Пьер Бордаж - Ангел бездны Страница 11

– Но она существует, черт побери! – прорычал Пиб, вдруг выйдя из себя. – Я видел сестру мертвой! Ты слышишь? Мертвой!

Стеф стряхнула с себя тыльной частью руки пылинки и мусор.

– Ты видел ее безжизненное тело, но с ней, с ней самой что случилось, тебе известно?

Луч света искоса упал на Пиба и озарил его теплом нового июльского дня.

– Знаешь, Пиб, почему ты все время отказываешься от испытания?

Стеф потянулась с гибкостью и грацией кошки.

– Ты считаешь, что предать смерти – это невыносимая ответственность, непоправимая ошибка. Но это игра. Игра и не более того.

5

Наконец-то он нашел работу. Он пытался куда-нибудь устроиться три года подряд. Министерство вооруженных сил перестало выплачивать ему ветеранскую пенсию через два года после демобилизации. Эти бездельники из европейского правительства плевать хотели на свои обещания брать на пожизненное содержание солдат, вернувшихся с Восточного фронта. Он писал письма, протестовал, угрожал, но его действия не нашли ни малейшего отклика ни у сограждан, ни у журналистов, ни у интеллигенции или художественной элиты, всегда готовых при этом заклеймить исламскую угрозу и ее ужасы. Почему же все они забывали, что обязаны остатками свободы тем несчастным, которые месили грязь в окопах Польши и Румынии? Может быть, они упрекали его в том, что он вернулся живым с войны, требовавшей от всех принести себя в жертву, подобно библейскому Агнцу, подобно Христу на кресте? Но он не умер на этом гигантском алтаре, где жрецы без устали совершали жертвоприношения. Он расстался всего-навсего с одной рукой, несколькими выдранными кусками тела и последними иллюзиями. Но христианская Европа не любила своих инвалидов. Ведь им не хватило приличия, чтобы погибнуть на дальних границах, а она не могла уже позволить себе содержать их. Европа предпочла бы, чтобы они спрятались, замолчали, ушли под землю. А инвалиды кричали о ее прежних обещаниях с удесятеренной злобой, они объединялись, создавали общества, чтобы придать силы своим требованиям, так что общественное мнение, влиятельное и переменчивое, в конце концов станет оплакивать их положение и бороться за их права.

Его собственная семья от него отказалась. Его упрекали в том, что за долгие восемь лет, что он провел на войне, он прислал всего три письма. Но ведь сложно писать в траншеях, на которые постоянно льется ледяной дождь, даже летом, оправдывался он. Пальцы деревенеют, мозги застывают, не говоря уже про грязь, про то, как трудно раздобыть ручку и бумагу… Они ничего не хотели слушать, они ужасно обиделись, но его племянник, отправлявшийся в Румынию, объяснил, что его семейство предпочло полностью порвать с ним, чтобы потом не платить ни гроша за инвалида. Ему никогда и в голову не приходило, что скупость его близких, та крестьянская скупость, которую он сам унаследовал в весьма незначительных количествах, однажды заставит их от него отречься.

Его ветеранской пенсии хватало на то, чтобы жить без излишеств, но и без проблем. Так продолжалось первые два года, до прихода к власти легионов архангела Михаила. Он снял в городе десятиметровую комнату и экономил на еде, чтобы позволить себе раз в месяц воспользоваться услугами его компаньонки, а точнее – проститутки. Благодаря ей он получал, помимо нескольких минут удовольствия, голубоватые таблетки, помогавшие ему заглушить боль от потерянной руки и впустую потраченной молодости. Она говорила, что у него великолепное тело и роскошный член, ей нравилось ласкать и лизать его шрамы, она забрасывала его вопросами о войне, о том, как они там жили в окопах, о врагах. Мусульман они видели только издали, это были неуловимые тени, которые внезапно являлись из тьмы и обрушивали на них проклятий не меньше, чем ракет. Но они укокошили их целую прорву, правда, не ясно, чьи пули их достали, может, их убили собратья по оружию.

Когда министерство вооруженных сил перестало ему платить, пришлось, через силу, отказаться от визитов подруги. Он протянул еще год на деньги, скопленные благодаря врожденной скупости. Потом подрядился на поставку голубых пилюль и стал постоянным перекупщиком. Он, конечно, не нажил большого состояния, но смог и дальше снимать комнату и есть вдоволь. Он был теперь вне опасности и испытывал ощущение, будто его отбросило на несколько лет назад, будто вернулась настоящая жизнь. Теперь он так же удачно миновал облавы помощников легионеров, как когда-то уклонялся от мусульманских пуль и снарядов. Он встречался с кучей самых разных людей – буржуа из зажиточных кварталов, опустившимися художниками, неудачниками, мужчинами и женщинами, бывшими на полной мели, нищими, воровавшими и грабившими, чтобы заплатить за ежедневную порцию искусственного эдема. БГ – божественная голубизна – дарила трое суток эйфории по сравнительно умеренной цене. Трое суток, которые помогали на время забыть ежедневный кошмар. Потом – еще через сутки или двое, в зависимости от особенностей каждого организма, – приходилось спускаться с небес на землю, это резкое падение вызывало тошноту, и ни снотворные, ни наркотики не могли его смягчить. Такова была цена за эрзац блаженства.

Он перестал принимать таблетки, когда убедился, что ад берет верх над раем. В одно прекрасное утро его подруга постучалась к нему, чтобы предложить работу. И, раз уж зашла, занялась с ним сексом. Потом сама сняла с него презерватив и выбросила в помойку, как будто это было какое-то мерзкое животное. СПИД, этот давнишний бич Божий, продолжал свирепствовать и в добродетельной Европе архангела Михаила.

– Что за работенка?

– Это по ночам и подпольно, – ответила она, зажигая сигарету с омерзительным запахом, из тех, что выпускала Европейская табачная фабрика, монополист в области производства табачных изделий.

– Опасно?

– Не больше, чем торговать БГ.

– Ты знаешь, что я…

– Не волнуйся! Дай сказать. Я все знаю от моего перекупщика. Работа заключается в том, чтобы выступать перед женщинами.

– Да это разве работа!

Она легла рядом и выдохнула тройную струю дыма – через ноздри и через рот.

– На полчаса ты будешь полностью им принадлежать. Ты должен будешь танцевать вполсилы, если хочешь, ритмично работая тазом, как будто занимаешься любовью. Они могут тебя раздевать, тискать, лизать, сколько им угодно. Надо только следить за тем, чтобы не «разрядиться» слишком быстро. Ты будешь получать сто пятьдесят евро. Обычно хозяин платит за один сеанс и одну дозу.

Некоторое время он не мог прийти в себя от такого предложения и пытался собраться с мыслями.

– Но при чем тут я? У меня нет одной руки и…

– В последнее время стало модно пялиться на солдат, вернувшихся с войны. Спрос большой, а мужиков, которых можно показывать, мало. Я ведь тебе говорила: у тебя красивое тело, красивый член, полно рубцов, короче – все, чтобы понравиться этим дамочкам. Если ты справишься, то получишь с десяток вечеринок в месяц. Полторы тысячи евро всего за пять часов работы в месяц. Да и какая это работа…

Резонно. С БГ он не зарабатывал и трети от этой суммы. К тому же – что он теряет? Он никого не любит, и его не любит никто. А перспектива стать любимой игрушкой незнакомых ему капризных женщин ничуть не смущала его. После многолетнего пребывания в окопах на границе с Румынией и Польшей слова «честь», «гордость», «достоинство», «мораль», «храбрость», «справедливость» потеряли для него всякий смысл. Да и Бог со всеми его святыми перестали существовать. После того, как он столько времени барахтался в грязи и видел столько смертей, в нем сохранились лишь инстинкт самосохранения, отвращение ко всему, цинизм и жалкие попытки противостоять неумолимому отчаянью. Что же до архангела Михаила, то этот пророк несчастья, этот златоуст, пославший их в жуткий бардак, превратился для него в источник жуткой злобы, в ненавистный фетиш.

Подруга сообщила ему о времени первой встречи с Жозефом, известным сутенером, организатором ночных спектаклей. Встреча состоялась в просторной светлой квартире на больших бульварах. Несколько дней назад двенадцатитонная бомба упала на край здания, роскошного строения восемнадцатого века, но само оно не пострадало от взрыва.

– Клео хвалила мне тебя, но я должен сам посмотреть, понимаешь?

Движением руки Жозеф дал ему понять, что нужно раздеться. Смуглая кожа и черные глаза выдавали средиземноморские корни. Он выливал на волосы тонны геля для волос, чтобы их выпрямить, но кое-где они не слушались и предательски завивались. На нем был светлый неброский, но элегантный костюм и рубашка болотного цвета в тон ботинкам.

Развалившись в кожаном кресле, Жозеф осмотрел его с разных сторон – так, с видом одновременно брезгливым и важным, рассматривает товар продавец картин или – скорее – крупного и мелкого скота.

– Ты умеешь двигаться под музыку?

– Это, наверно, не так трудно…