Кровь на эполетах - Анатолий Федорович Дроздов Страница 12

– Добейте! – крикнул я солдатам и устремился вперед. В брешь уже заскакивали другие гусары, причем сразу парочка. А вот хрен вам! Хрясь! Поворот волчком – хрясь! Полетайте, парни! Вернее, приземляйтесь. Засадив носком сапога в промежность француза, оказавшегося пошустрее и успевшего вскочить на ноги, я развернулся к следующим. Хрясь, разворот, хрясь… Мной овладела непонятная дикая ярость. Я бил и крушил, ловко уворачиваясь от ответных ударов сабель и даже выстрелов из пистолетов. Падали лошади, летели наземь всадники. Успевшие спрыгнуть с убитых коней гусары не стали связываться с придурком с топором в руках и убежали к своим. Я запрыгнул на круп убитой лошади и вскинул топор над головой.

– Что, зассали, пидоры! – завопил во весь голос. – Ком цу мир! Я вам покажу кровавую гэбню!

Смельчаки среди пидоров нашлись: двое всадников рванулись вперед и напали на меня сразу с двух сторон. Хрясь! Конь рухнул, придавив всадника. Бам! От сильного удара кивер сел мне на уши. Подскочивший справа всадник угодил по нему саблей. Я, не глядя, отмахнулся лезвием топора. Хрусь! Густая теплая жидкость брызнула мне в лицо, залепив глаз. Блядь! Я повернул голову. Побелевший гусар с ужасом смотрел на свое правое плечо. Руки с саблей у него более не было, а из короткого обрубка фонтаном прыскала кровь. Не боец. Остальные всадники отчего-то нападать не спешили и, натянув поводья, встали в десятке метров от меня, глядя в сторону. Впечатлились, петушки галльские.

– Капитан! – раздалось позади, и я узнал голос Синицына. – Сигай долу!

Мгновенно сообразив, я спрыгнул с крупа и ничком рухнул на вытоптанную копытами траву, уронив при этом топор. За спиной грохнул залп, и все вокруг затянуло серым дымом. Я встал и, волоча ноги, побрел к своим. Идти было тяжело – из меня будто выпустили воздух. Из дыма выскочили Синицын с Пахомом и, подхватив меня под руки, затащили вглубь каре, где усадили на траву.

– Сейчас, сейчас, – забормотал денщик, пытаясь снять с меня кивер. Руки у него дрожали, подбородочный ремень никак не поддавался.

– Отстань! – прикрикнул я. – С чего тебе вздумалось?

– У вас кивер разрублен, лицо и мундир в крови, – сообщил стоявший рядом Синицын. – Нужно осмотреть рану.

– Это не моя кровь, – сказал я и, подумав, стащил кивер. Осмотрел. М-да, приложили знатно: лезвие сабли, миновав репеек[26], разрубило верх, дойдя до латунной гренады[27], однако не затронуло ее. Дубленая кожа выдержала, крови внутри не наблюдалось. Я на всякий случай ощупал голову – цела. Вот и ладно. Я нахлобучил кивер обратно на голову. Пахом с Синицыным стояли впереди, странно на меня глядя.

– Антип Потапович! – нахмурился я. – Почему вы здесь? Там же бой!

– Нет больше боя, – ответил он. – Наши подошли. Бегут французы. Спасла Царица Небесная.

Он размашисто перекрестился. Я вскочил на ноги. Гусары улепетывали на другой берег и частично уже успели перебраться через реку. Вслед скакали всадники в блестящих кирасах и, догнав отставших, наотмашь рубили палашами. Вот почему гусары смотрели в сторону – пришла, значит, подмога. Где ж ее носило?

– Вот что, Потапович, – сказал я подпоручику. – Несите раненых сюда, мне нужно их осмотреть, а вы трофеями озаботьтесь, не то другие желающие найдутся. И еще, – указал я рукой. – Кони битые лежат, видите? Это свеженина. Разделывайте и варите. Люди голодны.

– Слушаюсь, ваше благородие! – вытянулся Синицын, повернулся и убежал. Это с чего он «благородствует»? Офицер ведь, а не нижний чин.

– Ваше благородие! – подскочил Пахом. – Вам бы умыться и мундир постирать.

– Потом! – отмахнулся я.

Протерев тыльной стороной ладони глаз и убедившись, что тот видит, я занялся ранеными. К моему удивлению, их оказалось немного – шестнадцать человек. Погибло одиннадцать егерей – все новобранцы. Но об этом я узнал чуть позже. Пока же занимался сортировкой раненых. Итог оказался грустным: половина не выживет. Пулевые раны в грудь и живот… Не со здешней медициной. Я приказал отнести безнадежных в монастырь, как и павших. Монахи их соборуют, а после отпоют и похоронят на кладбище. Редкий случай для солдата на войне. В следующий час я чистил раны, зашивал их и бинтовал. Мне помогали санитары из нестроевых. За спиной шла какая-то суета, раздавались команды, топали сапоги – я не обращал на это внимания. Внезапно все стихло. Закрепив бинт на руке раненого унтера, я выпрямился и обернулся. Ага, начальство пожаловало. В нескольких шагах от меня верхом на гнедом жеребце сидел Паскевич в окружении командиров бригад и полков. Спешнев тоже здесь. Все молча смотрели на меня. Напротив застыл батальон – ротные успели построить людей. Правда, стоят – как бык поссал, да и выглядят солдатики не орлами. Амуниция перекошена, некоторые без головных уборов. Рожи черные от порохового дыма. Но что есть, то есть. Я направился к начальству и, не доходя пары шагов, остановился и бросил ладонь к киверу.

– Ваше превосходительство! Первый батальон 42-го егерского полка, выполняя ваше приказание, вступил в сражение с неприятелем и не позволил тому захватить Малый Ярославец. Отбиты две атаки противника, разрушена наведенная им переправа. Наши потери – 27 человек. У французов убитых не менее сотни. Командир батальона капитан Руцкий.

– Что у вас за вид, господин капитан? – нахмурился Паскевич. – Весь в крови, кивер разрублен. Вы ранены?

– Никак нет, ваше превосходительство! Это не моя кровь.

– Тогда займитесь собой. Офицеру надлежит выглядеть, как подобает, даже на поле боя, а вы с ранеными возитесь. На то военные медики есть. И за подчиненными приглядите, а то не батальон, а партизанский отряд какой-то. Слоняются по полю, мертвых французов обдирают. Другие убитых коней потрошат. Мародеры, а не егеря. Господин подполковник, – повернулся он к Спешневу. – Приглядите.

Паскевич завернул жеребца и поскакал к городу. Следом устремилась свита, оставив Спешнева. Семен спешился и подошел ко мне.

– С чего генерал на меня напустился? – спросил я.

– Выговор от Раевского получил, – объяснил Семен. – Опоздали мы к городу, Дохтуров раньше успел. Кирасиры тоже. Ладно, плюнь! – махнул он рукой. – Иван Федорович – человек справедливый, погорячится и отойдет. Рад видеть тебя живым. Но собой займись, а то вид, как у вурдалака, – он хохотнул. – Тяжко пришлось? – спросил сочувственно.

– Не сладко, – вздохнул я. – Не чаял уцелеть.

– Позвольте, я расскажу, – подключился к разговору подошедший к нам Синицын. – А господин капитан пусть займется собой.

Спешнев кивнул, и они