Константин Калбазов - Бульдог. В начале пути Страница 12

— Да я за ради тебя, Петр Алексеевич, хоть в огонь, хоть в воду.

— Верю. От того и прошу беречься. Мне без моей правой руки несподручно будет, так что даже кашлянуть не моги. То повеление мое. Слышишь ли?

— Слышу, государь. Как ты велишь, так теперь пуще прежнего беречься буду.

— Спасибо за понимание и поддержку, Алексей Григорьевич. С делами государственными без меня справляетесь ли?

— С божьей помощью и с твоего благословения, Петр Алексеевич.

— Стало быть, все хорошо?

— Это с какой стороны посмотреть, государь. Как с одной, так вроде все слава Богу. А как с другой… Ты выздоравливай, Петр Алексеевич, — словно спохватившись, что взболтнул лишнего, сам себя оборвал на полуслове князь.

Вот же шельма. Чувствует, что в ту ночь переусердствовал, затеяв венчание с хворым и страдающим от болезни императором. Долгоруковы тогда на семейном совете постановили обвенчать находящегося при смерти Петра и Екатерину Долгорукову, ссылаясь на то, что церковь такие браки не запрещает. В усадьбе на тот момент никого постороннего не было, Иван привел две роты преображенцев, которые денно и нощно вели охрану. Вот и решили окрутить. Не вышло. Петр из упрямства и обиды, согласия своего перед священником не дал, а там и спасительное забытье. А потом Остерман прорвался‑таки в усадьбу. Одним словом завертелось и ничего у них не срослось.

После уж, вдруг воскресший государь, все еще будучи на смертном одре, волю свою явил, да так, что все диву давались. Словно подменили мальчонку. Словно и не Петр это. Но то, что тут нет никакой подмены, никто не усомнился. Мудрено такое устроить. Как видно, заглянув за край, государь сильно изменился, а может благодать божья на него снизошла. То не смертным ведать.

Как бы то ни было, а перемена была столь разительна, что Долгоруков, вдохновитель и голова последних событий не испугаться никак не мог. Вопрошая себя, он всякий раз приходил к одному только выводу — живой Петр, Долгоруковым не нужен, ибо опасен. А Ванька, бездарь безмозглая будто не понимает ничего.

Ему бы разъяснить оболтусу, да хоронится от отца, да дядьев, чтобы ни приведи Господь ни на что не сподвигли. Даже на заседания верховного тайного совета не ездит. Дурак! Позабыл в своем порыве о том, что сам же тестамент подделал, да еще и при свидетелях им потрясал. Хорошо хоть дядька его, Василий Владимирович, удержал голову неразумную и не дал настоять на той бумаге. Кстати, судьба ее неведома. Пропал документ. И это страшило пуще всего.

Но раз уж так‑то сложилось, то нужно бы дожать свадебку‑то. Только теперь нахрапом не получится. Теперь тоньше нужно. Петр‑то опасен, но его все еще можно обвести. А там, как только Катька понесет, то можно и вопрос решать. Все едино, кто будет — мальчик ли, девочка. То уж не важно, главное что кровиночка. Даже если помрет дитя во младенчестве, что с того, законная императрица Екатерина вторая, прошу любить и жаловать. Баба на престоле, эка неведаль, было уж и снова повторится. А Катька его воле подвластна, да и не станет она роду своему вредить.

— Чего же ты замолчал, Алексей Григорьевич? Сказывай все, раз начал, — решил подбодрить князя, Петр.

Все одно вопроса этого не избежать. Мало того, нужно обозначить свою позицию уже сейчас, чтобы время вынужденного бездействия не обернулось против него.

— Да стоит ли, Петр Алексеевич.

— Говори.

— Послы иностранные опасения высказывают. Опять же торговлишка с иноземцами хереть начала. Союзники на сторону посматривают, опасаясь того, что не сможет Россия им стать крепкой опорой, в делах государственных.

— И ты говоришь — все слава Богу?

— Так беда еще не приключилась, но настроения смутные ходят.

— Отчего напасть такая?

— Все обеспокоены делами на престоле российском.

— Чего тут беспокоиться? Болезнь на убыль пошла, император на престоле. Иль не доводят до всех, как здоровье мое?

— Как не доводить. Всенепременно. Но случившееся с тобой, сильно всех взволновало. Вон какую силу твое государство взяло, вся Европа с замиранием смотрит в нашу строну и волнуется от того, что тут смутные времена могут наступить. А все из‑за болезни твоей тяжкой. А ну как беда случится, а наследника законного нет. Всяк на себя одеяло потянет. Тут такое может начаться.

— И как быть, чтобы всех успокоить? Тестаментом озаботиться, да объявить на весь свет, чтобы покой в умы внести, — при поминании злосчастного документа, князь все же дал слабину и самую малость переменился в лице. Но как не краток был этот миг, Петр все же заметил перемену.

— На мой взгляд это может быть опасным, государь. А вот коли подле тебя появится вторая половинка, да дите народится, то тут уж не только Европа, но и народец наш российский в покой придет.

— Стало быть, опять сватаешь. Вот что ты за человек, Алексей Григорьевич? Ведь обручился я с Катериной, слово императора дал, а ты все торопишься. Иль моему слову веры уж нет? Так ведь, кабы не хворь со мной приключившаяся, то я уж был бы женатым, а там глядишь, ты бы уж о внуке подумывал.

О том, что эта невеста была уже второй, и однажды Петр от слова своего уже отступился лучше не поминать. Хотя, об этом никто и не забудет. Но с другой‑то стороны, дело и впрямь к свадьбе шло, не без давления со стороны тайного совета, а в частности Долгоруковых и Голицыных, представлявших там большинство, но шло.

— То твоя правда. Да ведь не только о кровинушке своей думаю, сердечком о тебе изболевшейся, но и о России матушке. Потому как кроме того, что отец, я еще и муж государственный и долг служения для меня превыше всего.

— За то и ценю тебя, Алексей Григорьевич. От того и полагаюсь на тебя, как на батюшку, коего и не помню вовсе. Что же касаемо свадьбы, не беспокойся, все будет по уговору и в назначенный день.

— Так в какой день‑то, Петр Алексеевич, — растерянно проговорил Долгоруков, явно ничего не понимая.

— Как и условились. Девятнадцатого января. Я как на ноги встану, перво–наперво хочу проехаться по святым местам, поклониться и Господа нашего возблагодарить за чудесное спасение, потому как только волею его и жив. Как с тем покончу, тогда и делами государственными займусь. А до той поры, все мои помыслы только к Господу нашему направлены будут.

— То ты верно решил, Петр Алексеевич.

— Прости, Алексей Григорьевич, устал я.

— Уже ухожу.

— Да. Медикус говорит, что через пару дней хвори во мне не останется. Хоть и слаб я еще, но не передашь ли Катерине Алексеевне, чтобы навестила меня послезавтра.

— Обязательно передам, Петр Алексеевич.

Вот и славно. Не сказать, что опасения Долгорукова удалось развеять полностью, но с другой стороны, он сдуру столько наворотить успел, что тут никак невозможно сыграть так, чтобы у него никаких опасений не осталось. Но уж год Петр отыграет по любому, а вот как оно дальше будет, то время покажет. Может и придется жениться на Катьке, а может все по иному разрешится. Тут удержаться бы, не свалиться под кручу.

Хотя, состояние его в значительной мере улучшилось, беседа с Долгоруковым измотала сильно. Вероятно сказалось напряжение. Тут ведь как, Долгоруковым и попускать никак нельзя, но и подозрений вызвать не моги. Крыса загнанная в угол вполне может напасть на кота, а род этот старинный и влиятельный, в том числе и его, Петра, стараниями, сегодня большую силу взял. Решат, что Петр им предпочтительнее мертвый, так удавят и не поморщатся.

Что с того, что на подворье две роты преображенцев, это еще не вся армия и даже не вся гвардия. Бросят клич, мол царя батюшку в заточении держат аспиды проклятущие, и пойдут гвардейцы против своих же братьев, уверенные в том, что долг свой исполняют. А там, в сумятице… Много ли слабому, да хворому надо…

Но и слишком много воли Долгоруковым то же давать никак нельзя. Хотя… Кто там сейчас против них? Остерман и Головкин. Двое из восьми. Нет. Трое. Ванька, но тот вроде как искренне принял сторону Петра, а поту к этим двоим не относится. Но против остальных они объединятся. Итак трое. Да и тут не все однозначно. Помнится Дмитрий Михайлович Голицын состоял в переписке с опальным светлейшим князем Меньшиковым, ныне покойным. Известие о его смерти пришло как раз перед болезнью. Долгоруковы же искренне ненавидели Александру Даниловича…

Нет. Не потянуть ему такого дела. Ни опыта, ни возможности. А вот у Остермана и то и другое в наличии имеется. Нужно будет с ним обязательно встретиться. Он конечно то же сам себе на уме, но с другой стороны, понимает — он может быть первым лицом ПРИ императоре. А вот Долгоруковы, старинный княжеский род могут повернуть и измыслить все по иному…

— Петр Алексеевич, лекарства пора принимать.

Появившийся в спальне Васька, сбил с мысли. Но Петр был даже благодарен за это. Голова шла кругом, от той каши, что сейчас в ней закипала. Куда ни кинь, всюду клин, словно и не на престоле он восседает, а во вражеском стане находится. Как же оно раньше‑то было? А так и было. Просто за постоянными охотами да забавами, ничего не видел, а теперь словно пелена спала. А толку‑то?