В. Бирюк - Парикмахерия Страница 10

– Гы-гы. Так «ноготок» же. Вот и жмётся. Гы-гы. Ой.

– Ивашко, у него хоть и «ноготок», а живой. А тебе сейчас твой — мёртвым сделаю. Радоваться будешь, что хоть висит красиво. А, кстати, Ноготок, или мне кажется, или у тебя и вправду вырос? С полвершка, пожалуй, добавилось.

Народ дружно переключился на животрепещущий вопрос обсуждения размера. Новичков быстро ввели в курс дела, описали проблему и предполагаемый способ решения. Каждый высказался по известным ему сходным медицинским случаям. Я только самые пессимистические и слишком критические высказывания пресекал. Тенденция наглядная, положительная, а где её конец…. Ну, наверное, где-то на его конце.

– Теперь ещё. Вот Ноготок на голову гол. А в других местах волос у него растёт. Так вот: сбрить везде. И тут, и тут, и тут. Всем. Понятно?

Эх, жаль — нет медсестричек, которые выбривали Симоновскому Синцову все оволосённые поверхности в госпитале под Сталинградом. Там речь шла о карантине по брюшному тифу. Вот только этого мне здесь не хватало. И не война, а вошки бегают. Придётся мужикам методом самообслуживания. Хорошо, что у меня тут только славяне — спины брить не надо.

– А этих? Которые в сарае?

– А вошки там есть? Ну, вот ты сам и ответил. И всё барахло их. И бабу не забудьте.

– Как «бабу»?! И её, что ли, брить?!

– Да. И везде.

Эта мысль снова погрузила аудиторию в глубоко-интеллектуальный процесс. Отдельные мысли присутствующих выскакивали на поверхность характерными междометиями и выражениями.

– Эта… Ну… она-то сама-то… Не… А кто?

– За старшего остаётся Ивашко. Кому чего — ему решать. У кого хоть одну гниду угляжу…. Взыщу по полной и со всех. Копать будете от забора и до вместо обеда. Чтоб всё было чисто, выметено, выстирано, обрито и промыто. А мы с Суханом — на покос.

По прежнему своему житию привык я относиться к волосам человеческим спокойно. Полагая их навроде одежды. И остричь их можно, и уложить по иному, как ноне красивым кажется, покрасить в цвета разные или чужие одеть. Жители же местные видят во власах своих смысл едва ли не божественный, тайный, волшебный. От сей шерсти и честь, и место человеку на Святой Руси производят. За клок волосни своей и умереть, и убить готовы.

По первости казалось мне сиё лишь игрой глупой. Однако же, увидав, что сия глупость на Святой Руси большое значение имеет, стал я странность эту к пользе своей применять. Установил я, что ко мне приходящих надлежит обривать наголо. И над мольбами их, над плачами о бесчестии и опозоривании смеялся. Коли думают они, что суть их во власах, так и надлежит срезать сии власы начисто. Ибо люди мне нужны новые, от прежней жизни, привязанностей, знакомств и правил — отрезанные. Так я и от вшей тела людей своих избавлял, и души их от былых обычаев очищал. И назад им уже ходу нету.

Уйти быстро не получилось. Пришлось доставать свой Перемогов ножик. Потом точить, потом объяснить Сухану, что надо сделать. У зомби абсолютная координация движений. Порезаться он не может, достаёт до каждой точки своего тела. Устроили показательный урок самообривания. Была даже мысль оставить «живого мертвеца» в качестве цирюльника, но жаба задавила. Как кота Матроскина: вдвоём мы много больше сена накосим. Взяли каждый по паре тряпок почище, внимательно осмотрели на предмет «незваных гостей» и обмотали. Одну — на голову, другую — на чресла. Косы — в зубы. Пошли.

Голышом, босиком по предрассветному лесу. Вышли на край луга, а там уже роса пала. На каждой былиночке — серебро живое. Капельками. А как солнце встало…. Весь луг бриллиантами переливается.

«Не счесть алмазов в каменных пещерах

Не счесть жемчужин в море полудённом,

Далёкой Индии чудес»,

В Индии — хорошо, а на Руси — красивее. Никаких «пещер каменных» не надо — весь покос сияет, переливается. Только встать надо вовремя, да посмотреть правильно. Увидеть красоту и ощутить праздник. Радость. От простой росы.

По росе, по «алмазам с жемчугами»… Покатался как конёк-горбунёк. И умылся, и проснулся. Теперь бы согреться. Ну, поехали.

Солнце поднималось всё выше, становилось жарко. Светило ну просто пекло. Но в низине, куда мы спустились от опушки леса, почва была ещё влажной, травы не «звенели» под косой, и я продолжал покос. Надо бы остановиться, но хотелось ещё чуть-чуть, ещё пару проходов. Потом трава станет сухой, и лучше будет отложить косы. Тем более, что и вчера скошенное сгрести надо. Там тоже работы хватит.

Последние полчаса я чувствовал себя как-то неуютно. Такое ощущение, что кто-то смотрит из леса. Там, на опушке мы сложили свои немногочисленные вещички, когда вышли на луг. Сложили, и больше не возвращались. У меня на голове — бандана, в узелке на верёвочке вокруг пояса — камушек, который я для отбивки косы использую. Дрючок и всё остальное — в общей куче. Не таскать же узлом на себе. С утра мы прошлись вдоль леса, теперь там делать нечего — сухо. Вот мы к своим вещам и не возвращаемся.

Дойдя до здоровенного поваленного дерева, снесённого сюда, в низину, половодьем, и наполовину вросшего в мягкую болотистую почву, я остановился и подождал Сухана.

– Не крути головой. Смотри на меня. Ты в лесу никого не слышишь? Из людей или зверей?

– Слышу. Двое. Две девки. Сперва хихикали и шушукались. Теперь пыхтят.

Не люблю, когда за мной подглядывают. Нервничаю. Ну точно — не Бельмондо я. Не гожусь в киноартисты. Только — в театральные. Там-то зрители думают, что это они смотрят. А это только половина правды — смотрят и на них. Со сцены.

Я развернулся лицом к лесу и, сложив руки рупором, крикнул:

– Эй, вы там! Выходите. Нечего прятаться, видать вас.

Несколько секунд не было никакого движения. Потом ветки куста, за которым прятались нежданные гостьи, отодвинулись и на открытое место вышли посетительницы. Передняя довольно резко отмахнулась от своей товарки, явно пытавшейся не пустить, затянуть её назад в лес. Первая уже успела сделать несколько шагов, когда и вторая, испугавшись остаться в одиночестве, кинулась вслед и пристроилась к своей подружке.

А вторую я где-то видел. Довольно крупная девица, идет, опустив голову. Платочек чуть не на нос натянут, в лукошко обеими руками вцепилась. Ха! А лукошко мне знакомо. И, соответственно, девка знакомая. Причём знакомая не просто так, а… интимно. Глубоко интимно. По самые гланды. А зовут её…. А зовут её Пригода. Дочка покойного Кудри. Моя отмычка к «Паучьей веси».

Как гласит русская народная мудрость: «коготок увяз — всей птичке пропасть». Вот конкретно этот «коготок» однажды просто побежал не в ту сторону. Не туда, куда все. Когда я раколётством занимался. И — «увяз». А дальше «вся птичка» как на верёвочке потащилось. Набег «пауков» на Рябиновку и мой издевательский публично заданный вопрос насчёт регулярной проверки девственности личного состава. Взбешённый принародным оскорблением Кудря, моя провокация с дезинформацией насчёт любовного свидания, встречная засада, моё похищение и убийство самого Кудри с сыновьями, суд вирника и налёт Макухи на «пауков», моя принудительная прогулка к волхвам и разгром Велесова святилища. Смерть Хохряка и его сыновей, «поход болеславов» и ещё десяток покойников в «Паучьей веси».

А всего-то: вот эта девка углядела горшочек мёду, сделала шаг в сторону. Всего один шаг. «Шаг влево, шаг вправо — конвой стреляет без предупреждения». Конвоя не было — стрелять некому. Результат сокрушительный: четверть мужского населения — в землю закопали.

И вторая девичка мне… что-то знакомо. Где-то что-то видел. Вспомнил! На подворье мужика по имени Всерад. Которого я похолопил. Там эту девчонку один из вирниковых стражников за волосы таскал. «Истребитель многоцелевой всепогодный». Он тогда кричал, что девка уже гожая. Дескать, созрела для «науки страсти нежной».

Интересно. Росточком невелика, на полголовы ниже Пригоды. И в плечах меньше. Мелковатая. Но идет первой, идет уверенно. А вот смотрит… скользяще. То прямо, то вбок, то под ноги. И губы облизывает. Жар у неё, что ли? Больная? Или — на голову? На голову… Ёлки-палки! У меня из одежды — верёвочка с оселком на брюхе и бандана на голове. А всей остальной поверхностью тела я старательно мимикрирую под негра.

Я, было, дёрнулся, как-то прикрыться, встать за этот ствол полузасыпанный, стащить бандану и спешно завязать…. Потом сообразил, что суетится без толку — «поздно пить боржоми, когда почки отвалились». Что они, всего такого не видали? Пригода, та — и видала, и на вкус пробовала. Да и вообще, с чего это владетелю — своих смердячек смущаться?

С чего — не с чего, конечно, но… Я, наверное, ещё просто не настолько «обсвяторуссился». Подчёркнуто без спешки стащил с головы свой платочек, не поднимая глаз, раздёрнул узелок. Ну, как всегда — когда надо — быстро не развязывается! Обернул бёдра. Вот, елдырины помидоры, кончики только-только. У меня что, задница растёт быстрее, чем голова? А чего удивляться — это всегда так.