Константин Костин - Сектант Страница 11

В небольшой и тесной, казалось бы, избенке собралось, без преувеличения, население всей деревни. Кроме детей, чьи мордочки торчали в окнах. При том, что в деревне насчитывалось ровно пять домов, народу собралось человек пятнадцать: шесть мужиков, считая дедушку Афиногена и то ли восемь то ли десять женщин, постоянно перемещавшихся туда-сюда и по этой причине не поддающихся точному подсчету.

— Что, Ленька, — шумел слегка захмелевший дедушка Афиноген — местный аксакал, которого привели за руки почтительные дочери, две бабенки с усталыми лицами, — как же ты оборол паразитов?

Сначала, когда в избу Кузьмича повалил народ, Сергей с некоторым испугом решил, что весь сыр-бор занялся из-за него. Мол, чтобы познакомиться с новым человеком. Однако потом выяснилось что затеял это все Кузьмич, празднуя свое чудесное избавление от гибели. Гибелью выступали три беспризорника, по рассказам не таких уж и безобидных детишек. Так, недавно они зарезали мужика из Загорок вместе с женой, а совсем на днях — непонятного Сергею «заготовителя»… А вот роль чудесного избавления пришлось играть Сергею. Рассказ о своей нелегкой сектантской судьбине пришлось повторить аж три раза: один раз на бис для запоздавших и еще разок — для проспавшего первые два дедушки Афиногена. Меч рассмотрели все, уважительно цокая языками. Еще внимания удостоились калиги (оказавшиеся для двадцать пятого года слишком уж средневековыми). Большинство мужиков пришло в сапогах, явно одетых в честь общего собрания, да дедушка Афиноген в валенках. В лаптях не было никого.

— Богатый стол по ныняшним вряменам, — повернулся к Сергею Анисим Никитич. Крепкий мужик в черном пиджаке был хозяином того самого дома под железной крышей, стоящего у леса, и одним из двух, кого все звали по отчеству. Кузьмич был дальним родственником всем и каждому, да, кроме того, отличным печником, а Анисим Никитич оказался пасечником, держащим почти сотню ульев и заколачивавшим неплохие по нынешним небогатым временам деньги. Его жена, тоже молчунья, быстро скооперировалась с кузьмичевой и сейчас они общались у печи тихим шепотом и чуть ли не жестами.

Сидел Анисим Никитич вместе с Кузьмичем в самом углу, под иконами. Сергею казалось, что место довольно неудобное, однако из слов он уяснил, что это место («красный угол») — самое почетное. Сам он поместился по левую руку от Кузьмича, то есть рядом с почетным местом, вроде как спаситель… Около пасечника опять задремал дедушка Афиноген, клонясь на Прохора, своего сына, нестарого мужика, обладателя роскошной бороды, блестящей и аккуратной. За ним поместились еще двое: совершенно седой Матвей, лет сорока, с не менее седой бородой, фасоном немного похожей на ту, что носил Дамблдор — длинный узкий клин, и Андрюха — парень лет тридцати с красным шрамом через лицо. Тихо расспросив Кузьмича Сергей узнал, что шрам тот получил в боях. Вот только в каких именно Кузьмич уточнять не стал.

С другой стороны стола присутствовали женщины, периодически отбегавшие, а то и выбегавшие из избы по своим делам. Из-за этой мельтешни Сергей не только имен не запомнил, но и не очень ориентировался кто из них кому приходится. Присутствовали две старушки, к которым уважительно относились все, так что Сергей так и не разобрался, кому они приходятся родней. Может быть и всем, как Кузьмич. Две усталые женщины, дочери дедушки Афиногена, были сестрами Прохора. Куда делась жена последнего опять-таки никто не уточнял. То ли две то ли три сестры, одна из которых была женой Матвея крутились как юркие змейки вокруг стола иногда присаживаясь и тут же вскакивая. Все три (или две) темноволосые, стройные, действительно напоминали змеек. Особенно Сергею приглянулась одна, самая молодая и гибкая… Совсем молодая девушка была женой Андрюхи. Ее взгляд откровенно настораживал, какой-то он был потухший и безжизненный. Впрочем сам Андрюха тоже живостью не отличался. Впрочем, какую еще живость можно было ожидать от обитателей мест, где всего пять лет назад прокатилась война?

Единственное, что не нравилось Сергею — это женская одежда. Если мужчины были одеты примерно так, как и можно было ожидать от деревенских — сапоги, пиджаки, подпоясанные рубахи разных цветов, кепки немного странного вида — с околышем — то вид женщин прямо-таки вызывал сочувствие. Особенно на взгляд москвича XXI века.

Длинные темные юбки, глухие кофты, по виду шерстяные (это летом-то!), у всех на головах платки. Из всего тела видны только лицо и руки. Даже молодые женщины были одеты так же, хотя Сергею казалось, что деревенские девушки должны носить платья. Такие легкие (ситцевые, во!) с цветочками, до колена… Фиг. Глухо до самого пола.

Самогон — штука не безобидная, поэтому через некоторое время в голове, и без того больной, зашумело. Игривые мысли толкались в мозгу. Захотелось представить здешних молодок в современной одежде. Для эксперимента Сергей мысленно раздел одну, жену Андрюхи, и последовательно одел в бикини, мини-юбку, деловой костюм… В итоге пришел к выводу, что лучше всего она смотрелась бы в обтягивающих джинсах и коротеньком топике. Можно даже полупрозрачном.

Занятый модельерными идеями, он не сразу заметил окончания празднования: народ постепенно вылезал из-за стола, прощался с хозяевами. Интересно, а куда ему теперь деваться? Навряд ли его пустят на постой и будут кормить бесплатно. Сейчас подойдет Кузьмич, скажет «Ну, что, гостенек, пора и честь знать. Дуй куды хошь». И что? Куда пойдешь? Пешком до Загорок? А там его тоже не ждут, подпрыгивая от нетерпения…

— Сяргей, — присел рядом на лавку Анисим Никитич, — ты куда собяраешься податься?

— Ага, — включился задремавший было Кузьмич, — где родня-то твоя жила хоть помнишь?

— Не помню, — с горечью протянул Сергей, — ничего не помню. Один остался…

— Ня грусти, — обнял его за плечи Кузьмич, — ня пропадешь. Такой парень как ты, да штоб пропал? Как ты их, мазуриков — вжик, вжик…

…Ага, уноси готовенького. Тут вспомнились убиенные и все съеденное и выпитое чуть не оказалось на полу.

— Кузьмич, — глухо как через вату послышался голос Никитича, — ты цего? Парень молодой, в боях не бывал, можа, энто у няго и вовсе первые…

«Первые покойники» — договорил неделикатный внутренний голос и Сергея все же стошнило на пол. Вернее, на землю, потому что Кузьмич с Николаичем… тьфу, Никитичем… успели вывести его на улицу. Стало полегче. Правда, вернулась заглушенная было самогонкой головная боль.

— Ты, Сяргей, не унывай, — усадил его на лавку под стеной Кузьмич, — цем смогу — помогу. Хошь — до Загорок довязу, хошь — до Пяскова, если ты свою родню вспомнишь. А хошь — у нас в Козьей горе оставайся…

…Сергей Вышинский — козий горец. Пошутил тогда над названием… Блин.

— …девку тябе найдем, парень ты здоровый, завядете хозяйство. Да вон хоть…

— Погодь, Ляонтий, — тормознул его Никитич, — человек еще в себя не пришел, а ты его уже оженить хочешь. Не видишь, больной он…

Голоса куда-то уплыли, затем вернулись.

— … у мяня. Слышишь, Сяргей, — потряс за плечо Кузьмич, — говорю, у меня перяноцуешь сягодня. А потом…

Голос опять уплыл.

— Что… потом…? — и язык тоже отказывается служить… Нет… Это не самогон… Наверное, и вправду заболел… Ночь отлежать в лесу на сырой земле — это тебе не хухры-мухры…

— Сяргей, Сяргей, — теперь за плечо тряс Николаич… Никитич… — ты у нас в дяревне остаться не думаешь?

— Можно, — язык вернулся в подчинение, — только кому я тут нужен?

…Кому ты вообще ЗДЕСЬ нужен?…

… А ТАМ ты кому нужен-то был?

— Пахать я не умею. Ничего не умею…

— За это не пяреживай, — хлопнул по плечу Никитич, — я же говорил, надумаешь — научу.

— Чему?

— Как цему? Ты што, не слышал? Я же говорил, помощник мне нужен. Я-то староват уже становлюсь. А батрака нанямать, по ныняшним вряменам…

…Батрак это, вроде бы, наемный сельхозрабочий?…

Никитич замолчал.

— Да, — покивал Кузьмич, — по ныняшним вряменам это…

— В батраки, значит, зовете? — славная карьера — от менеджера по продажам в деревенские чернорабочие. Репу выращивать до старости.

— Да не в батраки, беспонятливый!

А чего тут не понять. По факту — батрак, а по документам — нет. Зарплату в конвертиках платить будешь, Никитич?

— Не в батраки, в помощники. Што наработаем — по-цестному. Я думал, сын помогать будет, а он…

…Понятное дело. В город, за лучшей жизнью.

— Уехал?

— Ага, уехал, — неожиданно зло стукнул кулаком по колену Никитич, — в Могилевскую губернию.

… Почему в Могилевскую?

— Казаки Булак-Балаховича его порубали. Еще в девятнадцатом.

— Так ты меня в сыновья взять хочешь?

— Счас! Сын у меня один… Был. Походишь в плямянниках. Двоюродных.

— Арте…

БАМ!