Илья Те - Абсолютная альтернатива Страница 10

Для подавления столичных волнений эти силы, конечно, не подходили. К моему счастью, граф Фредерикс оказался настоящим кладезем знаний — пусть не таких судьбоносных как каиновская энциклопедия, но зато приближенных к «местным» условиям и гораздо более конкретных. Он сообщил мне, что мой реципиент по совету благоверной супруги императрицы Александры, сподобился примерно две недели назад прикомандировать к Генеральному штабу генерала Иванова — того самого «старика».

Иванова прикомандировали не голышом, а с полной кавалерийской дивизией, — при чем ни какой-нибудь, а гвардейской, — снятой с фронта и поставленной в Могилеве «для тылового усиления».

Услышав об этом, я чуть не перекрестился. «Как знала, матушка, ей богу, как будто знала», — думалось мне, ведь вопреки суждениям историков царственная супруга оказалась совсем не глупа. Разумеется, я не знал ее мотивов, однако в данный момент они были не важны. Куда важней оставались факты: свободная кавалерийская дивизия при Штабе могла стать решительной силой против любых восстаний и переворотов. Куда там Думе или Великим Князьям, — задавим!

Впрочем, действовать я собирался последовательно, продуманно и без спешки. Шесть, а вернее, уже пять дней — это, в сущности, уйма времени…

Спрыгнув с подножки, я огляделся. За мной врезался в землю Воейков, неспешно слез Фредерикс, за ним — свиты генерал-майор Граббе, граф свиты Нарышкин, флигель-адъютант Мордвинов, герцог Лейхтенбергский, лейб-хирург Федоров, а также прочие титулованные лица сопровождения, о нахождении которых в поезде я не подозревал. Всех их Фредерикс представил мне (вернее, конечно же, напомнил об их присутствии Николаю Второму) всего тридцать минут назад, когда царя разбудили перед прибытием в Могилев.

Чуть далее, на перроне, красовался в неподвижном молчании Собственный Его Императорского Величества гвардейский конвой, замерший сотнею истуканов в фигуре почетного караула. Меж грозных царских «конвойных» — кутались в шубы ряды генералов, и далее — роты «обычных» солдат, отгораживающих территорию со всей этой разношерстной публикой от суеты прочего, «не придворного» мира. В голубом небе, не смотря на мороз, висели торжественные звуки марша, выдуваемые, должно быть, примерзшими к медным трубам губами. И пар, пар шевелился в воздухе, вырывающийся в морозную чистоту из ртов, и носов, из горнов, из печных привокзальных труб и широкого жерла огнедышащей паровозной топки…

Итак, решил я, приступим. Начать, пожалуй, следовало с Алексеева, поскольку Командующий штабом являлся центральной фигурой во всей этой чехарде. Обежав линию генералов взглядом, я выделил его в толпе — по словам Фредрикса, он стоял среди прочих первым. В «энциклопедии» имелось и фото и Алексеева, так что я узнал его без труда. Генерал был светел лицом, немного выше меня ростом (интересно, был имелся ли хоть кто-то из генералов ниже царя?) и весь облик его казался необычайно мудрым и благолепным. Отчасти, так оно и было, ведь Алексеев, являлся не просто военным, он была военным «профессором», руководителем Николаевской Военной академии и главным русским военным теоретиком, специалистом современной войны.

Открытый, высокий лоб, огромный даже под головным убором, украшал его задумчивое лицо, густые усы топорщились жесткой щеткой, на носу поблескивало пенсне, и плотно сжатые губы, казались вытянутыми в одну тонкую линию. Взгляд Алексеева был тревожен. Даже перед лицом Императора, первый русский офицер не потрудился изобразить хотя бы видимость приветливости или улыбки.

Молча, он отдал честь.

— Рад приветствовать, Ваше Императорское Величество, — негромко произнес он.

— Не ожидали, Государь, вы прибыли так неожиданно, — закричал стоящий рядом генерал-адъютант Кондировский.

— Здравия желаем! — заорал слева от него генерал-лейтенант Клембовский.

Я кивнул обоим генералам, но обратился все-таки к Алексееву, поскольку вопли его штабных офицеров меня мало интересовали.

— Звали, Михаил Васильевич? — спросил я. — Принимайте.

Спустя тридцать минут я сидел уже в здании Штаба. Со станции, в сопровождении особ Свиты, Николая Второго препроводили на проживание в императорский дворец, оказавшийся на поверку совершенно небольшим зданием — бывшим домом Могилевского губернатора. Со слов спутников, я уловил, что на размещение в резиденции, Николай обычно тратил несколько часов — в том числе на отдых и чаепитие. Спать хотелось жутко, однако вопреки устремлениям своего «царского» тела, я заставил себя наплевать на привычки и заняться делами. Спустя пятнадцать минут после прибытия «во Дворец», я уже находился в здании Генерального штаба.

Строение Штаба выглядело удивительно незамысловато. Оно представляло собой неприметный двухэтажный кирпичный домик, с отштукатуренными стенами, выкрашенный в охру, с покатой крышей и рядами высоких сводчатых окон с маленькими форточками и белыми деревянными рамами. То был совершенно заурядный архитектурный проект, по которому строились сотни доходных зданий на улицах Питера и Москвы, Рязани или какого-нибудь Новониколаевска в далекой Сибири. Домишко выглядел очень уютным — жилым. Он походил именно на обычный многоквартирный дом, а не на сосредоточение высшей военной власти, откуда отдавались распоряжения многомиллионным армиям гигантской державы.

Когда я зашел внутрь, корпящие над картами офицеры, не ожидавшие столь скорого визита своего Императора, встали. Дежурный офицер препроводил меня в личный «царский» кабинет, где я потребовал себе командующего. Алексеев явился почти сразу же, поскольку, как сообщил дежурный, располагался ниже этажом в переговорной комнате с радиотелеграфом. Я подумал было спросить, с кем переписывается мой старший офицер сразу после появления в Ставке монарха, однако в словесном потоке, в который погрузил меня руководитель штаба, это скромное желание затерялось.

Следующие десять минут Алексеев, потратил на пространные излияния, заговаривая мне зубы и описывая общую обстановку на фронте. Говорил он много и со знанием дела, однако в отличие от уютного штабного здания, его доклад не пробуждал во мне теплых чувств, ибо слова генерала не могли объяснить срочность вызова в Могилев. Между тем, это был главный вопрос.

Войска на фронте стояли спокойно, брожений не замечалось, имелось недовольство умов и солдатские пересуды, но они, во всяком случае, не носили достаточной силы, способной повлиять на развитие военных действий.

Напротив! Положение фронтов заметно улучшились. Уже не было случалось перебоев с поставками продовольствия как в начале войны, ситуация с вооружением и боеприпасами казалась несравнимой как с четырнадцатым, так и с шестнадцатым годом. В полном достатке имелись винтовки ио ружейные патроны, возросло количество гаубиц, броневиков, пулеметов, и наконец-то сравнился с германским наш орудийный парк. Был уже разработан новый план кампании на новый, 1917й год, который мы с союзниками должны были начать одновременно — на всех фронтах. Истощенная до невозможности, измотанная морской блокадой и израненная потерями германская армия была просто не в состоянии одновременно противостоять натиску Запада и Востока. Чуть позже, как следовало из дареной «энциклопедии», командующий германской армией генерал Людендорф напишет в своих мемуарах про это время: «Наш разгром в 1917 м году казался мне неизбежным»[1]. Именно таковым, по данным энциклопедии, казался разгром Германии и мне. Мы уже почти дотягивались рукой до победы, касались ее подушечками пальцев! Но в чем же дело тогда?

Еще раз, мысленно, я воспроизвел в памяти содержание срочной депеши, взывающей меня в Ставку полтора, нет, уже почти два дня назад.

Все.

Вопросы? О, у меня были имелись сотни вопросов. Возможно, сам Николай Второй, оказавшись в подобной ситуации, не имел оснований для беспокойства. Но я- то знал, что ситуация «крайне критическая» и до крушения тысячелетней Империи осталось ровно пять дней. Информационный файл, подаренный мне Каином, не давал разъяснений, кто именно и зачем организовал это предательское выступление против власти, но между строк сухих текстов, составляющих основу моей виртуальной «шпаргалки», смысл читался легко. В сложившейся ситуации я был обязан прояснять такие вопросы!

Дождавшись, пока Алексеев замолчит, и не найдя в его словах ничего, что могло объяснить присланную в Петербург телеграмму, я решился спросить своего «старшего офицера» прямо.