Леонид Смирнов - Умереть и воскреснуть, или Последний и-чу Страница 10

Девушки в голубых, бирюзовых и розовых платьях оккупировали соседний столик. Толстушки-хохотушки, они с нетерпением выискивали взглядом полового.

— Чего изволите, господин инспектор? — Половой вдруг оказался возле нас, склонился к Боброву локтю, будто низкий поклон отбивая.

— Углядел, значит, Щепетенко… — Похоже, инспектору он не слишком нравился.

— Так я же востроглазый, — рассмеялся половой. Нет, не был он старым уголовным знакомцем инспектора — искупившим вину вором или амнистированным по случаю Победы убивцем. Тут что-то другое. Попробуй пойми…

— Тогда скажи мне, востроглазый. — В голосе Боброва зазвенела стальная струна. Еще секунду назад он вроде бы даже и не думал беседовать с половым — все вмиг поменялось. — Скажи то, что со вчерашнего утреца придержал. Умолчание ведь тоже наказуемо. Неоказание помощи следствию и даже препятствие оному.

Зловещести инспектор умел напустить — ничего не скажешь. Но страх, охвативший было Щепетенко, вдруг слетел, и ни смысл слов бобровских, ни интонации его больше не пугали. Половой ощерился, словно злоба смертельная накатила, и прошипел, глазками посверкивая:

— Не было этого, господин начальник! Бог мне судия!

— Половой! Мороженого хотим! — кричали разноцветные девушки-хохотушки все громче, но он не слышал.

— Отвернулся от тебя бог, давным-давно отвернулся, — другим, презрительным тоном произнес инспектор. — А если еще и я отвернусь, вряд ли долго на этом свете протянешь. — Не шутил господин Бобров, ни капельки не шутил и даже не пугал — так оно и будет на самом деле. — Колись-колись, чубатый, пока твой же собственный чуб тебе в глотку не забили.

Щепетенко побледнел, вернее, посерел. Стал он усыхать, словно внутрь себя проваливаться. Лицо превращалось в череп, обтянутый сухой, мертвой кожей, — как у смертников из фильтрационного лагеря.

— Половой! — последний, тщетный призыв.

Девушки устали звать и сами пошли к буфету. Круглолицая буфетчица метала громы-молнии. Щепетенко только сейчас ее услышал, повернулся, двинул было на спасительный зов.

— Не спеши, любезный, задержись-ка. — Инспектор ухватил его за рукав белой косоворотки с тонким красным пояском и попытался притянуть к себе. Не вышло — Щепетенко будто прирос к каменным плитам пола.

Понял я, что жив Щепетенко только божьим недосмотром и инспектор оплошку эту в любой миг может поправить. И вдруг я почуял запах смерти: острый, совершенно отчетливый — ни с чем не перепутаешь. Решил, не дав себе труда подумать, будто запах смерти исходит именно от него, от полового. Как я ошибся…

— Хорошо, я скажу. — Густая тень легла на лицо полового, а ведь на небе — ни облачка, и косые лучи поднимающегося над дальним хребтом солнца насквозь простреливали павильон. Гримаса боли проскочила по лицу и сменилась гримасой испуга. — Но мне нужны гарантии.

— Чего-о-о? — удивленно протянул Бобров. — Я не веду протокол, и это пока не допрос.

— Гарантии моей безопасности, — проскрипел половой.

— Программа защиты свидетелей? Мы не так богаты, как Индеана. Я могу поселить тебя на явочную квартиру в Пьяной Слободе вместе с двумя жандармами. Это все, что в моей власти. Зато я вполне способен…

— Не грози! — хрипел Щепетенко, словно был на последнем издыхании. Смотреть на него было страшно. — Я согласен. Выбор-то невелик. Поехали.

— Куда?

— В Слободу.

— Не пришпоривай, чубатый. Так быстро у нас дела не делаются. Си-сте-ма… — едва ли не с гордостью протянул Бобров. — Надо вызвать охрану, переадресовать осведоми…

— Сзади!!! — успел крикнуть я.

Инспектор, качнув стол, бросился на пол. Сам же я только пригнулся — детство во мне все еще играло. Половой моего крика словно не слышал. Над головой дунуло жаром. Пуля вошла ему в затылок, вынеся лоб и щедро окропив красным и желтым тех, кто сидел за соседним столиком.

Щепетенко еще не обрушился на пол, а я уже мчался вниз по ступеням. Позади стоял женский визг и грохот роняемых стульев. Инспектор бросился следом. Серый силуэт мелькнул за стволами исполинских ракит. Исчез. Бегу со всех ног. Покрытый мхом каменный бугор, заросли кедрового стланика Частокол молодых красно-оранжевых от солнца сосен. Белая беседка с мраморным фонтаном. Кусты отцветшей акации с коричневыми стручками. Издали похожая на дуб кряжистая ольха. Женщина с коляской стоит у парапета. На ней легкое платье в горошек и соломенная шляпка. Где он?!

Я принюхался. Теперь запах был — сильный запах псины. Я ринулся сквозь кусты, обдирая колючками руки. Бобров не отставал. Треск ломаемых веток и рвущейся рубашки. Женщина в шляпке начинает поворачиваться в нашу сторону. У нее за спиной — будто ниоткуда — возникает рукастая серая фигура.

— Берегись! — кричу я, но женщина не понимает. Она цепенеет от испуга, и напугал ее я. — Сза!.. — Крик застревает у меня в горле, потому что Серый уже хватает ее, нагибает к себе.

Солнечный лучик брызжет мне в глаз, отражаясь от лезвия кинжала в руках убийцы. Я всего в трех шагах. Платье у женщины салатное. Горошек темно-зеленый. Коляска — розовая, объемистая, с открытым складчатым верхом. Младенец спит. По загорелой шее заложницы стекает струйка пота. К шее приставлено тонкое, остро наточенное лезвие. Жилка дергается на виске, глаз моргает, синий, огромный, кем-то любимый.

Бобров выхватывает из кармана наган, наводит, держа револьвер двумя руками. Профессиональная стойка.

— Не балуй! — раздается в моей голове. Инспектор вздрагивает — значит, и он тоже слышит. — У меня рука не дрогнет, а на реакцию я не жалуюсь. — Похоже, убийца склонен поговорить. То, что он — мыслехват, меня не удивляет. По крайней мере, не пугает. И-чу убивают тупых, прожорливых чудовищ, убивают и интеллектуальных, будь они хоть трижды ясновидящие.

— Отпусти женщину! — напористо говорит инспектор.

Начинается его работа, но, боюсь, ему не приходилось работать с вервольфами. Да, это вервольф — самый настоящий оборотень. А вчера как раз наступило полнолуние. Поэтому сила его максимальна, и сейчас он очень многое может.

— И что я получу взамен? Отпущение грехов? — Убийца развлекается. — Что молчите? Олухи царя небесного — старый и малый…

Бобров дергает головой, но проглатывает. Он по-прежнему держит вервольфа на мушке. Вряд ли он промахнется, если решится стрелять. Только женщине от этого не легче — оборотни умирают медленно.

— Слушайте тогда, что я скажу.

Мне было никак не рассмотреть его лицо. Оно находилось в непрерывном движении, к тому же пряталось за женским затылком — убийца не желал рисковать. И все-таки странно: у меня — наметанный глаз, приученный мгновенно улавливать и жестко фиксировать ускользающие от простых смертных детали. А тут — полный голяк. Вдруг дошло: он может менять лики и сейчас усилием воли не позволяет метаморфозе остановиться. Он боится, что мы его узнаем.

— Валяй! — небрежно бросил Бобров. От напряжения глаза инспектора начинали моргать — он пытался уследить за лицом убийцы. Так и ослепнуть недолго.

Ребенок тем временем завозился в коляске, вякнул и, немного выждав, заорал как резаный. Женщина инстинктивно повернула голову; вервольф не успел отвести кинжал в сторону, и лезвие полоснуло по коже. Заложница вскрикнула, дернула головой, едва не перерезав себе горло. Вервольф на миг отвел лезвие, и тут инспектор выстрелил.

Пуля скользнула по виску убийцы, оставив кровавый след. Контуженный, он все же не выпустил заложницу, снова ею прикрылся, опять приставив кинжал к ее горлу на уровне гортани. Отдышавшись, вервольф проговорил спокойно, будто ничего не случилось:

— Так вот… Вы отпускаете меня вместе с самкой и детенышем, списываете смерть давешней целочки на бешеных собак — сейчас их пруд пруди. Это ваша часть сделки. Оказавшись в безопасности, я немедленно отпускаю заложников и обязуюсь до следующего полнолуния покинуть Кедрин. По-моему, обоюдовыгодное предложение.

По шее женщины струилась кровь, платье на груди пропиталось красным.

— Она же кровью истечет! — воскликнул Бобров. Убийца поморщился:

— Не надо кричать. Прибегут люди — что прикажете делать со свидетелями? Жалко самку — соглашайтесь быстрее. Все проще пареной репы.

— Хорошо… — выдохнул инспектор и опустил наган. — Надо ее перевязать.

— Тогда отойдите подальше. Я возьму детеныша. Пусть самка идет к вам. Сами и перевяжете. — Он распоряжался, а мы выполняли. Он победил.

Глава пятая

Голубое облако

Я ни слова не сказал отцу о происшедших со мной событиях. Он слышал лишь официальную версию, которую сообщил по телефону инспектор. Господин Бобров выполнил свое обещание, и о нашей договоренности никто не узнал.

Отец наверняка раскусил бы меня — стоило только попристальней глянуть в мои еще не научившиеся врать глаза. Но сейчас ему было не до того. Ни секунды свободной. В городе началась операция, а он ею руководил.