Андрей Семенов - Иное решение Страница 12

Начальником связи полка был старлей, почти Колькин ровесник, закончивший два года назад пехотное училище и до того командовавший стрелковым взводом. Понятно, что в радиостанциях он разбирался слабо. Да чего темнить, начальник связи полка старший лейтенант Синицин мог самостоятельно только ручку У репродуктора крутить. Все остальное радиохозяйство было для него темным лесом. Однако он оказался славным парнем, к тому же соседом Кольки по командирскому общежитию. Хотя это слово здесь звучало слишком гордо. Обыкновенный барак, такой же, в каких жили солдаты, разделили фанерными перегородками на несколько боксов, поставили двух дневальных и назвали командирским общежитием. Ну не с рядовыми же командирам спать.

От роду наблюдательный Колька отметил, что все командиры его полка – молодые. На досуге, за бутылкой белоголовой, он поделился своими наблюдениями с Синициным, и тот рассказал, что два года назад, когда сам Синицин только выпустился из училища, командир полка был другой. И начальник штаба – тоже другой. И комбаты – все до одного другие. Комиссар, правда, остался прежний.

Два года назад, на торжественном мероприятии, посвященном Дню международной солидарности трудящихся, то есть Первому мая, вернее, на последовавшей пьянке, когда все вышли из-за стола покурить, тогдашний начальник штаба брякнул что-то насчет того, что Первую Конную создавали не Буденный с Ворошиловым, а комдив Дыбенко. Все удивились, но возражать никто не стал, потому что начштаба в Красной армии был с восемнадцатого года и в этой Первой Конной воевал пулеметчиком на тачанке. А еще он добавил, что батька Махно был награжден орденом Красного Знамени за штурм Перекопа. Будто красные шли в обход, через Сиваш, а в лоб Перекоп штурмовали махновцы. В благодарность за это батьку наградили орденом, а его лихую армию прижали в бескрайней степи к морю и покосили из пулеметов.

Всю. До последнего бойца.

Разумеется, в это никто не поверил, но через два дня в полк приехали гэпэушники. Сначала арестовали не к добру памятливого начальника штаба, потом комполка, а напоследок всех комбатов и пару-тройку ротных.

А нынешний командир полка два года назад командовал ротой и носил в петлицах не две шпалы, как сейчас, а три кубика. Начальника связи арестовали год назад, и с тех пор Синицин мучается с этой долбаной связью, в которой он, выпускник пехотного училища, ни уха ни рыла.

– Так они шпионы были, наверное? Или вредители, – предположил Колька.

– А хрен их знает, может, и были, – согласился Синицин. – Только настоящие мужики они были.

Бутылка пустела. Тянуло на откровенность.

– А знаешь, Колян, – продолжал Синицин. – У старого комполка орден за Испанию был, а у начштаба – за КВЖД. Вот так! А у комиссара нашего – целых два! Один за то, что из-под Варшавы в двадцатом быстрее Тухачевского драпал, другой за то, что в двадцать первом кронштадтских матросов под лед спускал. Ты с ним поосторожнее. Он, знаешь, «на счету»…

И видя, что Коля закис от таких рассуждений, Синицин решил подбодрить собутыльника. Он встал, прошелся соколом по каморке, отбил каблуками дробь, хлопнул себя ладонями по груди, ляжкам и голенищам и выдал частушку:

Огурчики да помидорчики!

Сталин Кирова пришил в коридорчике!

Он весело посмотрел на Кольку, но тот не разделил его веселья.

Колька вспомнил, как кто-то рассказывал, как на партсобрании разбирали персональное дело одного коммуниста. Капитан-коммунист был направлен в Ленинград по делам службы, и черт его понес на Дворцовую площадь, где, как обычно, было полно народа. Приезжий люд любовался архитектурой Эрмитажа, глазел на арку Генерального штаба и мерил глазами высоту Александрийского столпа. Какой-то мужик подошел и попросил то ли прикурить, то ли закурить, не суть важно. Закурил, поблагодарил и пошел своей дорогой. Больше его капитан в жизни своей никогда не видел. Только через минуту после того, как мужик отошел, к капитану подошли двое в штатском, представились и попросили предъявить документы. Капитан предъявил. После этого двое очень вежливо попросили его проследовать с ними на Литейный для разговора и разъяснений. Оказалось, что мужик тот был – иностранец. Пусть прибывший в Советский Союз и разгуливающий по городу Ленина на совершенно законных основаниях, но – ИНОСТРАНЕЦ!!!

На Литейном битых три часа капитана терпеливо и обстоятельно расспрашивали, нет ли у него родственников за границей, нет ли кулаков и мироедов в родне, чем занимались его родители до семнадцатого года, не воевали ли они на стороне белых и почему, наконец, этот иностранец подошел не к кому-либо еще в целой толпе, а именно к нему, одетому в форму командира Красной армии? Может, какое сообщение передал? Может, это пароль такой был? Где, когда и при каких обстоятельствах они встречались раньше? Давно ли капитан завербован иностранной разведкой и какие сведения уже успел передать за рубеж? Капитан плакал, ползал на коленях, клялся Христом-Богом, что никогда этого иностранца в глаза не видел, умолял поверить и просил вызвать свидетелей.

Люди, которые его допрашивали, прямо при нем позвонили в часть, где подтвердили, что капитан такой-то последние полтора года в Ленинграде не был, так как вообще пределов части не покидал. Через три часа, вывернув всего его наизнанку, капитана отпустили, не извинившись, но в часть прислали официальную бумагу с изложением причин задержания. В части решили недостойный поступок капитана обсудить на партсобрании. И снова капитан плакал, ползал на коленях и умолял поверить и простить. Все понимали, что случай был глупейший и если капитана исключить из партии, то нужно будет гнать его и из РККА, сломав ему не только карьеру, но и жизнь. Но все также понимали, что капитан утратил бдительность.

Бдительность! Об этом говорилось ежедневно, плакаты, призывавшие к усилению бдительности, висели на каждом шагу и почти в каждом кабинете. Партия и сам товарищ Сталин терпеливо разъясняли советским людям, что внутренние и внешние враги не примирились с существованием первого в мире государства рабочих и крестьян, что по мере продвижения к коммунизму классовые противоречия будут только обостряться. Враги эти хитры и коварны. Они надевают на себя любые личины, лишь бы втереться в доверие и склонить на свою сторону незрелых и неустойчивых. Нужно быть бдительным! Враги и шпионы где-то рядом. Они среди нас. А этот растяпа-капитан прямо посреди бела дня дал такого маху!

Некоторые горячие головы предлагали вычистить капитана из рядов, но решено было на сей раз крови не проливать. Капитану влепили «строгача» с занесением в личное дело и понизили в должности.

Колька это запомнил и сделал выводы.

Стараясь придать своему лицу мужественное выражение, а в голос добавить холодной стали, он встал, одернул гимнастерку, поправил ремень и твердым, как ему показалось, голосом заявил:

– Гражданин Синицин! Прошу вас следовать за мной!

На самом деле от волнения и старания говорить уверенно и внушительно голос у Кольки сел, и в пространство полетел невнятный сип:

– Жажаницин, шушасе замой!

Но Синицин его понял. Еще надеясь обратить все в шутку, он стал дружелюбно уговаривать Колю:

– Колян, ты чего? Ты это всерьез, что ли?

Тогда Коля достал из кобуры наган, взвел курок и повторил уже спокойнее и тише:

– Гражданин Синицин, прошу вас следовать за мной.

В этот момент Осипов являл собой монумент, воздвигнутый в честь советской твердости и бдительности. Хоть на плакат его.

И Синицин вдруг обмяк, сделался жалким и суетливым. Не попадая внутрь, он стал натягивать сапоги прямо на босу ногу. Большой палец зацепился за голенище, но Синицин, не замечая этого, все толкал и толкал ногу в сапог. Провозившись с минуту, он наконец обулся и потянулся за ремнем.

Чувствуя, что и с ремнем выйдет нежелательная заминка, Коля остановил его:

– Ремень вам больше не понадобится, гражданин Синицин. На выход.

Они вышли на улицу. Синицин впереди, руки за спину, Осипов следом с револьвером в руке. За то короткое время, что ушло на обувание непослушных синицинских сапог, Коля успел остыть и успокоиться и теперь решительно не соображал, куда же вести этого Синицина. Он знал, что всех врагов народа нужно немедленно арестовывать. Так постоянно учили на политбеседах. Синицин сморозил частушку, направленную против вождя и учителя, клеветническую и откровенно вредительскую. Синицин, пусть во хмелю, проявил себя как вредитель и враг народа, и Коля его немедленно арестовал. Но что с ним делать дальше – этого лейтенант не знал. На политбеседах об этом не говорили, а сам он не догадывался. Прикидывая возможные варианты своих действий, Коля продолжал с обнаженным револьвером водить Синицина по расположению полка, нимало не смущаясь комизмом ситуации. Когда он повел его на третий круг, вдоль пути следования стали кучками собираться красноармейцы, по-своему, с солдатским юмором, комментировавшие этот променад двух командиров, из коих один шагал без ремня и фуражки, явно и демонстративно нарушая устав, а второй охранял нарушителя, уставив тому револьвер в район пониже спины.