Урсула Ле Гуин - Орсиния (сборник) Страница 11

— Садовник из одного дома по соседству рассказывал мне — я тогда еще был совсем мальчишкой, — что этот дом пустует уже лет пятьдесят. Его какой-то иностранец построил. Приехал сюда, сколотил на здешних фабриках состояние с помощью каких-то своих машин, потом уехал. А дом так и не продал, просто бросил, и все. Садовник говорил, что в нем сорок комнат. — Санзо лежал навзничь на траве, подложив под голову руки; глаза его были закрыты; выражение лица спокойное, даже ленивое.

— Город отсюда занятно выглядит. Половина золотая, половина черная, и все дома стоят тесно, как игрушки в битком набитом ящике. Интересно, зачем так тесниться, если вокруг столько места? У долины за городскими стенами просто конца-края не видно!

— В детстве я сюда часто приходил. Мне тоже нравилось Ракаву отсюда рассматривать… Господи, что за вонючий городишко!

— Ну, отсюда-то он кажется просто прекрасным.

— Нет уж! Красной — вот действительно красивый город.

Он прожил в Красное целый год — лечился в госпитале для ветеранов войны после того, как противопехотная мина ослепила его.

— Значит, ты Красной еще раньше видел? — спросила Лиза, и он, понимая, что она имела в виду, кивнул:

— Да, в семнадцатом году, сразу после того как меня забрали в армию. Мне всегда хотелось туда вернуться. Красной — такой большой, такой живой город, там мертвечиной не разит, не то что у нас.

— Башни сейчас очень красивые отсюда, и Суд, и старая тюрьма… выступают из тени, точно чьи-то пальцы… А чем ты здесь занимался, когда раньше приходил сюда?

— Ничем. Просто бродил повсюду. В этот дом несколько раз залезал.

— И что, в нем действительно сорок комнат?

— Я никогда не считал. Там страшновато было, и все время привидения мерещились. А знаешь, что любопытно? Я всегда раньше считал, что заброшенный дом похож на слепого человека. И эти черные окна, словно пустые глазницы…

Голос его звучал спокойно, и лицо, освещенное ярким красноватым закатным солнцем, тоже было спокойным.

— Скорее всего графиня Луиза все-таки вернется к Лийве, — проговорила мечтательно Лиза.

Санзо рассмеялся. Действительно веселым, довольным смехом. И протянул к Лизе руку. Почувствовав ее пальцы, он притянул девушку к себе, и она легла с ним рядом, положив голову ему на плечо. Густая трава под ними была мягкой, как матрас. Лиза ничего не видела за вздымающейся перед ней грудью Санзо, кроме неба и верхушек каштанов в роще. Они лежали тихо под теплыми лучами заходящего солнца, и, наверное впервые в жизни, Лиза чувствовала себя абсолютно счастливой. Чувствуя обреченность, недолговечность этих мгновений, она не желала упустить из них ни капли. Однако все нарушил первым именно он. Сел и сказал:

— Солнце, наверное, село, что-то холодно становится.

И они пошли по широким тихим улицам обратно — в свой прежний мир. Улицы снова стали шумными, многолюдными: с фабрик домой возвращались рабочие, Санзо не выпускал Лизиной руки, и она старалась вести его бережно, однако каждый раз, когда кто-нибудь все-таки толкал его (на самом деле его толкали не чаще, чем ее), чувствовала свою вину. Он был высоким, шагал широко и абсолютно прямо, нисколько не заботясь о других прохожих, так что Лизе приходилось все время чуточку опережать его, чтобы избежать столкновений. Когда они подходили к своему дому, он уже снова хмурился, а она с трудом переводила дыхание. Они быстренько распрощались у его подъезда, и Лиза еще немного постояла во дворе, глядя ему вслед, когда он двинулся вверх по лестнице той же непоколебимой поступью, что и на улице. Хотя каждый шаг делал в темноте.

— Куда это ты ходила? — спросил низкий мужской голос у нее за спиной. Она так и подскочила от неожиданности.

— Гуляла с Санзо Чекеем, папа.

Касс Бенат, плотный, коренастый, широкоплечий, казавшийся в сумерках особенно крепким и массивным, проговорил задумчиво:

— А я думал, он отлично и сам умеет по улицам ходить.

— Да, верно. — Лиза широко улыбнулась. Отец стоял перед ней, о чем-то серьезно размышляя.

— Ладно, ступай домой, — сказал он наконец и направился к колонке во дворе: умыться.

— Но она же когда-нибудь все равно выйдет замуж.

— Возможно.

— Что значит «возможно»? Ей уже восемнадцать. Есть, конечно, девчонки и покрасивее, да только и она не из худших. Да она теперь в любой день может замуж выскочить.

— Не выскочит. Пока будет с этим Санзо путаться.

— Подвинь-ка подушку, она мне углом прямо в глаз попадает. Что значит «путаться»? Что ты хочешь этим сказать?

— Да я и сама не знаю.

Касс сел в постели.

— Ты к чему это ведешь? — хрипло спросил он.

— Ни к чему. Я-то свою девочку знаю. А вот кое-кто из соседей может тебе ох как много порассказать всякого. И друг другу тоже.

Помолчали.

— А все потому, что я веду себя как дура, — уронила во тьму миссис Бенат. — Господи, да мне это и в голову не приходило! Да и с чего? Он же СЛЕПОЙ!

Снова помолчали. Потом Касс заговорил, в голосе его слышалось напряжение:

— Санзо не виноват. Он парень хороший. И работал хорошо. Не его вина…

— Ну мне-то объяснять не нужно. Такой был хороший, высокий красивый мальчик! И серьезный, в точности как ты был когда-то. Пусть это глупо, да только хотелось бы знать, что там господь задумал…

— Да какая разница! А вот что ты намерена делать?

— С Сарой-то я справлюсь. Она сама мне поможет, уж я ее знаю. У нее терпения никакого. А вот как с девочкой быть… Ведь если с ней еще разок на эту тему поговорить, так она себе такого навообразит!

— Тогда поговори с ним.

На этот раз они молчали куда дольше. Касс уже наполовину заснул, когда его жена вдруг взорвалась:

— Что значит «поговори с ним»?

Касс что-то пробурчал.

— Сам поговори с ним, если это так просто!

— Кончай, старушка. Я устал.

— Тогда я умываю руки! — Она была очень сердита.

Касс протянул руку и шутливо шлепнул ее пониже спины. Она сердито фыркнула, вздохнула, они наконец улеглись, тесно прижавшись друг к другу, и вскоре уснули. А поднявшийся в темноте осенний ветер рыскал по улицам и дворам.

Старый Вольф в своей комнатке без окон слышал, как любопытный ветер посвистывает за стенами дома, пытаясь проникнуть внутрь. Из соседней комнаты доносился негромкий храп Альбрехта и басовитый — Сары. Потом, услышав какое-то поскрипывание и позвякивание, он встал, отыскал тапочки и старый драный халат и зашаркал на кухню. Там было темно.

— Санзо, это ты?

— Точно.

— Зажги-ка свечу. — Вольф подождал, чувствуя себя в кромешной тьме очень неуютно. Звякнула жестянка, чиркнула спичка, и вокруг крохотного голубоватого язычка пламени снова возник привычный мир.

— Горит?

— Опусти-ка ее пониже. Вот так.

Они сели за стол. Вольф все пытался прикрыть халатом мерзнувшие ноги. Санзо был одет, но рубашка застегнута криво; он выглядел злым и измученным. Перед ним на столе стояли бутылка и стакан. Он налил стакан до краев и подтолкнул его к отцу. Вольф поднял стакан обеими скрюченными руками и стал пить большими глотками, делая смачную паузу перед каждым. Устав ждать, Санзо взял себе другой стакан, наполнил его до половины и залпом выпил.

Осушив свой стакан до дна, Вольф некоторое время смотрел на сына, потом сказал:

— Александр…

— Что?

Вольф сидел, по-прежнему глядя на него, потом встал и снова повторил его имя, которым никто его никогда не называл, кроме матери, которая вот уже пятнадцать лет как умерла.

— Александр…

Он тронул сына за плечо своими неловкими пальцами, постоял возле него минутку и зашаркал прочь, в свою комнату.

Санзо снова налил себе и снова выпил. Он обнаружил, что в одиночку напиться довольно трудно; он никак не мог понять, достаточно ли уже захмелел. Вокруг словно был густой туман, который и не развеивался, и гуще тоже не становился. Пустота. «Пустота — не тьма», — сказал он, указывая пальцем, которого не мог видеть, на кого-то, незримо присутствующего рядом. У этих слов был великий смысл, но Санзо почему-то очень не понравился звук собственного голоса. Он ощупью поискал стакан, который вдруг исчез, потом глотнул прямо из бутылки. Туманная пустота осталась точно такой же, как прежде. «Уходи, уходи, уходи, — забормотал он. На этот раз звук собственного голоса был ему приятен. — Тебя все равно нет. Никого из вас нет. Никого здесь нет. А вот я как раз здесь! — Это утверждение его вполне удовлетворило, хотя к горлу неожиданно подкатила тошнота. — Я здесь», — сказал он. Губы не слушались и дрожали. Он уронил голову на руки, стараясь справиться с дурнотой. Голова так кружилась, что ему показалось, будто он падает со стула, однако никуда он не упал, а мгновенно и крепко уснул. Свеча возле его руки на столе постепенно догорела и погасла; Санзо спал, навалившись на стол, а ветер все свистел за окном, и улицы постепенно светлели с наступлением утра.