Виктор Бурцев - Вечное пламя Страница 13

– Никого бросать не будем. Это не обсуждается, – ответил Болдин.

– Тогда нам нужен врач. И медикаменты. И еда. И идти никуда нельзя, как минимум, несколько дней.

Генерал прочистил горло, как зарычал.

– Сибиряки есть?

– Что? – не понял пограничник.

– Сибиряки. Кто из лесов….

– У меня есть, – поднял голову старший лейтенант с рукой на перевязи. – Из эвенков, что ли. В общем… такой… – Он на мгновение замолчал, а потом отчеканил: – Коренной народ Сибири.

– Очень хорошо. Поставьте ему задачу, пусть охотится. Несколько дней останемся на этом месте. Может быть, сместимся куда-нибудь, но не сильно. Сибиряк ваш пусть берет винтовку и шурует в лес. Патронов ему дайте. Все, что понадобится. Пограничников попрошу приготовиться. И очень хорошо отдохнуть сегодня ночью. Завтра будет вам дело. Остальным офицерам собрать людей. Развести костры. Не много. В ямах. Только из сухого дерева. Организовать дежурства. И отдыхать. Не позволяйте солдатам спать где попало. Только около костров, не вповалку, а строго. Чтобы проходы имелись, чтобы оружие и обмундирование были сложены как полагается. Сапоги снять, портянки сушить. Дисциплина чтоб была на уровне. Солдат без дисциплины – не боец. Приступайте! А вы, Иван Николаевич, останьтесь.

18

– Ну что, Иван Николаевич, – Болдин отошел в сторону, – полагаете, долго мы будем немца морочить?

– Ну, наверное, пока фронт не выровняется, – как ему показалось, логично ответил Лопухин. – Я думаю, что это временно…

– Думаете?

Вокруг них раздавались приглушенные голоса. Офицеры будили успевших заснуть. Кто-то собирал сушняк, кто-то рыл ямы для костров.

– Уверен.

– Ну и хорошо. Эту уверенность донесите до остальных бойцов. Только не давайте людям лишних иллюзий. Чтобы наша армия могла противостоять агрессору, ей важен каждый солдат. Усилия всех до единого должны слиться в кулак, чтобы бить и бить по врагу. Иначе гибель наших людей – бессмысленна. Поняли?

– Да.

– И знаете, не нужно официальных собраний. Просто беседуйте с людьми. Разговаривайте. Спорьте. Так оно надежней. Сейчас такой этап, понимаете, трудный. Мы в самом начале, и такая неудача… Это может сломать любого.

– Понимаю.

– Расскажите им о том, что планирует штаб. О том, что мы будем идти на прорыв, соединяться с основными частями. Чтобы как можно скорее освободить нашу землю от оккупантов.

Лопухин кивнул.

– А еще меня интересует, – Болдин сел под высокой елью, прислонился спиной к стволу, – как вы оцениваете увиденное вами?

– Где?

– Там, по дороге на Слоним. Кроме разбитых машин было ведь что-то еще? Убитые. Вы сказали, что живых практически не осталось?

– Так точно. Очень много убитых. Даже раненых не пощадили, просто выкинули из грузовика и убили.

– Расстреляли? Или штыковые удары?

– Я… – Лопухин помедлил с ответом. – Я не разглядел.

– Понимаю. Но тем не менее жаль, что не разглядели. Характер ранения может многое рассказать… Да. Вы говорили, что было что-то необычное?

– Да ночью дело было. Дождь. Гроза.

– Гроза?

– Да.

– Странно. Не припомню…

– Да, и очень сильная гроза. Дождь лил как из ведра. Холодный такой! Мы в воронке прятались, так нас залило… Вымокли…

– А почему не в машине? Стояли же разбитые грузовики?

– Даже не знаю, – Лопухин задумался. – Мы собирались костерок запалить. А потом гроза, ночь… Не видно ни черта…

– Хорошо. Что было дальше?

– Ночью нам показалось, что рядом кто-то ходит. Вообще вся эта история дурная и ерундой какой-то отдает.

– А вы рассказывайте как есть, мы потом обсудим и решим, привиделось или…

– В общем, я видел голого человека. Грязного. Будто в земле вывалялся. Испугались. Кончилось тем, что он к нам в воронку рухнул. Мы убежали. Стыдно сказать, стреляли незнамо куда. В общем, остаток ночи на горке провели. Потом, как светло стало, спустились вниз. Следов множество. Будто полк топтался. Да, и босые все!

– Что еще?

– Могила большая. Наполовину водой залитая. И трупы. Вроде как голые… В общем, сбежали мы оттуда, товарищ генерал. Страшно стало. Дурость?

Болдин покачал головой.

– Вполне понятная реакция. На войне многое невозможно объяснить здравым смыслом. И иногда начинает казаться, что все, что вы знаете о мире, рушится…

– Да, – неожиданно вскинулся Иван. – Мне рассказывали…

Болдин снова кивнул.

– Всякое бывает. Есть место на войне и чудесам, и мистификациям. Надо просто уметь отличать одно от другого. Иногда бывает не грех и сбежать… Вдруг вы столкнулись с новым оружием врага. Погибнете, и никто не узнает.

– Ну, это не наш случай, – Лопухин нашел в себе силы засмеяться.

– Откуда вам знать?

Этот вопрос поставил Ивана в тупик.

– Вы хотите сказать?..

– Нет-нет… – Болдин замахал руками. – Что вы? Ни в коем случае… Вы же не уверены в том, что видели.

– Не уверен, – Лопухин развел руками.

– Вот видите. Давайте пока будем считать, что увиденное вами не доказано. А потому рассказывать об этом кому-либо не желательно. Вы ведь материалист?

– Да. Конечно.

– И прекрасно. Отдыхайте сейчас, Иван Николаевич. А завтра будет видно.

Иван встал.

– Разрешите обратиться, товарищ генерал?

Болдин тоже поднялся.

– Разрешаю.

– Хочу пойти завтра в разведку.

– А вы имеете определенные навыки?

– Нет. Но зато, если мы выйдем на деревню, я хорошо нахожу контакт с людьми. Я журналист. Мне положено.

– Я подумаю…

19

Они лежали в кустах уже третий час. Укрывшись ветками и вжавшись в землю.

Внешне деревня ничем не отличалась от других. Все те же дома, заборы, колодцы. Сухая, пыльная дорога с поросшей репейниками обочиной. Только нет вездесущих кур да собаки молчат. И ни одного человека.

– Эх, тертая морковка. – Коля Парховщиков, один из тех пограничников, которые ушли в разведку, получил жесткий втык от начальства на предмет матерщины. – Мамкина норка. Не по-людски, все не по-людски. Что-то эта свистобратия по избам попряталась.

Рядом вздохнул капитан.

– Коля… Была б на то моя воля, я бы тебе рот совсем зашил. Суровыми нитками…

– А я чего? Я ничего, обещал не выражаться. Слово держу. Как же иначе чувства выражать?

– Чувства… Твою дивизию…

– Вот видите, товарищ капитан.

Они замолчали.

Наконец не выдержал Лопухин:

– Я пойду?

– Куда? – Капитан недовольно покосился в его сторону. Мало того, что ему навязали в разведку политработника, да еще военкора, личность сугубо штатскую и к суровой службе не приученную, так теперь эта личность еще и проявляет инициативу.

Иван всю дорогу ловил на себе косые взгляды, хотя и старался идти тихо. Но сучки, как назло, попадали под ногу, хрустели звонко, листья шуршали, а земля так и норовила вывернуться из-под ноги. Демаскировка.

– В деревню.

– А если немцы?

– А я одежду скину… И так… Пройдусь, будто бы совсем местный.

Коля Парховщиков хмыкнул и приготовился уже ляпнуть что-то особо заковыристое, но побоялся грозного командира.

– Попробуй, – хмуро ответил капитан. – Скидай все. И сапоги. Портки оставь… Скажешь, если что, купался.

– Где?

– На речке, где… Есть тут какая-нибудь речка. Вона, ручей переходили. Там и купался. Жарко. Под дурачка коси. Кланяйся, если чего. Понял?

– Да. Понял. Дурачка ломать и купался…

– Ничего ты не понял, – капитан сморщился. – Ну да черт с ним. Главное, запомни: как свистнет, сразу падай. Где услышишь, там и падай. Усек?

– Так точно… Ну что, иду? А то комары зажрут совсем…

– Давай… – Капитан махнул Парховщикову: – Пойдешь следом, кустами. Как уж поползешь! Понял?

– Да понял, я, понял, лисья шкурка…

Как матершинник Коля растворился в зелени, Иван уже не видел. Потому что шагнул в пыль деревенской дороги…

И тишина укутала его с головой. Если в лесу были слышны птицы, шум ветра, то, как только Лопухин оказался в деревне, все звуки словно отрезало. Даже собственных шагов не слыхать. На всякий случай Иван потер уши, кашлянул. Нет, со слухом все в порядке. Просто… тишина.

Лопухин заставил себя распрямить плечи и сделать несколько шагов вперед. Ему казалось, что он двигается легко, как человек, ни о чем не подозревающий. Однако капитан, наблюдавший за этой сценой, только зло шикнул сквозь зубы: «Городской раздолбай!»

Идти по деревне было страшно.

Дико, до одури, до дрожи страшно. Но иначе, чем тогда, когда на высотку перли немецкие танки. Сейчас дрожала каждая жилка, каждый мускул, казалось, был напряжен, улыбка приклеилась к лицу уродливой гримасой. Это чувство не было страхом смерти, но чем-то другим, особенным, более всего похожим на азарт.

Все цело. Окна не разбиты. Заборы не повалены. Только в одном месте разбит горшок… Черепки раскиданы вокруг.

Но будки пусты. Окна закрыты. Тишина. И неотступное, давящее ощущение, что в спину смотрят внимательные злые глаза.