Исполняющий обязанности (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 10

— И будешь говорить, что ты тут не при делах? Мне эти альманахи регулярно из Латвии присылают, как и всю русскую литературу, что выходит на Западе. А фамилия эта не часто встречается.

И куда Артур пальцем тычет? А, вот… Внизу страницы мелким шрифтом указано «Шеф-редактор и издатель А. Холминов».

Молодец отец-основатель советской контрразведки. Зрит в корень. Но Алексей-то Юрьевич куда смотрел? Ему что, нужна слава Герострата? Понимаю, полагается указывать свою фамилию, но мог бы ее слегка изменить. Холминов-то и на самом деле не Петров, не Сидоров и не Аксенов даже. Например, мог бы Алексей написать — Колминов, вот и все. Французы не придерутся, а русским, в общем-то, все равно. Потылицын, скажем, свою фамилию в выходных данных вообще не ставил, ограничиваясь лишь указанием адреса редакции. Капитально я лопухнулся, ничего не скажешь. Что ж, придется что-то придумать. Видимо, подыскать эмигранта более распространенной фамилией, да и переоформить на него альманах.

— Ты думаешь, кроме тебя кто-то помнит, кто из моих людей нынче в Париже? — поинтересовался я.

— Володя, этих альманахов всего две штуки. Один у меня, а второй у Осипа Брик. Но если бы Троцкий увидел, он бы фамилию своего спасителя вспомнил.

Да уж… Угораздило Алексея Юрьевича как-то спасти товарища Троцкого от террориста.

Даже не думал, что столько шума поднимется из-за какого-то детского стихотворения. И зря я оставил фамилию Маяковского. Поставил бы… Фаровский, скажем или Прожекторский. И смысл бы сохранился, и творческое наследие уберег. А ведь хотелось как лучше. Но никакого криминала в стихах нет, а отмазаться я всегда отмажусь.

Пожалуй, не стану я пока публиковать стихотворение «Пароходу и человеку». Если наши издания продаются в Латвии, то их могут покупать не только КРО, но и военная разведка. Неизвестно, как Лев Давидович отреагирует на «блюдечки-очки спасательных кругов», а самое главное, как воспримет фразу «Но в конце хочу — других желаний нету, встретить я хочу мой смертный час, так как встретил смерть товарищ Троцкий!». Может на «смертный час» и обидеться. А какой мне смысл лишний раз ссориться с Троцким, тем более, из-за такой ерунды? Да и я, если переделаю Нетте на Троцкого, нарушу рифму, а со стороны это будет выглядеть как мелкое хулиганство.

— Кстати, а как тебе стихи Маяковского попали? Или это другой Маяковский?

Пожалуй, Артуру врать не стану. Вернее — врать-то все-таки придется, но не слишком.

— Они не мне попали, а моим людям. Кто-то в редакцию принес. А кто, теперь уже и сказать не смогу. Кто-то из эмигрантов. Стихи неплохие, понравились. Кто ж его знал, что Маяковского застрелят? А стихи уже в редакторский план на три месяца вперед вошли, не убирать же? Но Лиле Брик шиш с маслом, а не гонорар. У Маяковского мать жива, сестры. Вот, они и получат, как законные наследники.

Кстати, а так даже и лучше. Зачем потом как-то «легендировать» появление посмертных стихов поэта, додумывать — этот ли Маяковский, или однофамилец? Пусть некто неизвестный занес в редакцию пачку неопубликованных стихов. Такое в годы гражданской войны вполне могло быть. Но литературно-художественному альманаху мы название поменяем.

Заваривая чай в солдатской кружке, Артузов спросил:

— Володя, а что ты такой грустный? Что-то в Париже? Или из-за Натальи Андреевны переживаешь? Так не волнуйся, моя Лида двоих родила.

Из-за супруги я, разумеется, переживал. Но здесь другое.

— Я сегодня на набережной старую знакомую встретил. Может, ты даже и помнишь это дело — было письмо, в котором одна барышня возмущалась, отчего это Аксенов на ней не женится? А то, что она замуж выходила, это не в счет.

— Помню-помню, — заулыбался Артур. — Эта барышня еще хотела поменять свою комнату в Череповце на комнату в Москве. А ее бывший муж пошел по делу Мяги, которого ты в Крыму расколол.

Ну, допустим, Мяги у нас первоначально по другому делу пошел, а тот факт, что он умудрялся продавать белым наше обмундирование, всплыл случайно. А уж то, что муж Капитолины (на тот момент Полины) оказался среди его соратников тоже случайность.

— Ты же говорил, что она в Череповце? Но могла твоя отставная невеста в Москву по делам заехать, мало ли.

— Да нет, она в Москву по другим делам перебралась. Проституцией промышляет.

И чего это я решил рассказать Артузову о встрече? Решил душу излить? Скорее всего, так оно и есть.

— И ты решил, что нужно наставить девушку на путь истинный?

— Если бы знал, как это сделать, то попробовал бы. Мы же с Капитолиной вместе целое гнездо контриков выявили, которые мосты через Шексну хотели взрывать. Помню, как я дверь выломал, а ей два мужика руки выкручивали, а третий платье рвал.

— Контрики-то живы остались? — поинтересовался Артузов.

— На тот момент — да. Но потом-то их все равно расстреляли. Но это ладно, я еще и другое помню. Я, после ранения, целый месяц в больнице лежал. Грязный, а она горшки за мной выносила, белье меняла. Может, подцепил бы тиф и загнулся, если бы не она? А потом уже и Москва была, потом у меня Архангельск, а она замуж вышла. В общем, хрень полная, а я не знаю, что делать.

— Ну, если хочешь, позвони начальнику гормилиции, твою бывшую пассию завтра же задержат, а потом обратно в Череповец отвезут, передадут родственникам или знакомым. Могу я позвонить.

— А смысл? — вздохнул я. — Девка не от хорошей жизни на панель пошла, да не одна, а с товарками. Что ей в Череповце делать? Их с работы уволили, потому что рабочие места другим нужны. И знаю, что не одни они такие, а их много.

— А скоро будет еще больше, — сказал Артур, разливая чай. — Вон, скоро войска из Финляндии выведут, от Польши отведут, начнут красноармейцев по домам рассылать. Боюсь и подумать, что тогда начнется. Уже и так безработных девать некуда, а будет хуже.

Какое-то время мы грустно пили чай. А я думал, что ведь читал, и знал о том, что после завершения гражданской войны вылезет всякая накипь, что сидела по углам. Но читать-то одно дело, а видеть — совсем другое.

А еще вспомнился вдруг Крым, разговор с генералом Слащевым в Ливадийском дворце. Яков Александрович тогда говорил, что вдовы и жены офицеров становятся «мадами Лирскими». А ведь я тогда, если и не злорадствовал, то все равно мысленно укорял руководство белого движения. Мол — до чего же вы, суки, людей довели! А вот у нас-то! Еще вспомнилась девица, которая представилась Эльвирой. Мы ее с Наташкой спасали от голода, а она нас потом обворовала, да еще и меня пыталась застрелить.

Но все это как-то не то. Одно дело смотреть, как ищет клиентов жена твоего классового врага, совсем другое, если это наши девчонки. Погано. А тут еще и Артузов начал бередить раны.

— Помнишь, мы тобой как-то по Москве гуляли? — спросил Артур.

— А мы с тобой по Москве гуляли? — наморщил я лоб, силясь припомнить, когда мы могли с Артузовым просто так вот взять, да погулять по Москве?

— Ну, мы тогда с тобой еще о литературе рассуждали, о фантастах.

— А, точно, было такое, — вспомнил я.

— Думали, что война закончится, всю грязь выметет. Помнишь, мы с тобой двух проституток спасали, за которыми милиционеры бежали?

— Артур, ну у тебя и память! — восхитился я. Сам-то отчего-то не вспомнил ни милиционеров, ни проституток. А вот разговор о книгах помнил. Рассказать что ли о встрече с Алексеем Толстым? Нет, он еще ни «Аэлиту» не написал, ни «Гиперболоид инженера Гарина». Надо бы в Берлин съездить, попинать красного графа. Книг уже сто лет в рук не брал, только газеты. А так, хоть настоящую фантастику перечитаю. А не то в той жизни читал только дурацкие книги о попаданцах. Знал бы, что сам стану «попаданцем», то ни за что бы не стал читать. Как-то у них все просто получается. Вспомнили всю «Википедию», а потом бах — и все сделали. И почему у меня-то так не получается?

— Память как память, у тебя ни хуже. Начнешь вспоминать, все вспомнишь, как ты вспомнил о радиостанции, на которую информацию из Архангельска передавали. Но про книги мы с тобой не в тот раз разговор вели, а в другой.