два столька. Крестьяне монастырские (эти хоть за оградой живут!), если обоего пола считать – с тыщу. Стрельцы, что в святой обители службу несут. Народу – на небольшой городок наберется. А люди… Случись какая каверза, сразу к отцу-игумену бегут. Кого не в срок на работу поставили, кому брат-книгохранитель книгу не дал, а кто-то с сотником полаялся. Да что мнихи да трудники? Вчера явилась баба из Архангельского городка, у которой муж на Грумант ушел, да так и не вернулся. Не женка и не вдова. Ревет – можно ли ейного Ваньку на соседской Маньке женить, если у девки пузо на нос лезет? А пузо, вестимо, не с ветру надуло, а с того же Ваньки… Делать больше нечего игумену, как разбирать их обиды! А не разобрать нельзя. Приходится обиды разбирать, рядового стрельца с сотником мирить и, после должного покаяния, Ваньку на Маньке женить. Люди ж кругом. Ну а кто же без греха?

Люди – первая забота настоятеля, окромя самой главной – службы Господу! А есть и другая. Обитель владела таким хозяйством, что не всякому европейскому королевству по плечу. Монахи и крестьяне добывали соль на соляных варницах и продавали ее по всей Руси. Ловили рыбу и били морского зверя. Сами выделывали кожи и шили сапоги. Ткали, портняжили и красили ткани. При Великом игумене – святителе Филиппе, которого задушил Малюта Скуратов, построили кирпичный и лесопильный заводы. Сами кирпич обжигали, сами доски пилили. Зато братия теперь жила не в келиях-полуземлянках, а в двухэтажных хоромах. Из своего кирпича отстроены церкви и колокольня. Был еще свечной завод и иконописная мастерская. Сами писали и переписывали книги и переплетали их в сафьяновую да в юфтевую кожу!

Жить бы в трудах, в тишине-покое, да Бога славить. У каждого из мнихов свое послушание – кому за скотом ходить, кому печи топить, а кому и иконы писать. Ну а кому и ремеслом заниматься! Монастырские литейщики да кузнецы, верно, не смогли бы отлить пушки да пищали, но сабли и секиры выходили не хуже немецких. Эх, лучше бы кузнецы косы да плотницкие топоры ковали, но время такое, что нужно и оружие иметь… Отец Антоний стал игуменом накануне появления на Руси Димитрия Иоанновича, коего сочли сыном покойного Ивана Васильевича. Ну а как не счесть, если родная мать признала царевича? А что он не Димитрий, на Соловках узнали только через два месяца после того, как пепел самозванца был развеян по ветру.

Ну, один самозванец – куда ни шло. Всяко бывает. Вон, иноземные гости рассказывали, что бывали лжекороли и в сопредельных землях. В Гишпании был. В германских землях, где властителей не перечесть, так там самозванцев совсем немерено! Одного бы как-нибудь пережили. Вроде бы пережили, выбрали на престол Василия Ивановича Шуйского и Господу за него молились. А тут объявился еще один Дмитрий, потом третий, четвертый… Со счету сбились. Расплодилось их, как клопов в крестьянской халупе. Почитай, семь лет война идет. Не с иноземным ворогом. Хуже. Народ русский друг с другом воюет – столько перебили, что никакому хану татарскому не приснится.

А из-за войны да смутности слово пастырское нести некому. Дичает народ без слова Божьего! Вон, лопари на Коле опять жертвы каменным идолам приносить стали. В чумах деревянных божков наставили, кровью мажут! Ну, оленьи люди – чего с них взять?! Главное, чтобы свои, русские, снова в язычество не ушли. Лет сто, как поморы ни Велесу, ни Перуну с Даждьбогом не поклоняются, но в домовых да леших до сих пор веруют. Охотник, что в лес идет, лешему на тропке завсегда пирожка кусок оставляет. Вот поборись-ка с этим. А кто будет от язычества отучать? Отцу игумену вспомнилось, как недавно, обходя келии, наткнулся он на мисочку и на кусочек хлеба. Вначале решил, что кто-то из братьев кота привадил. Не дело, конечно, но кошка – тоже тварь Божия. А как узнал, что блюдечко сие инок для домового поставил… Расстригать дурака не стал, но из черных работ он теперь не вылезет до скончания дней своих..