Андрей Бондаренко - Северная война Страница 10

– Мне доложили, что в замоскворецком кружале царском творятся дела удивительные и странные. Мол, там уже несколько суток подряд пьянствуют с десяток иноземных господ. Пьянствуют они беспробудно и упорно, безо всякого перерыва… Я отправил туда своих доверенных сотрудников. Выяснилось, что эти необычные пьяницы имеют при себе некие важные почтовые документы. Самих загулявших забулдыг мы не стали трогать – потому как они не российские подданные, оставили их там, где и обнаружили… А вот дипломатическую почту – всю изъяли, без остатка. Маркиз, предоставьте! – властно махнул Алешке рукой.

Бровкин сделал два шага вперед по направлению к зарубежным дипломатам, без всякой спешки сгрузил на пол все сумки почтовые, коротко и вежливо кивнул, после чего молча отошел в сторону.

– Уважаемые господа советники и посланники! – незамедлительно продолжил свою пафосную речь Егор. – Почту вашу секретную мы, естественно, не читали. Как это и полагается – по законам дипломатии высокой… Ох уж эта высокая дипломатия! Поэтому прошу вас самих разобраться: где здесь – чье! – Он склонился в низком приглашающем поклоне, вежливо помахав своей треуголкой – туда-сюда…

Реакция на данное выступление превзошла все ожидания: большая часть дипломатов, нетерпеливо отталкивая друг друга в стороны, тут же переместилась к небрежно сброшенным на пол сумкам, опасаясь, как бы их тайная переписка не досталась друзьям-конкурентам. Меньшая же часть, отвесив торопливые поклоны, незамедлительно устремилась к выходу из переговорной палаты…

«Понятное дело! – ехидно и криво усмехнулся внутренний голос. – Отправились в замоскворецкое кружало! Напрасный труд: в России к пьяным личностям, у которых карманы деньгами щедро набиты, всегда относились без малейшего пиетета. Хотя если кто из гонцов и в живых до сих пор остался, то это вряд ли поможет делу: русская „белочка“ – штуковина серьезная, непредсказуемая, запутывающая всех и вся… Эти бедолаги о таком поведают, что у слушателей все их волосенки дыбом встанут…»

Егор, пользуясь всеобщей суматохой, ловко переместился к царскому походному трону, глядя Петру прямо в глаза, негромко прошептал:

– Мин херц, дела творятся очень серьезные и пакостные! Головой своей отвечаю! Попроси остаться сейчас:

польского военного советника – генерала Карловича, саксонского посланника Кенигсека и этого – Паткуля, прибалтийского патриота. Остальные сейчас нам не нужны, пусть занимаются своими делами. Поверь мне, мин херц, дела наиважнейшие, предательские… Что ты раздумываешь? Честью клянусь, что это необходимо! Ты же – крестный моих детей, не буду я тебе злостно и беспричинно морочить голову всякими глупостями… Для начала, разговори их о текущих делах, о высокой политике, о будущей войне. Пусть уж полностью выскажутся. А потом и я добавлю немного, в качестве завершающего картинного мазка, – подмигнул царю по-свойски, как много лет уже мигал – в пиковых и скользких ситуациях…

– Ох, смотри у меня, Алексашка, сукин кот! Доиграешься, плясун канатный! – недоверчиво и криво усмехнулся Петр, но нужную просьбу-команду, после минутного сомнения, все же отдал.

Через двадцать минут в переговорном зале стало бесконечно уютно: о чем-то вечном и неземном пел-рассказывал полукруглый угловой голландский камин, покрытый снаружи испанскими красно-коричневыми изразцами. Молчаливые слуги – отроки в льняных светлых одеждах (здесь Петр не успел еще внести кардинальных европейских изменений, поскольку отроки сии были тихи, ловки и незаметны), расставили на длинном столе, застеленном серой льняной скатертью, расшитой разноцветными петушками, нехитрые русские и хитрые – иноземные – вечерние кушанья, а также напитки – в самой разной и вычурной таре.

За столом сидели впятером: Россия и Европа – двое на трое. Глухо и безразлично трещали восковые свечи, тревожно и зловеще посвистывали дворцовые сквозняки.

Высокие бокалы были до краев наполнены венгерскими и французскими винами, на узких и вытянутых в длину тарелках были разложены холодные закуски, принятые тогда для времени вечернего: мясные и кровяные колбасы, щедро сдобренные дорогущими восточными пряностями, холодное жареное и вареное мясо разной птицы, сыры – жирные и мягкие, ломтики копченой рыбы, блюдечки с икрой…

С одной стороны стола расположились Петр и Егор (Меньшиков Александр Данилович), с другой – польский генерал Карлович, посол саксонский – кавалер Кенигсек и Иоганн Паткуль, представляющий интересы Ливонии и Курляндии. В незначительном отдалении, вдоль противоположных стен зала, маячили фигуры охранников: Алешка Бровкин и Василий Волков – от русской половины стола, три неуклюжие личности в серых неприметных камзолах – от другой половины…

Через некоторое время, после очередной перемены кушаний (вареные раки – обычные и голубые, из северных рек, впадающих в Белое озеро), Петр, отложив обратно на фарфоровую тарелку не до конца обглоданное жареное лебединое бедро, попросил всех присутствующих на этом позднем ужине высказаться – относительно реалий высокой политики европейской.

Со своего места поднялся Иоганн Паткуль – мужчина худой, костистый, визуально очень неприятный и злобный, заговорил важно и значимо:

– Я буду говорить, если мне это будет позволено, от лица всей Северной коалиции! – прокашлялся еще раз, обтер губы белоснежным носовым платком, непонятно усмехнулся и продолжил: – Шведское господство для всех нас, а для Лифляндии – в первую очередь, нестерпимо совсем! Мы готовы незамедлительно выступить против этого подлого владычества! И ждем от России Великой – помощи действенной!

– Почему именно – незамедлительно? – осторожно спросил Егор. – Почему – прямо завтра, а не через год или, допустим, через два?

Паткуль – словно бы ему раскаленный железный штырь вставили в одно известное место, передернулся всем своим худосочным и длинным телом:

– Сегодня королю шведскому Карлу Двенадцатому всего шестнадцать лет. Сейчас он просто смелый, отчаянный, но и очень глупый львенок. Это так. Но он взрослеет день ото дня… Чем быстрей начать серьезную войну против него, тем больше вероятность полной и окончательной победы!

«До чего же умны и сообразительны – эти европейские ребята! – притворно восхитился внутренний голос. – Надо им прямо и сейчас завершить все дела: пока оба царя-короля – и русский, и шведский – еще молоды и неопытны. Все карты козырные хотят дальновидные европейцы разыграть своевременно, не откладывая решения проблем насущных в долгий ящик…»

А Паткуль, тем временем и без устали, продолжал заливаться курским весенним соловьем:

– Я не хочу говорить за Курляндское герцогство, но моя дорогая Лифляндия… В свое время мы наивно поверили Речи Посполитой, обещаниям их сладким, что Рига – всегда будет вольным торговым городом. В первые годы все было хорошо и примерно. Потом пришли иезуиты, – при этих словах Петр невольно нахмурился, а его правая нога чуть заметно дернулась. – Они устроили подлые гонения на наш язык, запретили нашу веру. Тогда мы отринули поляков и вверили судьбу берега прибалтийского в шведские руки… Это была величайшая ошибка: из когтей польского орла – уйти в пасть льва шведского…

– Поторопились это вы немного! – хмыкнул Петр.

– Карл Одиннадцатый, отец короля нынешнего (Бог судья им обоим!), он совсем потерял совесть! – разошелся не на шутку Паткуль, изредка посматривая на Кенигсека и Карловича. – Этот сатрап дошел до того, что издал законы, согласно которым можно отбирать у дворянства земли, жалованные прежними королями! Это – просто неслыханно! Это… – Паткуль даже задохнулся на короткое время – от нахлынувшего на него чувства негодования. – Это – просто невозможно! Право на исконные земли рыцарей, гроссмейстеров ордена и епископов нужно было доказывать древними грамотами, а если грамот тех не было в требуемом виде, то тогда все земли и угодья незамедлительно отходили в шведскую казну… Ливонское дворянство не желает больше терпеть жадных шведских узурпаторов! Мы надеемся, что наши совместные усилия помогут восстановить историческую справедливость…

Прозвучало еще множество речей, сказанных на разных языках, с иным напором, но с содержанием – один в один: надо срочно и непреложно – мочить коварных шведских захватчиков, освобождая от них несчастные, жестоко угнетаемые прибалтийские народы…

Петру все это откровененно надоело, он широко зевнул и сильно ущипнул Егора за бедро, мол: «Делай, чего задумал! Чего мне слушать хрень эту, общеизвестную? Спать хочется, однако!»

Егор громко и значимо кашлянул, дождался, когда все остальные собеседники сосредоточат свое внимание только на нем, поднялся, демонстративно медленно выцедил оловянный стаканчик с перцовкой, со стуком поставил пустую тару на стол, ладонью обтер губы, недобрым взглядом оглядел гостей иноземных и – бухнул – голосом диктора Левитана, правда, опять же на немецком языке: