Николай Андреев - Гром победы раздавайся! Страница 13

— Не имею ни малейшего желания исполнять эти требования, — заявил Маннергейм на очередном собрании сейма, обращаясь к депутатам на их родном языке. — Прислушайтесь.

Депутаты заволновались, начали посматривать по сторонам, боясь, что еще секунда-другая — и в зал заседания ввалится толпа русских солдат усмирять зарвавшихся финнов.

Прошла секунда. Затем — минута. Еще одна. Еще. Все молчали. Ничего не случалось.

— Что же вы имели в виду? Чего вы ждете? Ведь ничего не происходит! — наконец-то вопросил один из сидевших поближе к трибуне депутатов.

— Вот именно: ничего! Тишина, господа, тишина! А в эти мгновения в Ставке уже собираются новые командующие войсками, Балтийский флот готовит решительный удар по Кронштадту. Неужели вы думаете, что регент просто так сейчас, в этот момент, позволит вернуть Финляндии конституцию? Это просто невозможно! Ни на одну подобную уступку великий князь не пойдет. До этого он проявлял только силу в своих действиях, силу, решительность, настойчивость, непредсказуемость. Петроград был успокоен едва ли десятком тысяч настоящих солдат, а в нем живет не намного меньше, нежели во всей Финляндии, не говоря о Хельсинки, — Густав, чтобы хоть как-то склонить на свою сторону депутатов, использовал финский вариант названия города. — Но Финляндия выиграет больше, если подчинится, пойдет вместе со всей страной в войну.

— Бездельникам ничего не дадут, но тем, кто хоть что-то сделает для дела общей победы, или хотя бы будет иметь повод о таком заявить, многое позволено.

Маннергейм улыбнулся. Что ж, за время службы в гвардии он тоже поднаторел в красноречии. А может, просто положение обязывало…

— Стоит просто организовать несколько отрядов, которые затем регент использует для мирных дел, охраны железных дорог и далеких от фронта мест вроде Самары, Царицына, Ростова. Пару тысяч добровольцев, горячих голов, желающих несколько раз стрельнуть из ружья хоть по кому-нибудь — а взамен множество уступок со стороны власти. Думаю, вы уже ознакомились с проектом новой конституции. Великий князь многое обещает, но вряд ли что-либо даст, если великая Финляндия окажется безучастна в это время. Подумайте, просто согласие на организацию добровольческих отрядов в крупнейших городах нашей родины — в обмен на множество уступок, а главное, вполне закономерных и законных.

Густав ждал реакции депутатов. Он очень не любил болтовню, погубившую не одну войну, но что оставалось делать? Финляндия была этакой колонией, доминионом России, а не одной из многочисленных губерний. Столыпин даже поставил условие, что заказы у финских предприятий будут на тех же условиях заключаться, что и заказы у зарубежных. Да и велика губерния, с которой у остальной страны нормальная связь только по одной железной дороге и Балтике…

Лавр Георгиевич Корнилов очень своеобразно выглядел на смотре войск Северного фронта. Совсем невысокий, заложивший руки за спину, в маленькой фуражке, «застегнутый на все пуговицы», он все-таки производил грозное впечатление на солдат и офицеров. А уж когда начинал речь, о патриотизме и скорой победе, о вере в русского воина, которому вот-вот суждено вернуться к сохе или за станок…

К сожалению, эти речи едва ли могли найти отклик в душах солдат. Уставшие, сидевшие неделями и месяцами то в грязных и сырых, то в промерзших, заледеневших окопах и траншеях, не получавшие новой формы, надевавшие износившиеся сапоги, получавшие скудную пищу… А некоторые — так и вовсе не получавшие: ни валенок, ни сапог не было, и зимой нельзя было выйти к полевой кухне, за едой, чтобы не отморозить себе ноги или не подхватить воспаление легких или что-то не менее опасное. Давным-давно не видевшие нормальной бани и брадобрея, завшивевшие, смутно понимавшие, зачем нужна эта длящаяся уже третий год война.

Сложно было. Очень и очень сложно…

Но делать было нечего: нужно было продолжать бороться. Иначе к чему тогда были миллионные людские потери, сотни тысяч калек, миллиардные затраты, километровые линии окопов и воронки от артиллерийских снарядов по обе стороны фронта, разносившийся над полями сражений иприт, тиф, косивший армии не хуже вражьих пуль и пушек…

Новый главнокомандующий Северным фронтом окинул взглядом солдатские ряды. Это были образцовые солдаты: шинели латанные не более трех-четырех раз, более или менее сносно отдававшие честь и стоявшие во фрунт, с винтовками у каждого, а не по одной трехлинейке на двоих…

Сердце обливалось кровью при виде таких образцов: ведь какими же тогда были «ненадежные» части?

— На долю каждого из вас выпали испытания. Знаю. Я был в плену. Пулям не кланялся, германца не боялся, руки мои не дрожали, когда австрийские патрули были вокруг. Ходил в атаки. Врага в лицо знаю, знаю, что у него там внутри. У них обычная кровь, не отличается от той, что по вашим жилам течет. И били мы их, били везде. И будем бить! А то ишь, зарвались! Да сколько можно терпеть, здесь сидеть? А знаете, почему вы здесь месяцами сидите? Я вам отвечу, — боитесь. Боитесь германца, мира хотите, под бок к женке?! А что немцы уже поделили загодя землицу до самого Урала, между своими колонистами да магнатами. Круппу на откуп — Малороссию. Он будет кормить тех рабочих, которые пушки для армии делают, хлебом, испеченным из вашего же зерна, поить водицей из ваших же колодцев, женить на ваших же женах и дочерях. А те отплатят новыми снарядами и пушками, и ляжете вы в сырую землю. Но только если испугаетесь, сложите руки да крикнете на весь честной мир: «Струсили, братцы, вяжите голыми руками, сердце в пятки ушло!» Что, думаете, не скажете? А сейчас о чем думаете? А вы должны думать о победе, о том, как пройдетесь по родным местам, глядя всем прямо в глаза, и ни одна сволочь не посмеет сказать, что вы плохие сыны своим отцам! Мужайся, народ русский, мы победим! Мы еще покажем Европе, как надо воевать и как надо гулять! Мы еще пройдемся по Берлину и Вене, смеясь над струсившими германцами и австрияками! Мы победим!

Слова, конечно, солдат уже мало вдохновляли: люди просто устали. От всего… Но… что было делать? Хоронить мечты на победу, забыть о трех годах нескончаемой череды сражений и смертей?

Но слова всегда останутся только словами: поэтому Корнилов вечером того же дня уже распространил по всему Северному фронту приказ о расстреле всякого дезертира, агитатора, призывающего к миру. На очереди был тыл. И даже у Лавра Георгиевича с Куропаткиным вставали волосы дыбом, когда они пытались разобраться в этом хитросплетении. Целые части уводились с фронта, чтобы разгружать составы с оружием и продовольствием, подвод не хватало, на железных дорогах творилось нечто между хаосом и партизанской войной — против действующей армии. Во всяком случае, так начало казаться. Еще три года назад начали твердить, что без чьей-то руки такого не могло начаться. Но… Россия… Надо было разбираться, иначе — поражение, подобное смерти…

ГЛАВА 6

— Господин Сгибнев? — Возле самого дома путь заядлому яхтсмену, электротехнику Сгибневу преградили двое человек. Обычные френчи, потертые краги, кепки, как у героя рассказов одного англичанина. Яхтсмен забыл его фамилию…

— Да, — яхтсмен смутился. — С кем имею честь…

— Боюсь, чести у вас давно нет. Отдельный… — тот, что повыше, на мгновенье замялся. — Служба безопасности империи. Просим пройти вместе с нами.

Сгибнев побледнел, его руки задрожали. «Предали… кто же предал? Меня сдали жандармам!»

Электротехник рванулся было, но его повалили на землю и завернули руки за спину. На умения контрразведки переименование службы и объединение с жандармами никак не повлияло. Разве только сотрудники СИБ еще не привыкли к новому названию, часто называя себя по-старому…

На Севастопольской верфи случился переполох. Утром на работу не вышло несколько инженеров и рабочих. Посылали домой вестовых: семьи, домохозяева или дворники, смущаясь, говорили, что пропавшие либо вышли из дома с утра, и никто их не видел после, либо разводили руками…

В Николаеве в дверь городского головы раздался требовательный стук. Прислуга Матвеева пошла открывать. Скрипнула дверь. Гости перекинулись несколькими тихими фразами и прошли наверх, в комнату городского головы.

— Что вы здесь делаете? — Хозяин дома как раз изволил откушать в своем кабинете. Рюмочка «беленькой» застыла в зажатой руке у самого рта. — Чего вам здесь надо, по какому праву, я вас спрашиваю, вы отвлекли меня от важных дел?

— По этому праву. — Гость ткнул в лицо Матвееву листок гербовой бумаги.

Городской голова шумно втянул воздух носом, опрокинул в рот рюмку водки, вздохнул и поднялся из-за стола.

— Все-таки нашли. Эх, франт-собака, пропади все пропадом, — Матвеев махнул рукой. — Ну, пошли, что ли, служивые? Эх, не пожил, франт-собака, не пожил, как следует!