Во славу русскую - Анатолий Евгеньевич Матвиенко Страница 12

Далее расправный чин огласил приговоры остальным бунтовщикам, коим казнь в петле высочайшим рескриптом заменена на гражданскую с двадцатью годами каторги и вечным поселеньем в Сибири».

Я уронил газету. Нет сомнений, годовщина революции декабристам запомнилась. Но только — оставшимся в живых.

Вечером Маша заметила: на папе лица нет. Супруга моя Аграфена Юрьевна, женщина умная, промолчала. И только вечером, под балдахином кровати, робко спросила:

— Не думаешь ли ты…

— Не думаю. Уже решил. Еду в Россию.

Она подавила всхлип. Потом взяла себя в руки и спросила:

— Надолго?

— Теперь не знаю. Помнишь, уезжая в мае, обещал: скоро встретимся? Вот. Как смог, так и вернулся. Сейчас Русь погрузилась в черноту. Не могу объяснить тебе, почему сие случилось, но в том есть и моя вина, не одного только негодяя Пестеля. Его никто остановить не может. Я попытаюсь.

— Убьёшь его?! Не на войне — это не по-христиански!

— Проблема уже не в нём, а в людях, его окруживших. Многие из них, вполне приличные до двадцать пятого года, благопристойные, из хороших семей, служат дьяволу, сами себя проклинают, но служат!

Ровно также германцы, представители романтической нации, давшей человечеству Гейне, Гёте, Шиллера, вдруг сложили из своих тел и душ пирамиду, имя ей — нацизм. Если бы Гитлера придавили до 1933 года, нет никакой гарантии, что при иных вождях НСДАП захватила бы штурвал, всё же Адольф превосходил однопартийцев в умении бороться за власть, не брезгуя никакими методами. А вот в районе сорокового года его устранение вряд ли что-то поменяло бы. Фюрером германской нации объявили бы кого-то другого из нацистских бонз, история покатилась бы заданному им пути: с нападением на СССР, с объявлением войны Соединённым Штатам.

Фантастика, конечно, что Пестель так быстро построил «вертикаль власти» на руинах прежней, сметённой революцией. Но в какой-то мере ему проще, чем Гитлеру. Русь давно растеряла вечевые традиции Великого Новгорода и Пскова, народ привык к «твёрдой руке» и ахнул от того, как декабристы её отрубили. Пестель без затей отрастил новую властную конечность и трахнул сомневающихся по башке, чтоб всем было ферштейн: рука в достаточной мере и твёрдая, и скорая на расправу.

Груня поплакала немного да уснула, не зная главного — ехать я решил уже на следующее утро.

В темноте пахло домом, уютом. Пахло волосами жены. Чуть кислым: девочки пролили молоко, пытаясь напоить котёнка. Пахло всем тем, от чего не хочется уезжать в неизвестность.

Но — надо!

Глава 5

5

Как же не хватает здесь самолётов… Или хотя бы железной дороги. Путь к Волге растянулся на два месяца. Рождество встретил в дороге, в Москве останавливаться не решился, даже со Строгановым не захотел встречаться. Что бы не творилось у него в душе, Александр стал подручным и правой рукой узурпатора, за проделки лиходеев из К.Г.Б. ему отвечать, а не только Бенкендорфу и иже с ним.

Заехал только в Замоскворечье к старшему Строганову — Григорию Александровичу. Тот горестно поведал: диктатура не всех убила физически, многих морально, что, быть может, ещё трагичнее, — растоптала, перекроила по своим лекалам, приучила действовать по приказу, а не по велению совести. Старшие сыновья также оставили службу. Подумывают уехать из Москвы. Куда? Да в тот же Нижний Владимир, лишь бы дальше от пестелева вертепа.

У меня на языке вертелось сказать: я это, я! Из-за меня Россией правит банда Пестеля, а не император Николай. И всего-то я помог августейшей семье наследника родить… Вот как благое дело боком вышло!

Нужно было не за океаном отсиживаться, а ехать в Санкт-Петербург накануне «Великого Декабря». Совсем не обязателен был арест заговорщиков с расправой, отправили бы их нести службу подальше от города в дни коронации и присяги да присматривали потом. Тем более знали же во дворце про их тайные обчества-сообчества, только вот — недооценили… Уверен, нашлись бы, кто ко мне прислушался.

А через два месяца закономерно вылез на поверхность отечественный Наполеон, только не корсиканец, а германец. При нём казнили главных участников переворота, Дантонов-Маратов-Робеспьеров русского розлива,

Когда полозья моего верного дормеза, на зимнее время — на санном ходу, зашуршали по снежной улице Нижнего Владимира, шёл февраль. Я как раз поспел к очередному «великому» празднику — годовщине занятия Пестелем кресла председателя Верховного Правления. Первым делом в феврале 1826 года новоявленный фюрер отменил выборы во Всероссийский учредительный конгресс, точно так же, как большевики в Беларуси 1917 года разогнали Всебелорусский съезд, а потом в Петрограде Учредительное собрание. Караул устал… У известной версии истории, о которой вещали учебники моей юности, появился такой зловещий приквел.

Надо сказать, что к зиме строгановские сатрапы извели самые очевидные проявления недовольства, жизнь вернулась в практически нормальное русло. В моей реальности через год после пришествия Ульянова во власть уже полыхала Гражданская война.

Во Владимире купеческие старшины да заводчики праздничный день пропустить не могли. Теперь, с упразднением сословий, они по полному праву хаживали в бывшее губернское дворянское собрание, отныне — только губернское. Когда ещё вместе собраться и чарку опрокинуть, не оглядываясь на Вышнее Благочиние, усматривающее в любом собрании тайное общество?

Там Павел Николаевич Демидов, купец и заводчик из династии Демидовых, местных Рокфеллеров, принимал гостей с Урала и всей губернии. На меня глядел настороженно: известно, что я — птица провластного полёта, в июле мандатом от Пестеля размахивал, требуя менять рублёвые ассигнации на золото по прежнему курсу. Вскоре внимание Демидова отвлеклось на другого гостя, ростом мне по грудь.

— Александр Сергеич, душа моя, вы с Болдина съехали? Надзор же за вами! А как в Сибирь приговорят?

— Пустое, Пал Николаич, — ответствовал чуть пьяный поэт. — Иль не имею я права во имя праздника вседержавного кутнуть за здравие вождя? Куда шампань унёс, лакей-каналья?

К вечеру демидовский особняк близ слияния Оки и Волги наполнили выходцы из славных нижегородских семей — Блиновы, Бугровы, Курбатовы. Строгановы, конечно, тоже были, дальние родственники всемогущего обер-фюрера К.Г.Б. Купеческие жёны, яркие, румяные, худобой не обременённые, в отдельный кружок сбились. Степенные их мужья, как водится, разговоры завели о торговле. Я приклеил ухо.

Александр Петрович Бугров, наследник мукомольного дела отца и самый юный из купечества, сокрушался о ценах.

— Четыре рубля сегодняшних не стоят и рубля прошлогоднего. Цену на муку мы втрое подняли и всё одно за зерном не поспеваем. Хоть