Юрий Валин - Товарищ «Маузер». Братья по оружию из будущего Страница 13

– На Красной площади фонарей не хватит.

– Говорю же – не спеша. Прилюдно. Под барабаны. Что-то вы невеселы, Земляков-Голутвин. У нас так не принято. У нас и в штыки с шутками ходят. Мандражируете с непривычки?

– У меня мама в Москве умерла. Недавно узнал.

– Сочувствую. Ничего, через пару недель, максимум через месяц, будем в Первопрестольной. Наведем порядок.

Герман думал о том, как будет искать могилу матери. Представить тенистый и спокойный Нескучный сад, превращенный в кладбище, решительно не удавалось.

– Вашбродь, кажись, к стрелкам подходим, – доложил наблюдатель.

– Там входные стрелки и будка смотрителя, – поспешно сказал Герман. – Надо бы проверить.

Бронеплощадка сбавила ход. Солдаты спрыгнули на насыпь. Герман соскочил следом. Вокруг клубилась полутьма раннего летнего утра. Просто удивительно, насколько тихо. За спиной притаился огромный зверь-паровоз. Тихо дышал жаром и угольной пылью.

– Шуфрич, чего ждем? – вполголоса спросили с бронеплощадки. – Рассвет скоро.

– Сейчас сделаем, Петр Константинович, – отозвался поручик. – Значит, мы к стрелкам. Вы, прапорщик, проверьте хижину. Федор, сходи с господином прапорщиком.

Герман, стараясь держаться уверенно, зашагал к «хижине». До сторожки стрелочника оставалось с сотню шагов. Солдат с винтовкой на плече шел следом. Конвоир-телохранитель. Да-с, господин прапорщик, доверие требуется еще заслужить. Перепрыгивая через рельсы, Герман чуть не споткнулся.

– Да вы не извольте беспокоиться, – вполголоса сказал Федор. – Красные ныне пуганые. Меньше чем батальоном в засаду не садятся. А батальон мы за пять верст учуем. Краснопузые-то у вас в городе шибко зверствовали?

– Не слишком. Не успели. Рабочий отряд с завода как ушел в восемнадцатом году, так и пропал. Комиссарики, что остались, красную тряпку над крыльцом поднимут и приказы строчат. А как немцы или еще кто у города, так комиссары в кусты. ЧК у нас только проездом бывала.

– Повезло городку. Мы давеча под Лозовой с чекистским отрядом схлестнулись. В мозг бились, до штыков дошло. Злобятся, сучьи дети.

– Федор, вы бы потише говорили, – обеспокоенно сказал Герман. – Мало ли…

– Да что там, – снисходительно сказал солдат, но винтовку взял на руку. – Вон, темно. Спит обходчик. Или вообще заколочено. Бардак нынче на чугунках.

Маленький домик у переезда действительно хранил мертвый вид. Конура за низким плетнем была пуста, валялся пустой ошейник. На кривой яблоне сонно чирикнула птица. «Пеночка-теньковка, – подумал Герман. – Вот глупые, любят у жилья устраиваться».

Федор ткнул прикладом дверь:

– Есть кто? Открывай живо!

После паузы из-за двери с опаской спросили:

– Та що ви ломитеся? Я ж при служби. Що вам треба? Ви хто таки?

– Добровольческая армия, – строго сказал Федор. – Полк имени его превосходительства генерала Корнилова. Слыхал? Отворяй сейчас же! Чужие в доме есть?

– Та, боже ж ти мій, які чужі? Заходьте, будь ласка. Зараз лампу запалю…[6]

Лязгнул крюк на двери. Федор, держа винтовку наперевес, сунулся в сторожку. Герман, пригибая голову пониже, чтобы не задеть фуражкой низкий косяк, шагнул следом. В нос шибануло спертым, густо пропитанным сивушными парами воздухом. «Да что ж он так напивается? Еще стрелочник, черт бы его побрал», – успел подумать прапорщик.

Два раза грохнуло-сверкнуло – прямо в глаза. Ослепленный Герман инстинктивно присел. Впереди рухнул, больно задев каблуком по колену, Федор. Лязгнула упавшая винтовка.

– От то твоя мамка… – со злорадством начал кто-то в углу.

Стрелять Герман стал исключительно с перепугу, ничего не видя, в глазах еще плавали радужные круги после слепящих вспышек выстрелов. «Наган» в руке коротко дергался, рассылая пули в углы тесной комнаты. Что-то звенело и трещало. Револьвер в поднятой руке уже всухую щелкал курком. В оглушенные уши лезли хрипы и стоны. В комнате шевелилось что-то большое, многоголосое. Мимо качнулся кто-то высокий, обдал вонью пота. Герман судорожно щелкнул вслед курком пустого «нагана». Захрустело громче, огромный силуэт оседал, хватаясь и отдирая одеяло, занавешивающее окно. В сером сумраке прапорщик увидел лежащие на полу фигуры. Еще одна запрокинулась поперек железной кровати. Медленно приподняла с подушки руку с нелепым обрубком трехлинейки. Герман с ужасом смотрел, как обрез поворачивается в его сторону, слепо целит куда-то в живот. Прапорщик зажмурился. Секунда показалась длиною в год. Выстрела не было. Герман приоткрыл глаза, – человек на кровати, очевидно раненый, пытался передернуть затвор обреза. Взвыв от нового приступа ужаса, Герман швырнул в сторону кровати револьвер. Видимо, попал – человек охнул, снова потянул затвор обреза. Не слыша собственного воя, прапорщик кинулся к кровати, сапоги наступали на мягкое, еще живое, Герман двумя руками отпихнул обрез, угодив прямо в лицо владельцу. Тот жалобно охнул. Герман еще раз нажал на обрез, вдавливая его в отворачивающееся лицо раненого. Сбоку кто-то с коротким блеяньем вскочил на ноги, кинулся из угла к двери, споткнулся, упал на тела. Лежа, обернулся, вскинул руку. Герман успел заорать: «Мама!» – чуть ли не в нос ударил факел револьверного выстрела. Втянув голову в плечи, прапорщик сполз с кровати на пол. Блеющая фигура, не глядя, выстрелила еще раз – пуля ударила в лежащего на постели. Тот захрипел. Герман, в полном ужасе, рванулся на четвереньках вперед, ударил головой и плечом, оттолкнул руку с револьвером. Противник, мелкий и суетливый, брыкался и лязгал зубами. Прапорщик инстинктивно пытался перехватить оружие. Неожиданно враг лягнул Германа в живот, вырвался и, вскочив на ноги, устремился к двери. Снова споткнулся о чью-то голову, упал на колени, взвизгнув, вскинул револьвер. Прапорщик сунулся лицом в пол, ободрал щеку о подкованный каблук одного из лежащих. Пуля прошла над головой. Застонав, Герман заерзал, пытаясь найти хоть какое-то укрытие. Мелькнула мысль закатиться под кровать. Враг у двери пытался вскочить, пискляво матерился. Герман полез ногами под кровать, рука наткнулась на что-то знакомое, покато-деревянное. В совершеннейшем отчаянии прапорщик вскочил, замахнулся наотмашь. Винтовка зацепилась за стол, сшибла чугунок, но приклад все-таки настиг противника. Человечек охнул, ухватился за плечо, вскрикнул: «Пусти, кат!» и, подпрыгивая на заднице, попытался отползти к порогу. Револьвер все еще был в его руке. Герман перехватил винтовку удобнее, тускло блеснуло острие штыка. Человечек уже выбрался на порог, привстал в дверном проеме. Прапорщик вложил в укол-удар всю силу и ненависть. Четырехгранный штык вонзился между лопаток, задел позвоночник, вошел до упора. Герман, одурев от ужаса, сделал столь знакомое движение, словно вновь работал вилами на сеновале. Легкого человечка на штыке приподняло, кинуло вперед. Прапорщик отпустил винтовку, человечек беззвучно вылетел на низкое крылечко, сделал лягушачье движение ногами и замер. Винтовка грузно покачивалась, торча из спины, покрытой овчинной безрукавкой.

Герман попятился, наступил на мертвеца, споткнулся и жестоко врезался во что-то затылком. Мир мгновенно погас.

Сейчас, медленно шагая по улице, носящей истинно малорусское название «Пушкинска», Герман догадывался, что тогда, в сторожке, со всей дури приложился черепом о сложенные в углу ломы и кувалды. Правы товарищи большевики – страшнее молота оружия не бывает.

Отлежавшись на относительно чистой госпитальной койке и наглотавшись порошков, Герман мог воспринимать произошедшее с некоторым юмором. Вот так и становятся героями, когда под кровать закатиться не удается. Да бегущие на выручку корниловцы были впечатлены молодецки вышвырнутым на штыке большевиком. В сторожке, кроме несчастливца Федора, обнаружили четырех бездыханных злоумышленников. Одним из покойников был стрелочник. Герман подозревал, что железнодорожный рабочий сам пал жертвой ночных налетчиков, но объясняться и высказывать собственные версии произошедшего было поздно.

Путешествие на бронеплощадке Герман помнил отрывочно. Он, с толсто замотанной головой, лежал под шинелью, и стук колес непрерывно раскалывал и раскалывал пострадавший череп. Кажется, несколько раз сознание оставляло прапорщика. То летела, то стояла платформа, завывал мамонтом паровоз – было это или галлюцинации? Бредовое состояние. В общем, все как обычно в никчемной жизни Германа Олеговича Землякова-Голутвина.

Герман, отдуваясь, остановился, перевесил вещмешок на другое плечо. Где эта чертова улица Гоголя? Пришлось спросить у прохожего. Субтильный господин объяснил пространно, излишне подробно и даже с некоторым подобострастием. Его пухлая дама смотрела на перевязанную голову изнеможенного офицера со страхом и восхищением.

Всё – миф. Доблесть, храбрость, воспетое в легендах мужество – миф. Люди грызут, режут, стреляют друг друга исключительно из банального животного ужаса. Не ты – так тебя. «Ликвидирована группа чекистских лазутчиков, готовившая диверсию на пути бронеплощадки «Белый боец». Блеф. Приписки-с, господа. Да и были ли те бандиты красными? Никаких опознавательных знаков на покойниках Герман не помнил. Впрочем, все они, хамы, одним миром мазаны.