Апгрейд - Денис Ратманов Страница 12

не меньше сотни. Пахнет жареным луком. Звенят ложки, посуда, стоит мерный гул. И где его искать? Пока топаю к раздаточной в середине и стою в очереди, один за другим осматриваю столы со склонившимися над ними работягами, но Рэя среди них нет. Беру тарелку с бурой отвратительной на вид похлебкой и кусок хлеба, подсаживаюсь к троице работяг, которые уже доедают, подношу ложку ко рту и слышу позади хриплый мужской голос:

— Тут свободно?

Молча киваю и едва не давлюсь кашей со вкусом гороха: напротив садится Рэй, оглаживает серую робу.

— Новенький? Я уже неделю отработал! Видишь, шмот выдали.

Его голос весел и бодр, а глаза холодны, поза вальяжна, а плечи напряжены.

— Леон, — представляюсь я.

Он хмыкает и представляется, начинает есть, а когда троица освобождает стол, продолжает:

— Удивительно, что я тебя сразу не узнал, — он подсовывает под мою тарелку сложенный листок бумаги. — Здорово маскируешься. Давно здесь?

— Второй день.

Его реплика про маскировку не вполне понятна, но не переспрашиваю.

— Понял. Тогда — четверг.

Не уточняю насчет четверга, потому что на освободившееся место садятся четверо рабочих, а свидетели нам не нужны. Рэй уходит первым, я считаю до десяти, отношу пустую тарелку и уже в своей опустевшей комнате разворачиваю записку.

«Бери выходной в понедельник. Встречаемся на станции 38 (пятое кольцо метро) в 16.00». Теперь ясно, что выходной нужно взять в четверг. Интуиция подсказывает, что этот человек ответит на большую часть моих вопросов.

[1] Северная и Южная Карталония — название Америк.

Интерлюдия. Гамилькар

В приемной Верховного жреца Гамилькар торчит уже двадцать три минуты, и если перевести время в деньги, его ожидание стоит десятки миллионов.

Он сатанеет от несправедливости происходящего и с трудом сдерживает гнев. Если бы не Элисса, его первая дурковатая жена из Магонов, как под землю провалившаяся вместе с их ребенком, предназначенным в жертву, все было бы по-другому. Теперь же Ваал, видимо, отвернулся от него, и непонятно, сколько еще нужно жертв, чтоб расположить бога к роду Боэтархов.

Гамилькар знает: его место как минимум в Совете Пяти, а не здесь, пусть и на седьмой ступени пятого уровня, на самой вершине зиккурата, но — в приемной. Предыдущий Верховный Жрец пророчил ему судьбу Белого Судьи. Когда Танит изберет его, ему откроется доступ к кому угодно и куда угодно.

Наконец белые с позолотой двери распахиваются, и Гамилькар, оставив телохранителей, шагает по красным ковровым дорожкам мимо роскошных жреческих покоев, мимо малых залов с идолами, где проходят закрытые служения.

Верховный жрец Ганнон ждет его в коридоре с самым настоящим факелом в руке. Он абсолютно лыс, удалены даже брови и ресницы; обвислые, как у собаки, щеки вздрагивают, когда он видит гостя. Жрец одет в белоснежную тунику и алую мантию, расшитую золотом.

— Рад приветствовать тебя, Гамилькар, глава рода Боэтархов, — говорит старик, разворачивается и, позвякивая серебряными колокольчиками на запястьях, идет по коридору. — Следуй за мной.

«Хоть бы извинился за опоздание, червь», — раздраженно думает Гамилькар, шагающий следом.

В комнате, где проводятся ритуалы, нет окон, стены обиты алым шелком. Восемь факелов на полу, если соединить их линиями, образуют октаграмму, в центре ее — медный лист алтаря под ним — жаровня с углями.

— Я встречался со всеми девственницами древнейших родов, — с трудом подавляя раздражение, говорит Гамилькар. — Ты уверял, что Танит уже воплотилась, твой предшественник — что наши судьбы связаны неразрывно. Но ее среди них нет! Я бы ее почувствовал. А значит, кто-то из вас ошибся, и либо не меня Ваал выбрал на роль Белого Судьи, либо Танит еще не воплотилась.

— Высшие пророчества никогда не лгут. Но уже завтра тебе придется пожертвовать самым дорогим за право узреть будущее.

— У меня есть еще сыновья.

— Достаточно первенца. Это должен быть не ребенок.

— Да будет так, — кивает Гамилькар, и его сердце пронзает боль при мысли о том, чем он пожертвует.

Жрец протягивает нож и чашу. Не моргнув глазом, Гамилькар вскрывает вену на левой руке, сжимает кулак, чтоб кровь не свернулась. Когда чаша наполняется на четверть, закрывает рану пальцем.

Приняв чашу, жрец воздевает ее над головой, несколько раз встряхивает, звеня колокольчиками. Одна за другой входят четыре жрицы-вестницы, принесшие в жертву свои глаза, чтобы видеть большее, становятся по углам комнаты и начинают петь. У каждой свои слова, их звонкие голоса сливаются, и пение а капелла[1] рождает дивную завораживающую мелодию. Гамилькар встряхивает головой, чтоб избавиться от наваждения.

Жрец затягивает песнь на древнепунийском, опрокидывает чашу на раскаленный лист алтаря — кровь шипит и пузырится, тошнотворно пахнет горелой плотью. Вестницы снимают лист и переворачивают, ставят перед жрецом, он вперивается в черный рисунок, глаза его закатываются и становятся черными.

Гамилькару неприятно это видеть, и он изучает блестящие носки своих ботинок. Вестницы смолкают и, придерживаясь друг за дружку, выходят. Жрец смотрит на Гамилькара взглядом снулой рыбины, ничего нельзя прочесть в его глазах.

— Ну? — не выдерживает Гамилькар.

Жрец проводит рукой напротив узоров из запекшейся крови и говорит:

— Видишь? Вот ты, вот она, вы встречались, если не сказать что были близки. Она была рядом, это точно. Вот ты, вот Величайший распростер руки за твоей спиной, — его лицо меняет выражение, он сглатывает.

— Что еще?

— Ты действительно избран, она — воплотилась, и ваши жизни связаны.

— Ты что-то скрываешь?

—…Вмешательство темных сил. Сумбур. Смерть. Кто-то еще… — он всматривается в рисунок. — Или что-то поднимается снизу. Небо падает на землю, — не замечая боли, жрец ведет пальцем по раскаленному листу. — Песочные часы, где песок течет снизу вверх…

— Чья смерть? Надеюсь, не моя?

— Нет, много смертей. Хаос…

— Я получу, что хочу?

Жрец одаривает его долгим взглядом, мысленно взвешивая каждое слово, ведь перед ним стоит человек, судьба которого — встать за штурвал корабля, несущегося на рифы. А получится ли у него предотвратить катастрофу, ритуал не показал.

— Ты получишь наивысшую власть, но не сразу, и будут трудности.

— Спасибо. Проводи меня.

* * *

Вместо того, чтобы лететь на совет директоров в Британию или выполнить обещание и повезти детей на летающий остров, Гамилькар отправляется в резиденцию, занимающую огромную территорию на первой ступени пятого уровня. Его там ждет Дияла. Ждет каждый день.

Едва он переступает порог, Дия бросается ему на шею. Целуя в губы, Гамилькар берет ее за руки, отстраняется, ласкает взглядом. Она — совершенство. Бронзовые волосы волной, изумрудные глаза, чувственные губы и снежно-белая кожа, а тело — творение воли божественного скульптора. Но главное, она — сама любовь.

Увидев ее анкету на сайте «В добрые руки», он оплатил лот без раздумий и долгих три месяца был счастлив.

— Чего ты хочешь, родная? — шепчет он, гладя ее щеку.

— Я хочу быть с тобой — всегда.

— Ты и так со мной. Желай. Исполню любой каприз: бриллианты, остров… Ты ж не видела мира и не купалась в океане. Летим!

Дия округляет глаза.

— Но я не собрана.

— Летим. Все недостающее купим по дороге.

Гамилькар мог бы пожертвовать контрольный пакет акций какой-нибудь своей компании, мог бы отдать один из островов или нефтяных вышек, но завтра он купит новую — это не жертва, а подачка, Ваал не примет ее. Даже если пожертвует корпорацией «Тау», это будет не то. Самое дорогое, что есть у Гамилькара — Дияла. Рабыня с самых низов, где тоже рождаются жемчужины.

У него есть сутки, завтра он отдаст Диялу Величайшему, чтобы воплощенная Танит обратила на него свой взор. И эти сутки Дияла должна купаться в счастье.

[1]А капелла — Пение без звукового сопровождения

Глава 5

Условный рефлекс

Уже после встречи с Рэем я понимаю, почему он так скрывается: здесь повсюду камеры, нас пишут даже в туалете, потому мыться хожу, когда в душе выключают свет, и спать ложусь одетым.

С каждым днем все больше убеждаюсь, что мой план обречен на провал: вокруг меня примитивные зверобогие, самым продвинутым был Титус, но до него хрен доберешься. Но все-таки я тут не зря: многое узнал и лучше изучил врага, Рэя встретил.

Вечером вторника, стоя в очереди за похлебкой, я так погружен в себя, что не сразу узнаю