Петр Хомяков - ПЕРЕКРЕСТОК Страница 11

Все…Пора заканчивать эту напрасную трату времени. На гриве не удержался, на хвосте не удержишься. Увы, мой народ обречен… У него нет внутреннего побуждения не только к борьбе за свое процветание, но и к элементарному выживанию… Да и собственная жизнь уже перевалила зенит. Наверное, это к с частью, что я умру раньше, чем мой народ и моя страна… Да, собственно, и жить- то не хочется… Скучно, неинтересно, бесперспективно… Боишься не самой смерти, а предсмертных мук. Эх, заснуть бы и не проснуться…

– Я хочу и готов бороться, – решительно вскинулся неувязный Ваня, пребывавший до этого в оцепенении. – И мне наплевать, что станет с этой страной…

– Государством, – мягко поправил профессор.

– Да, государством. Но… Да о чем мы здесь треплем. Это же… Это ясно должно быть каждому. Кто хочет… Тот…

– Короче, мальчики направо, девочки налево, – с ехидной, даже глумливой, улыбкой сказал Алекс. – Здесь много моих родных маевцев. Я за студентов МАИ ручаюсь. Остальные, я думаю по желанию…

– Давайте так, – сказал профессор. – Ваню я сейчас возьму с собой на свое ранчо (так профессор называл свой загородный дом за пределами Московской области). Алекс и Вадим?

– Да, сказал Вадим. И я.

– Итак, Алекс и Вадим собирают тех, кто согласен продолжать наше… общение. Я думаю, что к этому готовы не все. Но точно не могу определить, сколько нас соберется. Давайте так, если будет больше девяти, считая Алекса и Вадима, то структурируемся. Разобьемся на тройки, что ли…

Короче, семь, максимум девять человек…Собираемся и обсуждаем организационно-технические аспекты, продолжения наших… теоретических семинаров. Что, где, когда, в каком формате и тому подобные вопросы.

– Где собираемся? – спросил Алекс.

– Это мы решим с тобой в рабочем порядке.

Глава 6.

После аномально мерзкой, даже по российским меркам, зимы, весна выдалась чудная. Так и хотелось процитировать Высоцкого: «И наградой за ночи отчаянья станет вечный полярный день». Воздух теплел с каждым днем. Не было даже намека на паузы или, тем более, возвращение холодов. Горы снега (а прошедшая зима была исключительно многоснежной) стремительно таяли.

Профессор смотрел на остатки снега с неким подобием злорадства. Наверное, так же смотрит полководец на добиваемую окруженную группировку некогда сильного и опасного врага. «Тебе конец, конец!» – пела душа при взгляде на последний островок грязноватого, рыхлого и даже совсем не холодного снега, видного с террасы его загородного дома.

Стоял тихий теплый вечер. Необычайно легкий воздух весь был наполнен искрящимся рыжим закатным светом. Казалось, что в пространстве висит тонкая золотая пыльца, покрывая все предметы. Золотой отсвет был даже на темном и тусклом – ветках старых яблонь, ржавой железной бочке, сваленных возле забора обрезках старого бруса. Хотя это было, разумеется, не так. Никакой пыльцы не было и в помине. Свежая влажная земля еще не могла дать ни пылинки.

Как это у иудо-христиан: «В человецех благоговение». Впрочем, цитата из чужой, написанной далеко от Руси, книги никогда не передаст эмоций человека севера. «Каждому – свое», – гораздо более подходит для нас. Это мы терпели холода и это, кажется, навечно посеревшее небо. И только мы можем так радоваться ясному небу и легкому теплу.

Было очевидно, что чувства профессора разделяли девять сидевших за столом молодых людей. Даже выражение их, столь разных, лиц было в чем-то одинаковым. Что значит свои, – подумал профессор. Да, наконец-то свои. Наконец-то вместе.

– Вы как в воду глядели, – заметил Алекс, несколько растягивая слова и снеопределенной полуулыбкой. – Никаких троек не понадобилось. Ровно девять.

– Девять – вместе с Ваней. Так что, вас приехало только восемь. Впрочем, ошибка в пятнадцать процентов при оценке социальных систем не столь велика. Итак, начнем. Но сначала о текущем моменте. Ваню не ищут?

– Нет, – ответил Вадим. – Хотя ментяры по общаге прошли капитально. Какие-то наводки у них явно были.

– Еще бы. На рынке наверняка были спрятаны телекамеры.

– Да, шум стоит по всей Москве, – продолжил Алекс. – Давно так долго не пиарили Адольфа Алоизовича. Теперь не каждый знает, когда родился дедушка Ленин, а тем более отец народов Сталин. Но день рождения Гитлера уже знают даже маньячные бабки.

– Эх, Алекс, тебе это надо? – вздохнул профессор. – И все же, что о Ване?

– К счастью, никто из азеров не сдох, – сказал Вадим.

– Плохо работал Ваня! – поддал черного юмора подвижный голубоглазый парень.

Ваня глянул на него исподлобья и мрачно промолчал.

– Один средневековый епископ мудро сказал: «Не люблю, когда бьют острым по тупым головам», – заметил профессор. – Это должно стать нашим девизом. Потом, мне кажется, что не один Ваня там работал. И этот, с позволения сказать, упрек – не ему.

– Так мы били не острым, – съегозил любитель черного юмора.

– Не все так гладко, – серьезно заметил Вадим. – Там как минимум десяток могут претендовать на тяжкие телесные повреждения. И на Ваню явно что-то было. Судя по всему, он черножопым запомнился. Хорошо, что он не появлялся в общаге эти десять дней. А то бы

его непременно вычислили.

– Расслабляться все равно рано. Какие могут быть угрозы для Вани, да и для всех присутствующих?

– Из наших, к счастью, никто не попался, – сказал Вадим. – Зато один парень сам получил от азеров и теперь в реанимации. Косит под случайно пострадавшего. Дикие скины, бывшие с нами, знали в основном меня. А Ваня вообще в нашей тусовке, а тем более на такой акции, впервые. Его, считайте, никто, кроме меня, и не знал. Однако, многие из «диких» попались. Но, надеюсь, меня не выдадут. Тем более, что я сам в основном руководил, а не махался. В случае чего – отбрешемся.

Вадим говорил предельно откровенно и по-деловому. Его не интересовало, как будет воспринята его реплика другими. Это очень понравилось профессору. Однако, при этих словах пара ребят со скрытым, возможно даже, невольным, неодобрением покосились на Вадима.

– Дай то Бог, – промолвил профессор. И, заметив косые взгляды в сторону Вадима, поспешил добавить.

– Не стоит порицать товарища за то, что он прикрывал вам спину, обеспечивал координацию действий, и, как оказалось, успешный отход. Отвыкайте от дешевого пацанства, коллеги. Ну а у ваших, Алекс, как дела?

– Наши, в основном, прорвались. Задымили весь рынок и ушли к лесу. Я успел снабдить гномов дымовухами, по вашему совету.

– Алекс, поточнее. Что значит «в основном»?

– Конкретно попался только один. Но он был в более или менее цивильном. И теперь отбрехивается. Кроме того, у него папа непростой. Так что, скорее всего, отмажет. И уж во всяком случае, не в его интересах кого-нибудь выдавать.

– А сам то как, – спросил профессор?

– Сам ничего. Во-первых, лицо у меня было измазано по самое не могу. Во-вторых, я корреспондент двух газет, и к тому же помощник депутата Госдумы из комитета по делам молодежи. В случае чего, я просто наблюдал. По долгу, так сказать, службы.

– Молодец, – уважительно посмотрел на него профессор. И повторил, – молодец.

– Кстати, Вячеслав Иванович, а вот что бы вы сделали на нашем месте?

– Я бы на вашем месте не начинал эту акцию.

– А все-таки, если бы было, ну, очень надо.

– Тогда давайте с самого начала. Что нам по большому счету надо – плечи молодецкие размять, сыграть в мазохистов и пострадать в ментовке, пропиарить покойного Адольфа Алоизовича или нечто другое?

Ребята задумались. Действительно, что им все-таки было надо?

– Надо отомстить азерам и другим черножопым, – резко сказал дотоле молчавший Ваня.

– Как гипотеза годиться, – сказал профессор. – Отомстить. За Свету (он уже был в курсе Ваниной драмы), за вздутые цены на московских рынках, за недоступность для нас московского жилья. Годиться, – повторил он. – Но, что значит отомстить? Это значит нанести урон. Максимальный. Но при нанесении урона могут пострадать третьи лица. Например, я сейчас теоретизирую, мы уничтожим все азерские рынки вместе с черными торгашами. И нашим землякам негде будет покупать соответствующую продукцию.

– Пусть покупают на казачьем рынке, – заметил худощавый парень с бледным несколько вытянутым, благородным лицом. Он напоминал юного графа из старомодных романов. Пепельный блондин, глаза светло-карие. Тонкие пальцы, изящество в каждом жесте. И, сквозящая в четких, скупых движениях, внутренняя твердость. Парня звали Женей.

– В конце концов, – продолжал Женя, – «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Если это быдло неспособно организовать бойкот черным спекулянтам, то пусть немного пострадает от временного насильственного закрытия кавказских рынков.