Анти-Горбачев 2 - Сергей Тамбовский Страница 10

— Мда… — говорилось в курилках НИИ и КБ, — всерьёз, кажется взялись за торговую мафию. А цены повышать будут.

— Итить, — было сказано на кухнях и на лавочках у подъездов, — теперь Нинке из гастронома точно статья светит. И колбасу больше мы у нее не получим.

Торгово-закупочные же работники, начиная с той самой Нинки из мясного отдела Гастронома номер 2 и до самого министра торговли Григория Ивановича Ващенко, чесали затылки и скорбно размышляли, что делать дальше. И в основной своей массе все эти работники решили затихариться, как мыши под вениками, и подождать — авось всё само собой рассосётся, как это уже не один раз бывало на их веку.

Но не рассосалось… уже на следующий день, 20 то есть июня, начались массовые проверки в торговых сетях с последующими задержаниями. В помощь сотрудникам ОБХСС, обычно занимающихся этими делами, были выделены немалые силы из числа других работников внутренних органов. И даже, вот ужас, к проверкам были привлечены некоторые люди из госбезопасности, что совсем уже ни в какие ворота не лезло.

Было абсолютно ясно, что все торговые точки проверить невозможно, слишком много их в Советском Союзе числилось, поэтому гребёнка шла не сплошная, а выборочная. По одному магазину на район, редко по два. Но те уж точки, что попались в сети, проверялись досконально и придирчиво. В столице под горячую руку попали ЦУМ с Колбасами (ГУМ и Елисеевский почему-то трогать не стали), Детский мир, Гастроном на Смоленской, Ядран, Ванда, Лейпциг, Океан, Дом книги и Мелодия на Калининском. В Питере сплошной сетью накрыли Гостиный двор и рядом расположенный Дом книги, а ещё Фрунзенский универмаг.

Надо ли говорить, что торговля в этот день была наполовину парализована — даже там, куда руки проверяющих не дотянулись, торговали вяло и без огонька. А на следующий день по стране поползли слухи один страшнее другого, что мол арестованным директорам и товароведам шьют подрасстрельные статьи о хищениях выше десяти тысяч. Что высоким чиновникам, позволившим себе вступиться за пойманных торговцев, тоже накручивают статьи, не расстрельные на этот раз, но тоже серьёзные. Что в Коми АССР и в Магаданской области специально для нового контингента осужденных создаются спецлагеря.

На следующий день торгово-закупочных работников прорвало — такого изобилия выброшенного на прилавки дефицита не видели самые древние старожилы Страны Советов. Никто, кажется, в этот день не работал, все бегали по магазинам и скупали всё, на что хватало накопленных сбережений. И такой дурдом продолжался ещё три дня, пока запасы дефицита на складах и в подсобках не иссякли.

— Что вы там в своём Политбюро выдумали? — спрашивала жена Романова вечером, накрыв стол для ужина. — Вся страна на ушах стоит ведь третий день…

— Боремся с хищениями социалистической собственности, — вяло отвечал Григорий, наворачивая тарелку огненно-красного борща, — а что, нельзя?

— Можно же было как-то поспокойнее к этому делу подойти, а то опять получилась кампанейщина какая-то. Люди-то что говорят, послушал бы…

— А что говорят люди? — заинтересовался Романов.

— А то, что систему вы сломали, а на её место ничего не поставили, — ответила Анна, — хоть и кривая, но она была, система-то, а сейчас что… ну продали они этот дефицит из подсобок, ну посадили сотню директоров, а теперь все только и делают, что боятся, а не работают — очереди-то ещё длиннее стали, чем неделю назад.

— Ну с чего-то надо было начинать, — без энтузиазма отговорился Григорий, — начали с посадок. Следующими этапами будут новые торговые площади и выравнивание цен. Через год-полтора очереди должны исчезнуть.

— Выравнивание это повышение что ли? — уперла руки в бока Анна, — и когда оно помогало, это повышение?

— На золото недавно подняли цены, оно с тех пор свободно лежит, — пояснил Романов. — То же с хрусталем.

— Ну ты сравнил — золото это роскошь, если его не достанешь, ничего страшного не случится. А еда это еда… её каждый день покупать надо.

— Может ты и права… — закончил ужин он, — спасибо, было очень вкусно. А раз уж ты так хорошо знаешь, о чём говорят в народе, может расскажешь, какие прозвища мне там дали?

— Расскажу, почем ж нет, — вздохнула Анна, — кое-кто тебя называет Царем…

— Это потому что фамилия такая, — понимающе кивнул головой он, — а ещё как?

— А ещё Карлсоном…

— А это-то почему?

— Наверно потому что ты быстро летаешь и живешь на крыше… в смысле в своих фантазиях. Ближе надо к народу быть, Гриша, ближе…

На следующий в следственном изоляторе временного содержания города Нижнереченска. Под продавцов выделили отдельную вместительную камеру, куда за двое суток набили около тридцати человек.

— При Иосифе Виссарионыче ещё и не такое было, — вещал из угла самый старый из присутствующих, директор Заречного пищеторга Семен Маркович Вайнштейн. — В 52-м, как сейчас помню, началась еврейско-медицинская кампания, тогда народ десятками гребли. А потом показания выбивали. А сейчас что по сравнению с 52-м? Тьфу, да и только…

— Эти методы давно осудили, — возражал ему более молодой и продвинутый начальник местного Океана, — сначала на 20 съезде, потом на 22-м.

— Как осудили, так и выпустят, — предположил третий разговорчивый арестант, из магазина Мелодия, — по условно-досрочному методу.

— Какую хоть статью-то тебе шьют? — спросил у него Вайнштейн.

— Да ту же самую, что и всем, — ответил он, — 92-ю, хищение госсобственности путем растраты или использования служебного положения.

— К 93-прим не примеряли? — поинтересовался директор Океана.

— Примеряли, как без этого, — вяло откликнулась Мелодия, — пока не накопали на 10 тысяч. А у тебя как с этим?

— То же самое, — так же без энтузиазма ответил Океан и тут же переключился на Семена Марковича, — скажете вот вы, как почтенный аксакал нашего бизнеса, с чем вся эта чехарда связана и насколько она серьезная?

Маркович пошамкал губами, посмотрел на зарешёченное окошко в углу камеры и начал отвечать так:ё

— Новые люди пришли к управлению, а новая метла всегда метёт по-другому, чем старая… надо им показать народу, что они во власти не случайно, а как-то там улучшают жизнь. Вот и взялись за торговлю… если честно, коллеги, то давно надо было за нас взяться, вечно эти игры с утаиванием дефицита продолжаться не могли. А насчёт серьёзности… я думаю, что всех, конечно, не посадят, выберут самых борзых, процентов десять может от того, что загребли. А остальным сунут в зубы условку и предложат работать по-новому.

Окружающие Вайнштейна люди не успели переварить эту его программную речь, как загромыхала, открываясь, входная железная дверь и оттуда раздалось «Мишин! На выход без вещей». Мишиным оказался директор Мелодии, он суетливо вскочил со своей койки, растерянно оглянулся по сторонам и побрёл в коридор, заложив руки за спину.

— Стоять, — сказал ему сержант, открывший дверь, — лицом к стене.

Потом он погремел ключами и продолжил командовать:

— Направо, до конца коридора.

В конце коридора была ещё одна решётчатая дверь, так что повторилась процедура со стоянием лицом к стене. А дальше потянулись комнатки-допросные, в одну из них сержант и завёл Мишина.

— Товарищ следователь, — отрапортовал он, — задержанный Мишин по вашему приказанию доставлен!

— Ага, — не по-уставному ответил следователь, — вижу — свободен, сержант. А вы, Николай Игнатьевич, присаживайтесь — поговорим.

* * *

Через полчаса Николай Игнатьевич Мишин раскололся, как это принято говорить в местных кругах, до самой жопы и подписал лист о сотрудничестве с администрацией следственного изолятора.

— Ну чего там? Ну как там? — встретили его встревоженные сидельцы в камере.

— Сотрудничество с администрацией и полтора года условно, — отвечал тот. — Обещали выпустить под подписку до конца дня.

Так до вечера к следователю прошли вереницей и все остальные с примерно таким же результатом. А последним выдернули старожила Вайнштейна. Его очень долго не было, больше часа. А когда вернулся, он заявил прямо с порога:

— Червонец мне светит, господа-товарищи, червонец.

— Это почему так? — заволновался народ, — нам всем условка, а тебе реальный срок?

— Ну как я и предсказывал — козлы отпущения во все времена требуются, меня и выбрали в их число… ну ничего, маляву на волю сочиню, за меня большие люди впрягутся. А если уж и они не помогут, тогда стану политзаключенным, их сейчас в первую очередь выпускают…

— При Сталине-то вам наверно лоб зелёнкой намазали, — ядовито подковырнул его один невзрачный человечек из дальнего угла.

— При Сталине я бы сюда не попал, — устало ответил Семен Маркович и завалился на свою койку. — При Сталине