Роман Злотников - Взлет Страница 11

Глава 3

– И сим объявляю, что все выкупные платежи[5] за землю полностью отменяются! Также аннулируются и все недоимки, накопленные к моменту опубликования моего указа…

Я стоял в первом ряду, в придворном мундире и с благолепной миной слушал племянника, который только что закончил чтение своего указа. Выкупные платежи были наконец отменены. И что самое интересное, я этому не воспротивился. Да еще и помог! А все из-за Миклашевского и Овсинского. (Тот еще дуэт получился, похлеще Тимирязева с Боткиным, которые уже давно спелись и выступали передо мной единым фронтом…) И вот эти господа умудрились сделать на моих землях – никогда не поверите – колхоз!

Все началось с сорока тысяч десятин в Тамбовской области. Я сразу решил дать Миклашевскому и Овсинскому большую площадку для экспериментов. Пусть пробуют. Голода вследствие неудачных экспериментов я не боялся – урожайность в моей «вотчине» изначально была достаточно высока, а благодаря сразу же взятому курсу на жесткое, «через коленку», внедрение самой передовой агрономии в старых, устоявшихся хозяйствах-подворьях даже и слегка выросла. В результате, вкупе с тем, что площади распаханной земли постоянно продолжали расти, мои элеваторы, строительство которых у меня пусть и заметно, на порядки, снизило темпы, но никогда не останавливалось, наполнялись весьма быстро. Потому что и прирост пашни у меня был значительный, поскольку и старые подворья росли по площади, да и новых закладывалось тысяч по десять – двенадцать каждый год. Хотя уже не за счет новых переселенцев. Ну да здесь уже народу хватало. За пятнадцать лет, пока действовала переселенческая программа, сюда, в Северный Казахстан, успели переселиться около шести миллионов человек. Так что общая численность населения в моей «вотчине», то есть на землях севернее линии Свинцовая гора (в моем времени Джезказган) – Барнаул, с учетом местных жителей и народившихся уже здесь детей, сейчас составляла около одиннадцати миллионов человек, из которых приблизительно девять с половиной миллионов были русскими. (И поверьте мне, это было очень хорошее число. Во всем Казахстане покинутого мною времени насчитывалось всего миллионов шестнадцать!) А из этих девяти с половиной миллионов минимум восемь, а то и восемь с четвертью были крестьянами, которые с бо-ольшим энтузиазмом поддерживали устремления Всероссийского православного попечительского совета в области демографии. Делом, естественно. Средняя семья владельца подворья состояла из десяти – одиннадцати человек, как минимум семь из которых были детьми до пятнадцати лет. Доля же населения старше шестидесяти составляла не больше жалких трех процентов. И причиной тому была отнюдь не высокая смертность. Просто сюда, на новые земли, в никуда, в пустоту, устремились относительно молодые люди. Мало кому из переселенцев было за сорок, а основной массе – вообще меньше тридцати. И они еще не успели состариться. Но вот прибывшие с ними дети уже подросли и вошли в силу. Многие старшие сыновья, которые по всем традициям должны были унаследовать отцовское подворье, продолжали жить с отцами, даже будучи оженены, поэтому-то старые подворья и расширялись, постепенно прикупая земельку окрест. Больше рабочих рук на них стало! Недаром я в свое время приказал так нарезать подворья, чтобы между соседними было расстояние более километра. Причем в большинстве случаев оно было не меньше двух. То есть вокруг каждого подворья имелось еще от двухсот до тысячи десятин свободной земли. Развивайся – не хочу! Конечно, не все эти земли были пригодны для пашни, но насколько я помнил с тех времен, когда мы с солдатами ездили помогать колхозникам убирать их урожай (вернее, колхозники помогали нам убирать свой урожай), это было даже больше, чем площадь среднего колхоза в центральных областях России. Так что еще лет тридцать – сорок подворьям будет куда расти, а вот дальше пойдет жесткая конкуренция за землю. И дай бог. Конкуренция – это всегда хорошо…

Короче, резервные запасы зерна у меня были достаточно велики даже для того, чтобы кормить от пуза все население тех поместий, которые вследствие деятельности компании Болло оказались под моей рукой, даже если в них не будет собрано ни зернышка. Чего я делать, конечно, совершенно не собирался. Человек должен иметь возможность зарабатывать свой хлеб. Дать ему возможность получать хлеб бесплатно – значит убить в нем все человеческое.

Но как бы там ни было, поддержать крестьян, моей безжалостной рукой отданных «в мыши» двум экспериментаторам, в случае если у них все пойдет не так, как они планировали, и случится неурожай, я был способен. Поэтому я предоставил Овсинскому с Миклашевским свободу действий. Однако предупредил, что принимать в качестве результата их трудов «сохраненную высокую духовность русского крестьянина» или там «самую передовую в мире технологию земледелия» не намерен. Не нужно мне производства в духе сатиры Жванецкого, когда предприятие не производит продукции, зато их оркестр в конкурсе художественной самодеятельности уже третий год занимает первое место, а само предприятие не раз награждалось вымпелами за образцовое содержание территории и последние два года удерживает переходящее красное знамя за ударный труд по уборке улиц во время коммунистического субботника. Дело крестьянина – растить хлеб. Сумеете сделать так, что в перестроенной по вашим планам и предложениям общине этого хлеба станет больше и он будет дешевле, – отлично, можете множить духовность как хотите – хоть организацией оркестра берестяных рожков и ансамбля ложечников. Нет – свободны.

И они таки это сделали. Конечно, не одни – пришлось сформировать вокруг Миклашевского полноценную управленческую тройку и усилить Овсинского десятком молодых выпускников землеведческого факультета (да-да, такое вот название) Магнитогорского университета, но уже на второй год воплощения программы себестоимость пуда зерна на отданных в управление экспериментаторам землях по сравнению с прошлыми годами снизилась почти на двадцать процентов. А урожайность, несмотря на погодные проблемы, ничуть не упала. В то время как в соседних уездах, а также в других хозяйствах тех уездов, где располагались мои земли, она снизилась минимум на треть, а то и наполовину. Ну, год был такой, не очень добрый…

Конечно, срок эксперимента был еще маловат, чтобы делать однозначные выводы, но распространить его шире, на разные регионы страны, отличающиеся климатом, почвой, региональной экономической моделью и так далее, уже было можно. Так что я приказал Миклашевскому и Овсинскому готовить людей для организации еще нескольких подобных хозяйств и подсчитать, что для этого нужно. Ну и сообщить мне, что мешает. Вот тогда-то Миклашевский и заявил мне, что очень мешают выкупные платежи, «о необходимости отмены которых русская прогрессивная общественность твердит уже десятки лет».

Ну, для меня требования «прогрессивной общественности» скорее были аргументом «против», но я предоставил Миклашевскому шанс с цифрами в руках рассказать мне, почему он считает, что это является основной проблемой. А параллельно засадил свою аналитическую группу посчитать хотя бы приблизительно, как отмена выкупных платежей изменит ситуацию в стране. Приблизительно, потому что, кроме объективных цифр, надо было прикинуть и влияние отмены выкупных платежей на мотивацию крестьян к переселению в Сибирь и в первую очередь на Дальний Восток, и возможное снижение их желания переходить на новые методы хозяйствования. Ибо, если эксперимент Миклашевского – Овсинского принесет плоды, я собирался предложить его для тиражирования как в качестве новой системы организации сельскохозяйственного производства, так и в качестве альтернативы организации общественной жизни села. А то у меня какой-то односторонний крен получался – в сторону фермерства. Потому что целинные подворья представляли собой именно фермы. И на данный момент сельскохозяйственное производство в центральных областях России было не в силах конкурировать с ними. То есть вроде как получалось, что общинное земледелие – нищета и отсталость, а вот хозяева подворий – наше будущее. А я всегда считал, считаю и, так как у меня была масса возможностей в этом убедиться, буду считать и впредь, что отсутствие альтернативы, то есть устранение конкуренции, вредно априори. К тому же, насколько я помнил, крупные предприятия почти всегда обеспечивают большую производительность труда. А из общины куда легче сделать такое крупное предприятие, чем из сообщества крестьян-фермеров.

И тут-то выяснилось, что Миклашевский прав. Выкупные платежи – жуткий тормоз. Причем главная беда вовсе не в текущих выкупных платежах (они были не такими уж и большими), а в накопившихся за сорок восемь лет недоимках. Ибо система была устроена так, что выплаты надобно было осуществлять каждый год, вне зависимости от урожая. А производительность труда во многих крестьянских общинах (именно общины выступали субъектом всех крестьянских выплат, в том числе налогов и податей в казну) была такова, что в случае неурожая, а то и просто недорода они едва сводили концы с концами. Поэтому ни о каких выплатах в эти годы и речи не шло. Следовательно, на следующий год требовалось заплатить вдвое, что было уже неподъемно даже в самые урожайные годы. И потому долги начинали расти, как несущийся с горы снежный ком. Тем более что на просроченные платежи начислялись штрафы, пени, из должников начинали тянуть все соки, отбирая в счет погашения недоимки скот и инвентарь, чем еще более снижали как производительность труда, так и товарность крестьянского двора, что лишало крестьян шансов вообще когда-нибудь выплатить долги. Общая сумма накопившихся недоимок на 1 января 1907 года составила более пятисот процентов годовых платежей, а в отдельных губерниях доходила до шестисот, что практически лишало работу на земле любого экономического смысла. То есть крестьянин работал на своей земле только «за еду», чтобы не умереть с голоду, а всю финансовую прибыль, идущую как на налоги и положенные выплаты, так и на приобретение редкого фабричного товара и мануфактуры, получал, как правило, за счет других видов деятельности – мелкого ремесла типа валяния валенок или изготовления варежек, рукоделья, отхожего промысла и так далее. Одной работой на земле ему было не выжить…