Белая ферязь - Василий Павлович Щепетнёв Страница 10

Но обстановка постепенно накалялась, Конфликт капитана «Фоки» Захарова с Седовым принял остроту почти убийственную, и к началу лета 1913 года случилось невероятное: Захаров и еще пять человек покинули корабль и отправились по льдам на юг, в Архангельск. Считалось, что идут они за подмогой, сообщить о бедственном положении экспедиции. Но чтобы судно покинул капитан, причина должна быть экстраординарная.

Седов решил переименовать корабль: вместо «Святого Фоки» он назвал его «Михаилом Сувориным» во славу издателя «Нового Времени». Подобная угодливость не делает чести никому, тем менее можно было ожидать ее от офицера Флота. Задеты чувства православных. Среди матросов ропот: они лишились небесного покровителя и заступника.

Наконец, корабль освободился из ледяного плена. Угля оставалось на два дня хода. Большинство ездовых собак погибли. Офицерский состав экспедиции заявил: шансов на успех нет никаких. Во имя спасения корабля, а, главное, людей, необходимо попытаться вернуться в Архангельск. Свое заявление офицеры занесли в вахтенный журнал и подписали все до единого.

Седов отверг ультиматум и отдал приказ — «Курс на норд!»

И здесь, наконец, Седову повезло: пустив на топливо все, что горит, подняв паруса, «Суворин» добрался-таки до острова Гукера архипелага Земли Франца-Иосифа.

Вторая зимовка (1913 — 1914) оказалась нескончаемым кошмаром. Экипаж повально страдал от цинги, в каютах лежал лед, а ели «кашу и кашу — самое неподходящее питание для полярных стран»(из дневника В. Ю. Визе).

Но Седов непреклонен. На 15 февраля 1914 года он назначает выход к полюсу. «В решение Седова никто не может вмешаться. Существует нечто, организовавшее наше предприятие. Это нечто — воля Седова»(из дневника Н. В. Пинегина).

В поход к полюсу Седов отправился физически немощным и почти сразу же стал «пассажиром». На долю матросов Линника и Пустошного приходилось, помимо прочего, заботиться о Седове, беспомощно сидевшем, а то и лежавшем на нартах. На стоянках, чтобы не замерзнуть, жгли примус, и запасы керосина таяли на глазах. Невозможность достигнуть в таких условиях Полюса была очевидной, но Седов упорно приказывал двигаться на север, сверяясь с компасом, не повернут ли матросы назад. Матросы слепо повиновались тяжелобольному командиру и продвигались все дальше, с каждым переходом уменьшая и без того крохотные шансы на возвращение.

Пятого марта 1914 года, на восемнадцатый день похода, Георгий Яковлевич Седов умер.

Наваждение кончилось. Матрос Линник в своем дневнике пишет: «Раз в жизни в ту минуту я не знал, что предпринять и даже чувствовать, но начал дрожать от необъяснимого страха».

Матросы похоронили Седова на острове Рудольфа, но еще три дня им понадобилось, чтобы обрести собственную волю и принять решение о возвращении. В упряжке оставалось 14 собак, керосина — на пять готовок. Через десять дней они вышли к кораблю…

Лето четырнадцатого года оказалось жарким: над Европой занималось пламя Мировой Войны, и патриотам было не до бесславной экспедиции. С криками «Ура!» они расхаживали по улицам, предвкушая быструю и решительную победу русского оружия.

Анализируя причины провала экспедиции Седова, нельзя не придти к выводу: это была попытка с заранее негодными средствами. Георгий Седов утратил присущие ему прежде обязательные для руководителя свойства: предусмотрительность, ответственность, трезвомыслие, расчет, контакт с действительностью. Вместо этого Седов обрел возможность заражать своими идеями людей, воодушевлять их на лишения, самопожертвование, подвиг. Все это свидетельствует о глубоком разладе, который, вероятно, начался в душе Георгия Яковлевича во время его первой экспедиции на Новую Землю. Да и сам он в откровенной беседе с товарищем называл свой поход к полюсу «безумной попыткой» Но противиться силе, влекущей его к Полюсу, Седов уже не мог…

Такая вот история.

Выводы?

Практические выводы сделал Папанин. Его работа по подготовке и осуществлению ледовой экспедиции «СП-1» есть пример хорошего организаторского труда.

Выводы же иные каждый должен делать сам.

Глава 5

26 декабря 1912 года, Санкт-Петербург

Премьерная лихорадка

— Посмотрите, он боится Волка, — засмеялся Ниф-Ниф (Настя).

— Он боится, что его съедят! — воскликнул Нуф-Нуф (Маша).

— Никаких волков нет, он просто трус! (хором)

Но Наф-Наф продолжал строить дом, укладывать камни один на другой (Татьяна возила по столу три упаковочные картонки розового цвета, водя над ними мастерком).

Ольга заиграла на фортепьяно, и Настя с Машей запели:

Нам не страшен серый волк, серый волк, серый волк!

Где ты бродишь, глупый волк, старый волк, страшный волк!

И стали танцевать — в розовых платьицах, в поросячьих масках, в коричневых шапочках с ушками. Эх, ух!

Теперь мой выход.

Я вышел на сцену. Не знаю, как поросятам, а мне было страшно. Всё-таки публичное выступление.

— Я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк — прорычал я, и потряс бутафорским ятаганом, картонным, безопасным.

Вид у меня, конечно, необычный. Сверху волчья папаха с хвостом, на лице — маска волка. Костюм серого бархата с большими красными пуговицами. Налокотники и наколенники, выкрашенные «золотой» краской. И, наконец, чёрные берцы, мой триумф и моя трагедия.

Обувь вышла удачная. Хорошо облегает ногу, не мешает, легкая, удобная. Но…

— Вы хотите, чтобы я сделал вам ботильоны? Но ведь это дамская обувь, — сказал мне Матвей, мой несостоявшийся бизнес-партнер.

Я не стал заказывать обувь у обувщика двора Орхипенко. Во-первых, дорого. И обувщики, и портные, и прочие поставщики дерут с нас три шкуры, а я крайне ограничен в средствах. Во-вторых, сам Орхипенко давно только мерку снимает, а основную работу выполняют подмастерья. И я попросил дядьку Андрея поспрашивать, нет ли у него среди знакомых толкового сапожника, молодого, работящего, и чтобы руки золотые и голова светлая. Есть, как не быть, ответил дядька Андрей, и привел Матвея. Нет, это дело непростое — привести мастерового во дворец, но и не очень уж сложное. Mama спросила, чем мне не угодил Орхипенко, на что я честно сказал, что дорого берёт. У Матвея выйдет не хуже, но втрое дешевле. И Матвей будет стараться изо всех сил, а Орхипенко уже сжился с ролью незаменимого, и работает без огонька.

Mama порадовалась моему ответу. Росла она, по меркам Зимнего, в условиях скромных, даже стеснённых, но считала это плюсом, а не минусом. И потому дочерей своих, а моих сестер тоже не баловала. Младшие донашивали за старшими, и роскошей не знали. Mama держалась классики, новомодных веяний не одобряла, потому сёстры о ботильонах ничего и не знали. И когда Матвей рассказал мне о них, я поначалу огорчился: