Андрей Дай - Без Поводыря Страница 11

Логично, что и большая часть туземцев не в восторге от грубого вмешательства пришлых. Отсюда и эти насмешки над неуклюжими попытками русских покорить дикие холмы северных отрогов Салаира.

Тем не менее, татары легко ужились с казаками. По большому счету, и в одежде, и в снаряжении, и в технологиях обустройства ночлега инородцы мало чем отличались от антоновских бородачей. Вот это уже было новым для меня. Вот это поражало больше всего. И я даже укорял себя за то, что прежде никакого внимания не обращал на жизнь и нужды коренного населения края. Пара строк в отчете, в графе «инородцы», на деле обернулись целым народом, пытающимся найти свое место в изменившемся мире.

Перед сном развернул изрядно уже потрепанную карту. Жаль, нет ламинатора — скоро придется добывать новую копию Генеральной Карты губернии и переносить свои отметки.

В свете костра рисованное карандашом видно плохо. Кое‑как рассмотрел тонкую серую ниточку — будущую трассу моей железной дороги от Томска до Судженки. Именно об этой дороге говорил проводник, именно по этой просеке сейчас пока возили в Томск уголь и кокс в коробах. Значит, еще два дневных перехода, и пропавший на Московском тракте беглый экс–губернатор, появится на людях вновь.

Ничуть не боялся оказаться узнанным. Одет и вооружен я был совершенно однотипно с казаками. Мой несколько более высокий статус выдавал только редкий и дорогой английский револьвер, так и то — нужно хорошо разбираться в оружии, чтоб это понять. Правда, мои провожатые носили бороды, а я только в татарской станице перестал бриться. За три дня выросло что‑то, еще не борода, но уже и не щетина. Тем не менее, я надеялся, что оставшегося до выхода в обитаемые места времени будет довольно, чтоб заросли на подбородке все‑таки пришли в соответствие с представлениями местных о внешнем виде казаков.

В крайнем случае, как мне казалось, всегда можно было замотать лицо башлыком. А там — оно все‑таки все равно отрастет. Если верить моим картам, от того места, где мы должны были выйти на просеку, до Судженских угольных копей — по меньшей мере пятьдесят верст. Путь не на один день.

Тугояковка исчезла под обледенелыми камнями, и вместе с ручьем, руслом которого вы пользовались вместо дороги, завершился самый протяженный этап моего броска через тайгу.

К истоку вышли сразу после обеда. Но сходу штурмовать заросший диким лесом и заваленный снегом перевал не стали. Проводники предпочитали все делать размеренно, без рывков и героизма. И я с ними не спорил. Во–первых, мы не на войне, где от скорости этого рейда могли бы зависеть чьи‑то жизни. А во–вторых, я никуда не торопился. Письма отправлены и раньше чем через месяц ответа ждать глупо. Пара лишних дней в пути ничего в моей жизни изменить не могли.

А быть может, я просто, не заметив как, вжился уже в этот мир. Смирился с его неторопливостью и философским отношением к событиям вокруг.

— Хотел посоветоваться с тобой о собаках, — усаживаясь рядом с Рашитом, начал я, когда лагерь был разбит, и над костром повис котелок. — Обещал одному… важному человеку несколько щенков. Он заядлый охотник, но наших лаек не знает.

— Тогда зачем ему щенки? — удивился татарин. — Разве он сумеет их правильно натаскать?

— Ему служат люди, разбирающиеся в охотничьих псах.

— Ха. Тогда почему у него еще нет хороших собак? — разулыбался проводник. — Или этот твой господин такой же, как тот Суранов?

Снова нос кверху, локти в стороны — поза надменного, но глупого человека.

— Он, этот господин, живет так далеко, что там и не знали прежде о наших лайках, — попытался оправдать я царя и его егерей.

— Так далеко?

— Четыре тысячи верст, — кивнул я. — Я чуть не месяц ехал.

— Глухомань, — согласился со мной татарин. — В таких местах без собак совсем тяжело. У Бурангула Ганиева сука принесла щенков… Добрые охотники будут…

Проводники обменялись несколькими фразами на своем языке и, видимо, друг с другом согласились. Старший из казаков, который понимал татарский, тоже заинтересовался.

— Он дорого их продает, — хитро сощурился Рашит. — Рубль за каждого просит…

— Ох, — выдохнул младший казак. — А ты, Рашитка, врать‑то горазд! Чай не крокодила заморская, а лайка!

— Но за три рубля отдаст, однако, — игнорировал комментарий русского проводник. — Если кто‑то опытный станет торг вести.

Я хмыкнул. Для царских псарен собак за золото Англии покупали. Своры гончих на поместья меняли. А тут спор о двух рублях!

— Скажи, Рашит. А ты мог бы купить этих щенков, отвезти моему… этому важному господину, и помочь их натаскать на лося?

— Месяц пути? — после нескольких минут раздумья, решил уточнить инородец.

— Да, — кивнул я. — Может быть, даже немного больше.

— И жить там, хотя бы год?

— Пожалуй, что так.

— Дорого тебе твой подарок встанет, — покачал головой Рашит. — Я ведь могу и сто рублей попросить!

— Сто рублей, и деньги на дорогу, — легко согласился я. — А тот важный господин, наверняка, и еще добавит. Только нужно обязательно всех живыми довезти.

— А куда ехать? — недоверчиво, пораженный моей покладистостью, поинтересовался татарин.

— В столицу. В Санкт–Петербург. Я тебе письмо с собой дам. И предупрежу, что ты приедешь. Тебя встретят, и к тому господину проводят.

Уговорил вроде бы. Но все равно — страшно было его одного отправлять. Легко мог себе представить культурный шок привыкшего к лесам и небольшим поселениям человека. Сто против одного, что татарин и в Томске‑то не слишком уверенно себя чувствовал, а тут ему придется три здоровенных города посетить — трехсоттысячный Нижний Новгород, миллионную Москву и полумиллионную столицу Империи. И еще паровозы! И жандармы, с их глупыми вопросами в первопрестольной! Испугается, растеряется, забьется куда‑нибудь в угол — и собак потеряет, и сам пропадет.

По–хорошему, нужно было бы ему какого‑нибудь сведущего попутчика. Только, где бы я его взял, сидя на спальном мешке под пушистой пихтовой лапой, в самом сердце сибирской глухомани? А вот в Троицком, или в Тундальской у Ильи Петровича Чайковского, уже можно было что‑то сделать. Может и сам старый металлург что подскажет. Ведь, может же нужда какая‑нибудь появиться, чтоб он своих младших помощников в Россию отправил.

Ну и конечно — письмо. Тут и думать нечего. Конечно — второму сыну Александра Второго — Великому князю Александру Александровичу. У меня с ним и отношения просто великолепные, и охотой он куда больше Никсы интересуется. Пожалуй, что и не менее фанатично чем отец. И о сибирских четвероногих охотниках — лайках — я ему тоже рассказывал, и он непременно моему посыльному поможет. Знать бы еще, где именно сейчас обретаются царские дети. Они ведь люди подневольные — куда родители посылают, туда и едут. То по Европам путешествуют, то по России, то на маневрах армии присутствуют. А то и в каком‑нибудь загородном дворце, вдали от светской суеты, науки постигают. Так что, пожалуй, нужно еще и телеграмму отбить. Там, мол, и так. Отправил по тракту щенков лаек, в сопровождении такого‑то инородца — специалиста по породе. Прошу посодействовать в благополучном прибытии. Подробности в письме.

Так что, видно судьба у калтайского станичного казака Рашитки Хабибулина сопровождать меня и дальше, до железоделательных заводов. А чтоб хозяин суки, у которой щенки родились, мой подарок царю кому‑нибудь другому не продал, Ильяз на следующий же день домой отправиться, с тремя рублями в кисете.

Проводники не обманули — оставшиеся четыре версты до просеки показались сущим Адом. Сначала — крутые, осыпающиеся снегом и песком, заросшие кустарником склоны. Потом, когда все‑таки вылезли на водораздел, сугробы почти по седло моей лохматой коняжки. И уже в самом конце, когда даже просвет среди деревьев стал виден — целые горы неряшливо сваленных сучьев. Ну допустим, лопаты нам и не пригодились бы, а вот топоры — точно не скучали. Оказалось проще прорубить себе дорогу, чем вытащить из‑под сугроба и раскидать в стороны смерзшиеся, еще липкие от смолы ветки.

Ильяз, забрав деньги — и за собак, и за знание пути — отправился на север, в сторону Томска. Сказал, что хоть дорога и длиннее в три раза, чем наш, пройденный уже путь по руслу Тугояковки, а все равно, быстрее так до родной Калтайской доберется. А мы, перекусив сухарями с солониной, повернули морды лошадок в другую сторону.

Просеку с наезженной колеей нельзя и сравнивать с оживленной, вытоптанной и наезженной тысячами путешественников главной дорогой региона. Тем не менее, и здесь оказалось достаточно оживленно. До вечера, когда нашли приготовленное для обозников место ночевки, встретили два каравана по дюжине саней, груженных плетеными коробами с углем, и один — поменьше, с коксом в дощатых ящиках. И на полянке с родником и здоровенным, метра два в диаметре, кострищем располагалась еще одна извозная артель, везущая к шахтам пустые корзины.