Олег Никитин - Корабельщик Страница 11

– Я первый полечу, – вдруг заявил Ефрем.

– Еще чего! – возмутился Максим. – Это я придумал махалки. Даже не думай.

– Ткань для них я принес. Без ткани твои махалки ничего не стоят.

– Нет, вы посмотрите! – вскричал Максим, будто вокруг стояла толпа зрителей. Но из башенки на крыше выглянула только облезлая дикая кошка, которую разбудили посторонние звуки.

– Хорошо, – сказал Ефрем. – Но и тебе рисковать я не позволю. – Он схватил кошку за шкирку и поднял ее, добившись оглушительного мяуканья. – Забыл, что первый конструктор крыльев бесславно погиб? Вот пусть лучше она полетит.

Пришлось Максиму пообещать, что он не прыгнет с крыши. Они привязали зверька-испытателя к постромкам, и Ефрем отправился вниз, чтобы вовремя поспеть к упавшим махалкам и не дать прохожим растащить их на топливо.

Увы, испытание и в самом деле окончилось полным провалом. Налетел порыв ветра, и крылья тут же перевернулись: даже не думая лететь, и обрушились с десяти саженей, погребя под обломками зверька. Максиму потом целую неделю пришлось выхаживать кошку, прежде чем она смогла двигаться самостоятельно. Чем, кстати, зверек моментально воспользовался, однажды темной ночью убежав от неудачливого конструктора. А подстилку, бывшую ткань для махалок, Максим потом отдал сестрам, чтобы они пошили себе каких-нибудь тряпок.

В школе эта бесславная история еще долгое время служила поводом для шуток, хорошо еще, что свидетелей краха не нашлось. “Эх, а ваши-то крылья небось до сих пор летят, – порой говорил кто-нибудь из одноклассников. – И почему я не птица?” Пожалуй, одна Еванфия не смеялась. Наоборот, она словно разглядела в соседе по парте какие-то незнакомые ей прежде черты и частенько помогала ему во время опросов и прочих школьных бед. А когда он слишком уж подолгу глядел на ее профиль, замирая от желания тут же, на уроке, поцеловать Еванфию. Она же не хмурилась, а только шептала уголком рта: “Да слушай же! Потом спросят ведь”.

К зиме Максим уверенно выбился в самые неуспевающие ученики класса, да пожалуй, и целой школы.

После особенно неудачного дня он понял, что так нельзя, пора собраться и выучить наконец то, что так и не осилил за осень. Он засел за учебники, но будто само Солнце вместе со своими братьями и сестрами выжгло ему голову – в ней ничего не могло осесть больше чем на несколько дней. Этого хватало, чтобы кое-как держаться на самом дне и не быть отчисленным, но и только. А вот Еванфия на удивление быстро втянулась и наверстала все, недобранное ею в Аваке. Оказалось, что она самостоятельно читала там разные книжки, оставшиеся от прежнего владельца зимовья – древние, местами покрытые заскорузлыми корками звериной крови.

Этот странный старик Игнатий, отец Еванфии, чем дальше – тем хуже выглядел. Нередко он приходил домой затемно или вообще под утро, всегда смертельно пьяным. Максим нипочем не знал бы об этом, если бы не крики, которые порой доносились из Еванфиной квартиры. Визгливый девчоночий голос, непонятно чей, верещал при этом почти неразборчиво: “Не убивай! Пожалуйста, не убивай маму!”, а Игнатий невнятно, глотая слоги, выкрикивал что-то насмешливое. Слушать такое среди ночи было дико.

Нередко при этом раздавался ужасающий грохот, а один раз даже разбилось стекло, выбитое стулом – рано утром Максим видел во дворе его обломки, которые никто из жителей дома почему-то не стал подбирать. Оставшиеся в раме осколки топорщились хищными зубами неведомой прозрачной твари.

После этого Игнатий с затравленным видом возился с малышами, водил их по городу и покупал им сласти. Похоже, деньги ему все же удавалось добыть, и ребята сходились во мнении, что он примкнул к шайке разбойников и грабит по ночам прохожих. Однако Максим сомневался – как мог такой невзрачный, можно сказать хилый тип кого-то ограбить?

В его буйства никто из соседей не вмешивался. На то есть родственники, терпящие его под своей крышей. Впрочем, когда Игнатий не был пьяным, он вел себя прилично, никого не задирал и не читал нравоучений, как прочие старики, например Мария. Даже дарил детям ефимки, по пять-десять штук, и при этом все озирался на окна своей квартиры, будто ожидал оттуда злобного окрика.

А как-то раз в июне Игнатий приехал на настоящем велосипеде, с огромным передним колесом и торчащими из него гнутыми трубками с педалями. Это была замечательная штука, особенно два маленьких колесика под кривой железной трубой, на которой крепилось сиденье со спинкой – они были одеты в мягкий каучук и сверкали новенькими спицами. Кататься на такой дорогой машине никто не умел, и Игнатий полдня давал толпе ребят и девчонок уроки мастерства.

Постепенно из разрозненных слухов и басен выяснилось, что Еванфия родилась, судя по всему, от коренного авакца. Игнатий догадался об этом по внешности младенца, не стерпел и сгоряча застрелил жену. Но его не наказали, потому что не смогли доказать его вину, и к тому же в Аваке суды не такие строгие и молниеносные, как на материке, ведь народу там и так мало. Вот он и привел в дом местную девушку, а из детей первой жены у него осталась в живых только Еванфия. Что случилось потом, неизвестно, мнения об этом разделялись. То ли Игнатий поссорился к кланом новой жены, то ли заподозрил ее в измене, убил и бежал в Селавик, то ли она ушла от него, а может, просто умерла.

Такая вот семейная драма.

Однажды в начале сентября Игнатий просто не вернулся. В ту ночь ударил первый мороз, землю присыпал тонкий слой снега, и этого старика, совсем обветшавшего от пьянства, нашли утром в полумраке арки, замерзшим насмерть. К тому времени велосипед уже лежал в дальнем шкафу Еванфиной квартиры – ось, соединявшая задние колесики, переломилась пополам, потому что какой-то умник вскочил на нее, чтобы прокатиться. Отдать велосипед в починку Еванфия не стремилась, резонно рассудив, что по снегу не поездишь, да и денег на ремонт у нее не было.

Удивительно, до чего иногда разнятся между собой мнения людей об одном и том же человеке. Вот, например, молодая женщина, которая всего несколько дней назад вырвалась с материка и теперь может не опасаться того, что ее убьют за пособничество мужу. На родине она – первый кандидат на объятия матушки Смерти. Здесь же, на броненосце, что уверенно удаляется от берегов Селавика, ее принимают за сестру по духу.

Но ей никогда не стать им настоящей сестрой, ведь ее истинная родина остается за кормой корабля.

Когда наступил последний месяц учебы, Максим наконец внял увещеваниям учителей и всерьез задумался о будущей работе. К тому времени он уже понял, что одним лишь трудом богатства не нажить – так, только на хлеб и хватит. Должно быть у человека что-то еще, какая-то неуловимая особенность, которая и позволяет скрутить собственную судьбу в рог и выжать из нее всю до последней капли удачу. Двум хлыщам, пострадавшим от его ловких рук на рынке, о таких вещах можно не думать – их чиновные или Храмовые папаши позаботились обо всем заранее. Только таким Максим скорее не завидовал, а сочувствовал – фальшиво, конечно. Никакие, даже самые богатые родители не вечны, и оказаться в десять лет в окружении малолетних братьев и сестер без прежних доходов…

А вот он, Максим, к такому обороту готов. Просто потому, что отца своего он никогда не видел, а мать работала простым письмоводителем в Почтовом приказе.

Но прошел праздник таяния снегов, как всегда полный воды и сапог, сочащихся влагой, и все благоразумные мысли выскочили из головы Максима, будто вымытые оттуда стылыми ручьями. Ему еще полагалось небольшое пособие, как школьнику, всего талер в месяц, но и этого хватало на леденцы. Ефрем какое-то время погулял с ним, но Максим уже замечал в нем озабоченность и этакую “взрослость”, когда он вдруг начинал рассуждать, как применит полученные в школе познания.

– Ну и куда ты собрался? – спросил однажды Максим, когда они торчали на пристани – как раз прибыл барк с товарами на зиму: торфом, солью и другими ходкими штуками, доставить которые в холода по суше будет раз в пять дороже. Сезонники сновали по сходням, исчезая то в трюме, то в двери склада Королевской Колониальной компании. Неподалеку с руганью и скрипом лебедок разгружался рыболовный парусник, по самые реи измазанный блестящей чешуей.

– Да есть тут недалеко одно место… Я недавно Фаддея встретил… Ты его не знаешь, он с моим братом водился, пока Авдий не погиб. Вот Фаддей мне и сказал, что у них есть место в конторе, чертежником. Фабрика приличная, на том конце Восстания. Помнишь, мы на прошлой неделе мимо проходили? Хозяин хороший, в третьем колене дело ведет.

– К Петру Поликарпову, значит, надумал? Я читал в газете, что он взял подряд на изготовление оружия. Всякие там мортиры, винтовки и пули.

Место и впрямь было неплохое, надежное, не то что в каком-нибудь Приказе на побегушках служить. В мастерских и с жалованьем получше, да и просто солиднее. Не в рыбаки же, в самом деле, подаваться – хотя вслух такого Максим никогда не произносил, профессия морехода в Ориене почиталась будь здоров. Вот только тонули эти ребята то и дело, ни один знакомый Максиму рыбак не дожил и до двадцати лет. Конечно, это не останавливало желающих податься с бригадами в море, все-таки доход профессия рыбака давала твердый и стабильный.