Татьяна Вяземская - Зовите меня Роксолана. Пленница Великолепного века Страница 13

– Какое красивое! Девочки, все видели?! Наша Хюррем от султана подарок получила…

Сбежались «девочки»: кто-то откровенно завидовал, кто-то от души радовался – были и такие, которые радовались даже чужому счастью.

– Это любимый камень Сулеймана!

Кто произнес это вслух – она не поняла, но после этой фразы девушки оживились еще сильнее.

– Да, даже Михримах он в последний раз подарил браслет с рубинами.

– А рубины – любимые камни его отца, султана Селима!

– А все знают, что Сулейман отца недолюбливал!

– Вот Михримах тогда психовала! Делала вид, что радуется, а сама служанку ущипнула!

– Да, как будто та ее за волосы дернула, когда расчесывала!

– А на самом деле – ничего подобного! Все знали, что это из-за браслета!

– Смотрите, а ведь это не одежда! Ожерелье было завернуто в шаль!

– Интересно, что это означает?

Анастасия уже давно сидела на своей кровати, зажимая руками уши, а девушки все продолжали обсуждение.

Но одна фраза, несмотря на то, что она старалась не слушать и не слышать, до ее ушей все же долетела.

– Изумруд укрепляет целомудрие. А ведь все знают, что султан скоро едет на войну…

Концовка фразы утонула в хохоте – здесь, в гареме, «для укрепления целомудрия» имелось куда более действенное средство, чем драгоценные камни: угроза быть зашитой в мешок вместе с камнями и выброшенной в Босфор.

Но об этом Анастасия даже не подумала. В уши билось одно и то же слово: «война». А вернется ли с войны он, тот самый, подаривший это ожерелье и так жизнерадостно хохотавший сегодня над ее попытками огрызаться? Человек с совершенно чуждым ей менталитетом, человек, с которым ее на самом-то деле разделяет пропасть. Человек с веселым смехом и грустными глазами.

Глава 9

Тянулись один за другим долгие дни. За ее спиной перешептывались – она не слышала и не видела. Воспользовалась «прощальным подарком» султана – правом посещать библиотеку, и была удивлена. До сих пор почему-то думала, что ничего, кроме Корана и его многочисленных толкований, тут не встретит.

Изучала турецкий и персидский; Сулейман, по слухам, хорошо знал арабский, сербский, но, как говорится, «нельзя объять необъятное».

Кто-то из девушек хвалился тем, что отправил Сулейману письмо. Одна заплатила килерджи-уста – старуха, отвечающая за «кладовые», выполнявшая, можно сказать, роль экономки, была грамотной и – о, счастье! – падкой на украшения. Правда, девушке эта услуга обошлась в серьги с гранатом и такой же перстень, но она была уверена, что, получив письмо, султан не забудет, от кого оно пришло, а стало быть, ее ждет новая ночь любви и, соответственно, новые подарки.

За другую написал письмо один из евнухнов. Чем расплатилась она – об этом ходили разные сплетни, одна нелепее другой. На его месте Анастасия бы рассердилась, а этот – ходил улыбчивый, довольный. Может, ему хватало этого суррогата счастья, сплетен о том, что он еще способен хоть каким-то образом испытать плотское удовольствие. Впрочем, может, и способен был, этот вопрос Анастасию как-то не интересовал.

Сплетни ей приносила Гюлесен. Сама писем Сулейману не писала – ей после порки не полагалось, зато она всегда знала, кто именно отправил письмо и что в нем было написано.

И каждый раз, рассказывая очередную сплетню, венецианка интересовалась:

– А почему ты не напишешь письма? Хочешь, я договорюсь вместо тебя.

И каждый раз Анастасия отвечала одно и то же:

– Когда сама смогу написать, тогда и напишу. Откуда ты знаешь, насколько слова девушек переврали те, кто писал письма?

Принеся очередную сплетню (в которой рассказывалось, что у того самого евнуха, который писал письма девушкам, отрос член, поэтому он и искал постельных утех, а теперь об этом прознал кизляр-агаси и евнуху снова будут все «отрезать под корень»), Гюлесен снова сказала:

– Могла бы и ты написать. Шаль бы отдала килерджи-уста – так она тебе не одно, пять писем написала бы!

– Не могу, шаль – это подарок султана.

– Султан вернется, и если выберет тебя снова – у тебя опять будет целая куча подарков! А вот не напишешь письма – султан о тебе и не вспомнит.

Настроение у Анастасии было не ахти – и низ живота болел (по вполне физиологическим причинам), и злилась на себя за то, что сегодня ночью опять видела во сне Сулеймана, и в этом сне он вел себя куда смелее, чем тогда, во время их единственной встречи, и, главное, ей во сне эта его смелость нравилась. Поэтому глупые причитания Гюлесен вывели ее из себя достаточно основательно. Она отрезала:

– Султан обо мне не забудет, можешь не сомневаться.

Гюлесен притихла.

А Анастасия, довольная, что ее перестали «доставать», еще не знала, что совсем скоро ей придется пожалеть об этих словах.

Неожиданно заболел маленький Ахмед. Быстро бегал, выпил холодной воды, слег – и через три дня потух словно свечка, задутая безжалостным ветром. Анастасии было очень жаль малыша, хотя близко она с ним и не общалась. Еще больше было жаль мать ребенка. Когда она сказала об этом в разговоре, услышала потом за спиной:

– У, ведьма рыжая! Сама, небось, ребенка и отравила. Хочет нарожать султану новых сыновей и посадить на престол свое отродье.

Раньше Анастасия хорошо понимала выражение «обидно до слез»; сейчас ей было больно настолько, что даже слез не было. За что?! За то, что провела ночь в султанских покоях? Так тут таких, как она, много. С той только разницей, что с остальными султан занимался тем, чем положено заниматься с наложницами, а с ней – просто болтал. За то, что подарок прислал? Так и подарок она тут не единственная получила.

За непохожесть? За то, что не плакала и не сплетничала, а смеялась и пела? Ну, наверное, и в самом деле за это.

Отравила… Да она скорей на себя бы руки наложила, получи она доступ к яду. Ну, может, защищаясь, и смогла бы ударить, а может, и покалечить, но поднять руку на беззащитного ребенка – это вообще абсурд! Хотя – не для этой страны. Если тут отцы приказывали удушить сыновей и внуков, а братья – братьев и племянников, то мысль о том, что кто-то мог отравить малыша, абсурдной уже не казалась. Но почему подумали о ней?! Не о гордой полячке, которая имела, в отличие от Махидевран, только одного сына. И не о Фюлане, которая в случае потери единственного сына уступала этой самой Махидевран титул матери старшего наследника…

А еще чуть позже началась эпидемия чумы, а следом за ней – оспы.

Что делалось в Стамбуле, она не знала. Говорили, что трупы валяются прямо на улице, что их некому убирать и вонь от гниения человеческой плоти не то что не дает дышать, а даже режет глаза. Что по улицам бегают стаи крыс, бросаясь на людей. Что все это – ерунда, никакой чумы нет и в помине, а оспа – что оспа? Обычное обострение, от нее никогда много народу не умирало… Ну разве что маленькие детишки в совсем уж многодетных семьях…

Чему верить, Анастасия не знала, да и теперь, после этих «веселеньких баек» о ней самой, не верила вообще ничему и никому.

Сам гарем болезнь пощадила – может быть, потому, что здесь всегда свято блюли чистоту. Впрочем, когда уже шептались, что болезнь сходит на нет, неожиданно умер маленький Махмуд.

Анастасия стала свидетельницей безобразной сцены. Фюлане, черная от горя, прошла по коридору и не заметила идущую навстречу Гюльбахар-Махидевран. Две женщины столкнулись в проходе.

– Ты должна уступать мне дорогу, – надменно заявила Махидевран. – Ведь теперь не ты мать старшего наследника, а я! Кончилась твоя власть!

И толкнула несчастную мать.

Анастасия сжала кулаки. Она была слишком далеко, да и пока проберешься через всю эту свиту…

Но другая женщина, видимо, думала точно так же, как и она. Красивая блондинка с лицом Снежной королевы, коротко размахнувшись, вмазала прекрасной черкешенке по лицу. То ли так получилось, то ли била умеючи, но из прекрасного породистого носа Гюльбахар потекла струйка крови.

Махидевран взвыла и вцепилась сопернице в волосы.

– Смотри, смотри, она ее сейчас придушит! – возбужденно шептались девушки за спиной Анастасии.

Она развернулась и пошла прочь. Могла бы – тоже ударила бы ту, которая недостойна была считаться женщиной. А ведь маленький Ахмед тоже умер совсем недавно! Как же она может?!

Но смотреть на эту возню на полу – увольте. Разнимут и без нее.

– А кто была эта блондинка? – спросила она у Гюлесен, которая, как водится, знала все – даже то, чему сама не была свидетельницей.

– Ты не знаешь?! Это же Гюльфем! Вторая жена нашего султана! Она, кстати, откуда-то примерно оттуда же, откуда и ты – из Польши. Только она настоящая полячка, а ты – эта самая… как ее…

– Украинка, – подсказала Анастасия. Способность Гюлесен раздобывать информацию ее просто восхищала.

– Да, точно. Так вот, Гюльфем ненавидит Гюльбахар, ведь та похитила у нее сердце Сулеймана. А ее султан тоже любил! Но – недолго. Она холодная, как ледышка, не умеет разжечь в мужчине настоящую страсть! И потом, когда Сулейман несколько раз вызвал Гюльбахар, Гюльфем сама отказалась выходить со всеми остальными, чтобы спеть или станцевать для Сулеймана. Наверное, думала, он сам о ней вспомнит! А он и не вспомнил. Вот так и о тебе забудет! Сколько раз говорить: отправь письмо! А ты – все «нет» да «нет». Вы, славянки, какие-то дурные!