Ну, ты, Генка, и попал... Том I - Арсений Козак Страница 13

Однако на этот раз что-то пошло немного не по сценарию. Буквально через полчаса после того, как все новобрачные разошлись по своим опочивальням, к столам, из-за которых ещё не успели разойтись гости, выскочила Лизавета в ночнушке и накинутой на плечи короткой кацавейке. В руках она держала скомканную простынку. Тётушка, приставленная сторожить молодых, в обязанности которой входило и предъявление доказательства невинности невесты соседям, скакала следом за сбрендившей бабёнкой, но догнать её из-за возраста и лишнего веса так и не смогла.

Лизка же подскочила к столу, развернула простынку пятном ко всем, крутанулась вокруг себя, демонстрируя зрителям доказательство своей невинности. А потом вдруг снова скрутила тряпицу в толстый жгут грязным наружу и стала хлестать старую сплетницу наотмашь, визжа:

– Ну, и кто тут нечестный? Кто хвостом вертел? У кого в саду аж четыре могилки с убиенными младенцами, рожденными до свадьбы? У Лизки-шалавы или у честной бабки Акульки?

Затем она переключилась на худую. Той тоже досталось грязной простынкой по лицу:

— А, може, у нас тут тётка Дарья вся из себя такая честная-пречестная? Которая вытравливала-вытравливала плоды запретной любви в юности, а потом так и не смогла никого на свет произвести?

Не знаю, как чувствовали себя бабка Акулина и тётка Дарья, но народу наблюдать эту комедию явно было весело. На такой спектакль сельчане точно уж никак не рассчитывали! Мужики, хорошо уже выпившие и тоже неоднократно претерпевшие от местных сплетниц, подзадоривали разбушевавшуюся Лизку. Кто-то даже решился помочь ей в экзекуции и выплеснул сплетницам на головы компот вместе с разварившимися сухими яблоками. Куски фруктов повисли на платках ярых поборниц невинности и честности с «испачканными дерьмом хвостами», платья тоже намокли, на лицах с грязными разводами было написано возмущение и даже страх. Тётка Дарья, подхватив старуху Акулину под руку, побежала к дому под улюлюканье мужиков и хохот оставшихся гостей.

На такой «весёлой» ноте закончился этот длинный день. Да уж, свадьбы здесь проходят намного интереснее, чем в нашем прошлом-будущем, где всё давно расписано и просчитано и нет места импровизации.

Но в этой девчонке, Лизавете, определённо есть стержень… Она на фоне всей этой забитой массы женского населения очень даже выделяется своей неординарностью, креативностью и непокорностью.

Чёрна Маза

Утром после завтрака я уселся в своём кабинете в кресло с чашкой липового чая. Неспешно просматривал старую газету, раздумывая о том, не подать ли и мне в местные СМИ какое-нибудь хитроумное объявление, чтобы мои одноклассники, если они тоже перенеслись в эту реальность, догадались и откликнулись. Почему-то я больше склонялся к тому, что они оказались живы и обитают где-то рядом.

Хотя на то, что остальные члены нашей компании полезли в воду, чтобы попытаться нас с Маринкой спасти, надежды у меня было мало. А вот девчонку мне было искренне жаль. Мысли о том, что она могла банально утонуть, я старался отгонять.

Мои размышления прервал осторожный стук в дверь. Глафира после моего «Да-да!» приоткрыла дверь, вошла на цыпочках в кабинет. Вид у неё был несколько обескураженный и чрезвычайно возбуждённый:

— Григорий Владимирович, до вас тут бабы целой ватагой домогаются, какую-то «чёрну мазу» волокут. Пущать ай нет?

— Любопытно, однако… что там за «чёрна маза», которую «бабы волокут»? Пущай, Глаша, пущай, милая! — благодушно разрешил я, отхлёбывал мелкими глоточками из фарфоровой чашки ароматный напиток.

Мне и в самом деле стало интересно взглянуть на эту «чёрну мазу», которая одним своим появлением взбудоражила это тоскливое болото. Вчерашние впечатления от Лизаветиного представления уже поулеглись, в селе снова воцарилась тишина и покой, как будто бы никаких свадеб вчера и не было. Поэтому я был очень даже рад новым впечатлениям.

Топот босых ног, крики, ругань, запах потных тел и лука вихрем ворвались в устоявшийся плотный студень тишины, царившей в особняке. Следом за шумом распахнулась дверь в кабинет, и толпа баб мощно выплюнула вперёд худющую грязную девчушку лет четырнадцати.

«Чёрна маза» от тычка Фроси-Однотити, кружа юлой, вылетела на середину комнаты, оступилась и плюхнулась в центре ковра, циркулем раскинув грязные босые ноги. Многочисленные разноцветные юбки взметнулись веером и медленно осели вокруг тоненькой талии яркими концентрическими кругами.

— Воровка! — басом констатировала Фрося-Однотитя, грозно потрясая кулачищем над гордо поднятой головкой «чёрной мазы». Правая полупудовая грудь Однотити утвердительно кивнула хозяйке, подтверждая её правоту. — Курей, паскуда, тибрит. Прям с-под носа и прёт. Чем тока цапат — не знамо.

— А ты видала? Ты сама-то это видала? — взвизгнула Чёрна Маза. — «Курей прёт»… — очень похоже, и оттого ужасно смешно, передразнила девчушка. И вдруг подскочила, будто осой ужаленная в неприличное место. — Сама ты паскуда! Сама воровка! А ну, вертай взад то, что не твоё!

Чёрна Маза в мгновение ока резко рванула с могучих Фросиных плеч пёструю цыганскую шаль. Однотитя закрутилась волчком, нелепо взмахивая руками, пытаясь ухватиться хотя б за край шали, которой она, видимо, решила возместить ущерб от украденных кур.

— Ой, люди добрыя, погляньте-ка… — Чёрна маза вдруг присела, зажав ладошкой рот и сделав страшные глаза. — Это чё ж такое деется-то, а? Это не цыгане ли, часом, у бабы титьку-то скрали? — тыча пальцем в пустое место, где у баб обычно находится вторая грудь, пропищала Чёрна Маза.

На секунду всех накрыла зловещая тишина… Однотитю, на днях мне об этом поведала Глаша, в детстве ужалила оса в сосок, и травмированная грудь так и не стала расти. Баба потому и замуж не смогла выйти. Кому ж уродка-то нужна?

Понятно, что страдания несчастной женщины по этому поводу были столь велики, что даже не поддавались описанию. А уж насмешки-то над собой бабища не терпела и вовсе и так наказывала своих обидчиков, что думать об этом было просто страшно. Одному слишком храброму насмешнику, говорят, Фрося в гневе ухо напрочь оторвала! И о том, что произойдёт сейчас, все только могли догадываться.

Глаза у Фроськи мигом побагровели, как у взбесившегося быка, выкатились из орбит, а рот раззявился в огромную, беззвучно хлопающую акулью пасть.

— А-а-а! Падла! — наконец взревела пришедшая в себя Однотитя и ломанулась всей своей необъятной массой на хрупенькую цыганочку. —