Русская война 1854. Книга третья - Антон Дмитриевич Емельянов Страница 11

— Двадцать узлов! — снова посчитал Нахимов и на этот раз не удержался. — Григорий Дмитриевич, это невероятно! Когда мы летали над бухтой в день бомбардировки, я думал, что ничего удивительнее в моей жизни уже не будет. И вот… Двадцать узлов на воздушном корабле, который впервые, можно сказать, вышел в море. А что будет дальше?

Я прекрасно понимал адмирала. Быстрейшие корабли, к которым он привык, выдавали в идеальных обстоятельствах 12 узлов, а тут почти в два раза больше.

— Что будет дальше? — я улыбнулся. — Дальше мы еще по ветру полетим. Он, получается, около пятнадцати узлов. То есть должны будем выдать все двадцать пять, а то и до тридцати разгонимся!

Впрочем, с этими мечтами пришлось повременить. По небу до Балаклавы было гораздо быстрее, чем по земле. Двадцать минут, если я правильно посчитал расстояние и скорость. Но уже сейчас можно было разглядеть, что стало со стоянкой союзников после вчерашнего шторма. Занятая ими бухта, длинная и извилистая, неплохо защищала от штормов, и стоящие в ней корабли пострадали не сильно. Вот только поместились туда далеко не все. Возможно, после нашего налета, возможно, чтобы удобнее разгружать суда, большая их часть оказалась на внешнем рейде[4].

— Они пытались набиться в бухту, но помешали друг другу, — Нахимов понял, что именно тут произошло.

Я бросил взгляд на сбившиеся в кучу корабли, а потом невольно перевел его на огромные семидесятиметровые скалы вокруг бухты. То, что могло защитить наших врагов, в итоге стало их гибелью. В прибрежной пене крутились тела и остатки кораблей, что попытались уйти в море, но не справились с мощью стихии.

— Их просто раздавило, — выдохнул Димка Осипов. — Сколько же людей вчера погибло?

— Тысячи, — кивнул я. — И погибнет еще больше…

Я снова посмотрел на палатки и окружающий их тонкий слой снега. Раньше его почти не было, а тут словно сама природа решила показать, что время полумер закончилось… Так, может, и мне стоит забыть про всякие красивые жесты и предложить воспользоваться моментом? Мы ведь сейчас можем не просто сохранить свои линейные корабли, но и нанести удар по врагу. Все ведь знают, что они рано или поздно нарушат перемирие, так чего ждать?

— Павел Степанович, а может?.. — я посмотрел на Нахимова. Не сказал ничего, но тот прекрасно меня понял.

— Не все так просто, — ответил адмирал, а потом принялся указывать на детали, на которые я сам не обратил внимание. — Смотрите, кажется, что враг действовал в панике, но это не так. Самое глубокое место бухты — в горловине, двадцать саженей. Если бы там затонул хотя бы фрегат, то мы бы увидели его мачты. Но их нет. Значит, все самые ценные корабли англичане с французами успели отвести, и максимум, что они потеряли, так это те самые мачты и, возможно, часть обшивки. Некрасиво, и будет нужно время, чтобы вернуть все, как было, но и нашему флоту потребовались минимум сутки, чтобы собраться.

— То есть враг потерял десятки судов, но не стал слабее? — понял я.

— Не стал, — кивнул Нахимов. — Вот со снабжением им теперь придется помучиться, но нагнать торговую мелочь со Средиземного моря несложно. Там тысячи кораблей, которые в любой момент могут быть направлены сюда. По своей воле или после того, как их реквизируют — уже не важно.

На мой взгляд, важно. Все-таки если наши враги дойдут до конфискации, то это сильно подорвет их поддержку дома, но суть я понял.

— Значит, все же придется снова топить корабли? — спросил я.

— А вот тут — нет, — возразил Нахимов. — Если в защите враг не сдастся, то вот в нападение после такой оплеухи он соберется еще не скоро. Представьте, что такой шторм зацепил бы их у Севастополя — вот тогда бы мы ни одному кораблю не дали спастись! Так что на зиму все морские операции можно считать завершенными. По крайней мере, если кто-то, мы или они, не подставится уж слишком сильно.

Тут я заметил, как стрелка высотомера качнулась вниз. Похоже, даже последняя пропитка удерживала водород не так хорошо, как хотелось бы, и тот медленно утекал в атмосферу… Пришлось начать спускать воздуха из баллонетов, чтобы выровнять высоту. И тут я заметил серию световых вспышек. Шифр не наш, но и так было понятно, о чем может просить группа людей, держащихся за кусок деревянной обшивки в километре от берега. Каким чудом они до сих пор живы, не понимаю.

— Там потерпевшие, — я указал направление. — Хочу попробовать их спасти.

Я мог бы сразу начать действовать, но почему-то очень захотелось узнать, а что на это скажет Нахимов.

— Если можете, спасайте, — только и кивнул Павел Степанович.

— Даже не скажете, что это наши враги? — после разговора с Прокопьевым я все еще не мог понять до конца, на что готов ради победы.

— Когда мы сражаемся, я топлю врага. Когда же корабль терпит бедствие, любой другой протянет ему руку помощи. Море слишком жестоко, чтобы мы, люди, могли вести себя по-другому. И мне было бы приятно, если в небе все станет так же.

— А те люди, что сейчас умирают в лагере? Англичане, французы, турки? Они умирают от холода, умирают от болезней — мы ведь могли бы помочь и с этим. Если уж следовать заповедям, то до конца.

— Мы не будем отдавать врагу то, что нужно нашим солдатам. А им нужны и лекарства, и теплая одежда, — спокойно ответил Нахимов. Сложный для меня вопрос был для него таким простым. — Про это не пишут в Новом завете, но в Старом есть такие строки… Помогай ближнему по силе твоей и берегись, чтобы тебе не впасть в то же.

Как все просто. Не нужно пытаться объять необъятное. Помогаешь своим, а если есть еще силы, помогаешь другим. И чем сильнее ты будешь, тем на большее количество людей тебя хватит.