Андрей Ерпылев - Имперский рубеж Страница 11

Ему явственно виделся Саша, лежащий с запрокинутой головой в кресле, сразу облюбованном им по вселении, пистолет, валяющийся на полу у безвольной руки, и покрытая багровыми потеками стена позади. Однажды поручику уже приходилось видеть подобное, когда один из его закадычных друзей, весельчак и заводила, не сумел разобраться со свалившимися на него проблемами… Дмитрию даже почудилось, что он чувствует пряный запах крови, мешающийся с острым ароматом сгоревшего пороха в причудливый коктейль. Запах, преследовавший его почти год…

Он пересилил себя и шагнул в комнату, первым делом сконцентрировав взгляд на блестящем никелированном «браунинге», сиротливо лежащем на краю стола. А вот его хозяина, склонившегося над какой-то бумагой, разве что не высунувшего язык от усердия, будто прилежный гимназист, он даже не заметил в первый момент, всецело увлеченный тем фактом, что оружие как будто и не применялось по назначению.

– А-а! Митя! – поднял голову от своего занятия «писатель». – Добрый день. Хорошо, что вы зашли. Скажите, можно так выразиться в официальной бумаге?..

Он, дирижируя авторучкой в воздухе, прочел:

– «В связи с желанием послужить Отечеству в чем-то более реальном, чем служба в столице России».

– Все зависит от того контекста, в котором данная фраза звучит. – Вельяминов расстегнул шинель, бросил на стол фуражку, намеренно накрыв беспокоящий его пистолет, и подошел к другу, вновь склонившемуся над бумагой. – Вполне возможно, что она там – к месту. Дайте-ка почитать!

– Но я еще не закончил! – по-детски протянул корнет, пытаясь удержать листок, неумолимо вытягиваемый у него из пальцев.

– Ничего-ничего, я пойму… Так. Прошу перевести меня, корнета Бежецкого Александра… та-та-та… из гвардии в действующую армию, в связи… Что-о-о?!!

Князь лихорадочно пробежал прошение до конца и уставился на безмятежно улыбающегося молодого человека:

– Вы с ума сошли?..

Недавно выпавший снежок скрипел под ногами, но Дмитрий даже не пытался идти тише: не хватало еще, чтобы подслеповатый уже князь принял его за кабана и влепил свинцовый «орех» в живот. Поручику самому нередко доводилось участвовать в охоте, и он отлично знал, что охваченный охотничьим азартом любитель зачастую на оранжевый жилет внимания не обращает, а то, что «дичь» двунога, его волнует меньше всего.

Но старый князь ко всему еще, похоже, был уже и глуховат…

– Ты меня совсем перепугал, Митя! – вздрогнул он, когда Вельяминов присел рядом с ним на корточки. – Вот – смотри: до сих пор руки трясутся! – Он продемонстрировал, как трясутся руки, покрытые старческими пятнами, при этом умудрившись не пролить ни капли из серебряного стаканчика, полного до краев отнюдь не чаем. – Отведаешь «Шустовского» со стариком?

– Не откажусь, – не стал жеманиться поручик: ожидание зверя затянулось, а утро выдалось на редкость морозным…

– Что ж ты, пострел, номер покинул? – Князь выпил, крякнул, закусил «чем бог послал» (а послал он ему довольно щедро) и тут же налил по второй. – А ну как зверь сейчас на него выйдет? Похеришь всю охоту, так тебя растак!

– Ничего, дядюшка, – беспечно махнул рукой Дмитрий, чокаясь со стариком и опрокидывая в рот обжигающую жидкость. – Я везучий. Вы же знаете.

На самом деле поручик приходился старому камергеру вовсе не родным племянником, а внучатым, но какие могут быть нюансы между столь близкими родичами?

– Вот именно – везучий, – улыбнулся тонкими губами Вельяминов-старший, наливая еще «по чуть-чуть» – бог троицу любит, – и с сожалением завинтил крышечку фляги. – Как родился сразу с двумя зубами да заголосил басом, так я сразу брату Аристарху – деду твоему покойному – сказал: «Далеко пойдет малец!..»

Семейные хроники о присутствии Платона Сергеевича при его, Мити, рождении умалчивали, равно как и о «зубастости» младенца, но князь согласно покивал головой – мало ли внуков, внучатых племянников и даже правнуков у старика – мог и ошибиться.

– Ну, говори, зачем тебя к старому нелегкая принесла? – остро прищурился старый князь. – Вы, молодежь, без дела-то не ходите к нам, старикам… Больно деловые все стали…

– По делу, – Дмитрий кивнул.

– За кого хлопочешь-то? За себя, знаю, просить не станешь – больно гордый. Весь в Аристашу, земля ему пухом. – Платон Сергеевич размашисто перекрестился. – Не тяни – кабан вот-вот пойдет.

– Друг у меня из гвардии в армию переводится…

– Помочь остаться что ль? Чем твой приятель проштрафился? Небось по девкам шастал…

– Да нет, дядюшка. Он сам, добровольно желает.

– Не понравилось, стало быть, по дворцовым паркетам расшаркиваться… – пробормотал Вельяминов-старший себе под нос. – Что же – хвалю. Достойный, значит, юноша. А то сейчас все, наоборот, норовят в гвардионусы пролезть, минуя очередь и баллотировку в полку. Как зовут друга?

– Саша… Александр Бежецкий.

– Георгия Сергеича сынок?

– Нет, дядюшка, внук. Сын Павла Георгиевича.

– Пашкин? – ахнул старик. – Мать родная! Неужто Пашкин сынок уже служит? Я ж Пашку еще кадетом несмышленым… Петушков ему дарил, бывало, на палочке… Сколько ж это лет прошло?..

Дмитрий не мешал старому князю предаваться воспоминаниям: он был уверен, что добрый и справедливый старик, на своем веку помогший сотням, если не тысячам людей, подчас ему совсем неизвестных, выручит и сейчас. Тем более что просил для друга сейчас поручик вовсе не хлебную должность или «орденок по случаю» – дядюшка таких заходов не терпел, а память у него была цепкая.

– И что ж твоему дружку надобно? – оторвался Платон Сергеевич от воспоминаний. – В Питере остаться или, наоборот, куда подальше приспичило?

– Наоборот, дядюшка… – вздохнул Дмитрий, отводя взгляд: ему самому было не по душе решение друга, но из двух зол выбирают меньшее. – Он хочет перевода в действующую армию.

– Повоевать, значит, решил, пороху понюхать… Тоже одобряю, – покивал головой старик, поправив огромный лисий треух, съезжающий на породистый нос. – Узнаю военную косточку… И где ж у нас сейчас воюют? В Капской колонии вроде затишье, в американских владениях – тоже… Что-то не припомню я, Митя.

– В Афганистане, дядя.

– Что-о? Что ж ты, курья твоя голова, для друга просишь? Ты что – не понимаешь, что Афганистан этот, будь он трижды неладен, все равно что Кавказ для пращуров наших? Одно дело в честном бою под пули грудь подставлять, а другое – из-за угла, по-подлому нож в спину получить. Ты газеты-то читаешь, племянник? Пусть не выдумывает дружок твой и едет, куда пошлют. Честные офицеры везде нужны, а я на душу грех такой не возьму. И не проси!

– Все равно добьется он своего, – вздохнул поручик. – А не добьется, так зачахнет. Сопьется с тоски или пулю в лоб пустит…

– Что ж так круто? Неужто… Так ведь и есть, а? Несчастная любовь!

– Верно, дядюшка…

– А хлопочешь… Сам небось и свел голубков?

– И тут ваша правда…

– И кто ж зазноба его будет? Если не секрет, конечно, – в выцветших стариковских глазках светился неподдельный интерес: все пожилые люди одинаковы – будь то состарившийся у станка мастеровой или носитель шитого золотом мундира[14]…

– Не секрет. Настенька Головнина, моя кузина. Да вы, наверное, слышали…

– Как же, как же… – Старик задумался на минуту, но потом резко мотнул головой так, что «малахай» его снова свалился на нос. – Но помочь ничем не могу. В Варшаву, в Москву, в Киев… Да хоть в Ново-Архангельск – с дорогой душой, а в мясорубку эту – уволь.

Вдали забрехали собаки загонщиков, и старик разом насторожился, подхватив с любовно расстеленной под березкой холстинки превосходное ружье – Дима оценил на глаз – великолепной работы штучный охотничий «зауэр». Не чета его простенькой «тулке».

– Все, Дмитрий, недосуг! – замахал на родственника старик. – После охоты да баньки сядем за стол рядком и поговорим толком, куда твоего приятеля определить. Но чтобы про Афганистан мне и заикаться не смел! – погрозил он узловатым пальцем. – Ступай на номер – зверь сейчас пойдет!

Поручик понял, что миссия его позорно провалилась, и побрел, понурившись и держа карабин под мышкой, будто палку, на свой треклятый «номер».

Одному богу было известно, как он умудрился поменяться номерами с полковником артиллерии Расхлебовым, явно подбиравшимся ко всемогущему обер-камергеру не «из любви к искусству» – он и понятия-то, поди, об охоте по зверю не имел – приперся с двустволкой, годной лишь по перепелам, уткам да зайцу: пуля из нее кабану – все равно что пресловутая мюнхгаузеновская вишневая косточка оленю. Но факт оставался фактом: по собственному опыту Дмитрий знал, что если дядя сказал «нет», то слову своему не изменит. Разве что случится что-то из ряда вон выходящее. Земля, к примеру, налетит на Небесную Ось, как вещают суеверные старушки на скамеечках у парадных.