Юрий Валин - Наш бронепоезд. Даешь Варшаву! Страница 14

– Вам кто дал право так со мной разговаривать? – тихо спросил Макаров, пристально глядя в потемневшие глаза девушки.

– Никто. Просто мы с вами сейчас людей убиваем. Тех, кто под красным флагом. А заодно, заочно, и тех, кто в 41-м без всякого военного опыта, без подготовки под немецкие танки ляжет. Мне, Алексей Осипович, почему-то кажется, что это один народ. И гнусно я себя чувствую. Понимаете?!

На диванчике обеспокоенно заворочался поручик. Катя поняла, что почти кричит. Дура! И что у подполковника стопки такие микроскопические?! Сейчас бы стакан залудить. Нормальный граненый стакан.

Макаров зачем-то протягивал платок.

– Пардон, – сказала Катя, вытирая глаза и нос пахнущим табаком платком. – Что-то у меня воображение разыгралось. Плету невесть что. А вы, Алексей Осипович, курили бы поменьше. Торжество белой идеи, возможно, не скоро наступит, загнетесь от рака легких и порадоваться не успеете.

– Да, меня врач уже предупреждал. Екатерина Георгиевна, что мальчик вам еще предрек?

– Не смешите меня, Алексей Осипович. Вы же знаете, Прот видит будущее исключительно искрами-сценами. Бред о войне – это мое личное дурное предчувствие. Нервы бабские. Рассматривайте как болезненную игру воображения. Извините, я вам отдыхать помешала, – Катя двинулась к двери.

– Катерина… Георгиевна, – с запинкой остановил подполковник. – Вы мне зачем все это сказали?

Катя пожала плечами:

– Развезло. Ночь такая… тяжелая. Маюсь. А вы на моего покойного мужа похожи. Не внешне, а… – Катя неопределенно махнула рукой, – ну, в общем, похожи. За сопли извините еще раз. И за коньяк спасибо.

Часть вторая

Идеи становятся силой, когда они овладевают массами.

Чувствительность некоторых ВВ сильно зависит от массы и температуры ВВ.

Разбудила Катю смущенная Витка:

– Екатерина Георгиевна, я выйти хочу, а там эти торчат.

Катя села на узкой койке, зевнула:

– Удивляюсь я тебе. Где твое иудейское здравомыслие? Подумаешь, солдаты – они же, когда на посту, – вроде механизма бездушного. А удобства посещать любому человеку свойственно. Прихвати полотенце для отвода глаз.

– Я солдат не боюсь. Там ваш подполковник и господин поручик.

– Понятно. Пошли вместе.

Прот спал, свернувшись калачиком и накрывшись с головой одеялом, – только тощие ноги торчали.

В коридоре переминались с ноги на ногу стрелки. Жизнерадостный поручик сидел на подоконнике, Макаров курил у открытого окна. Катя заслонила юркнувшую в дверь по соседству девчонку и поздоровалась:

– Доброе утро, господа. Вы решили лично охрану усилить? Или случилось что-то? Погода, я смотрю, чудесная, раннее утро, птички поют. Сейчас бы кофе на балконе выпить.

– Кофе не получится. Вернее, кофе – пожалуйста. Но на балконе торчать неблагоразумно. В городе неспокойно. Ночью перестрелка на Москалевке была. До сих пор кварталы прочесывают, – доложил словоохотливый Виктор.

– Так что же вы, господин поручик, в окне маячите? – удивилась Катя. – Пальнут в спину – у вас там ремни так завлекательно перекрещиваются. И поминай как звали красавца поручика.

– В доме напротив – с ночи наши люди, – объяснил подполковник, аккуратно раздавливая окурок в пепельнице. – У нас и у вас, Екатерина Георгиевна, сегодня знаменательный день. Мы с вами приглашены на переговоры на самом, хм, высочайшем уровне. Вы с товарищем Бронштейном, случайно, лично не знакомы?

– Очень надо, – Катя скривилась.

– Придется. Мы с вами, может быть, и в сторонке постоим, но на мальчика светоч революции непременно возжелал глянуть. Так что мы входим в свиту. В связи с чем велено вас разбудить, накормить и так далее…

Против приличного завтрака Катя не возражала, но зачем было нужно устраивать столь ранний подъем, осталось тайной. Рандеву с полномочными представителями Советской Москвы было назначено на вторую половину дня. До этого следовало привести себя в порядок. Ободранного Прота, а заодно и сопровождающих его девиц командование требовало привести в божеский вид. Подполковник Макаров скрепя сердце предложил заехать на склад конфискованного товара, что располагался неподалеку, на Елизаветинской. Дополнительную охрану не брали – контрразведчики надеялись, что вояж не привлечет особого внимания.

В городе было тихо и спокойно. Гуляла публика, скучали на постах солдаты. Цокали копытами по булыжной мостовой конные патрули. Беспокойная Москалевка находилась вдалеке от центра, и нынешнее солнечное летнее утро ничто не омрачало.

«Паккард» проскочил по узким переулкам, свернул во двор, к складским строениям. Молодцевато вытянувшийся часовой у ворот отдал честь.

– Вот сюда, – указал на дверь всезнающий поручик. – Вы не представляете, господа, сколько награбленного барахла бросили «товарищи». До сих пор интенданты пересчитывают.

На взгляд Кати, интенданты пересчитывали взятое на штык добро очень даже азартно. По крайней мере, немногочисленный персонал складов двигался шустро. Появление Макарова внесло некоторое смятение, которое, правда, улеглось, когда подполковник предъявил выписанные в штабе требования.

– Прошу вон туда, – грузный капитан-интендант указал в глубь анфилады сводчатых перекрытий. – Там вещи поприличнее. Остальное, пардон, пока не успели разобрать. Семен, проводи. Сударыни, прошу не стесняться. Облегчите наш каторжный труд – нам здесь до второго пришествия возиться.

– Ой-ей-ей! – Вита оглядела грубо сколоченные, кажущиеся бесконечными стеллажи, плотно забитые пестрой одеждой. – То все с мертвецов знято?

– Полагаю, большая часть бескровно изъята из обывательских шкафов и сундуков, – рассеянно сказал подполковник. – Магазины, увы, закрыты. На рынке одежда из тех же сомнительных источников. Грязное не берите и не думайте о дурном. К сожалению, ничем иным помочь не могу. На рынке нам появляться категорически нельзя.

– Ой, – пролепетала ошеломленная Вита. – Мы здесь до вечера ничего не найдем.

– В вашем распоряжении час, не больше, – Макаров захлопнул крышку своего брегета. – Екатерина Георгиевна, командуйте. Мы с поручиком у двери подождем.

– Катерина Еорьевна, оно ж все чужое, – жалобным шепотом возопила Витка.

– Не выдумывай. Шукай да подбирай что понравится. Только без эксцентрики. Поняла?

Топтавшийся рядом унтер-офицер ткнул карандашом в крайний ряд:

– Дозвольте посоветовать, барышням лучше оттуда начинать – почти все новое, ненадеванное.

Прот, так и не вымолвивший ни слова, сидел на рулоне бархата. Катя присела рядом:

– Эй, господин генеральский советник, что выбирать будем? Ты чего отмороженный?

– Вы, Екатерина Георгиевна, подберите мне что-нибудь, – вяло сказал мальчик. – Вы лучше разбираетесь.

– «Что-нибудь» будет тереть в самых ненужных местах, – Катя заглянула в лицо мальчику. – Прот, да ты чего?!

Мальчик зло утер щеки:

– Да, слюни я распустил. Малый я. А вы что думали? Не вырос я, дитя неразумное.

– Возраст при чем? Я и сама со слабостями. Вот ночью слезу пустила.

Прот изумленно покосился:

– Из-за него? Хамом оказался, да? Ты же к нему ходила?

– Что у тебя за мысли дебильные и распущенные?! – рассердилась Катя. – К нему я ходила, да только не в постель. За жизнь поговорили, мировые проблемы порешали. Да ну их, те проблемы, на хрен. Говори, что стряслось?

– Да ничего, – Прот дернул перекошенным плечом. – Убьют меня сегодня. Я ведь и раньше знал. Нельзя мне было в город. Теперь точно увидел. Обидно летом умирать, Екатерина Георгиевна.

– Тьфу! Да с чего ты взял?!

– Видел, – раздраженно сказал мальчик. – Когда с генералом беседовал. Сегодня это будет. Ему голову пулей разнесет. Мне тоже. В затылок, наверное. Кресла в цветочек бордовый. Кровь на них брызнет. Это я и раньше видел.

– Так. Во-первых, ты баран. Если знал, что нельзя в город, какого хера мы поперлись?

– Вам было нужно.

– Заткнись. Наговорил уже, дай тетке высказаться. Баран ты и есть баран. На закланье собрался? Мы же можем уйти отсюда. И генерала в жизни больше не увидишь, и этого – Тигра революции. Хрен с ними. Прорвемся как-нибудь. Сейчас я Витке объясню.

Прот глянул на предводительницу и с трудом улыбнулся:

– Спасибо. Только незачем прорываться. Тогда и вас убьют, и девочку. Я поэтому и говорить не хотел. Вы, Екатерина Георгиевна, не рычите. Не в вас дело. То, что у меня в голове «мелькнуло», никак не изменить. Увижу я те кресла в цветочек, как ни крутись. Спасибо вам, но рваться никуда не нужно. Я вот что думаю – может, меня только ранит? А, Екатерина Георгиевна? Ведь смерть как-то по-другому выглядит. Может быть такое?

– Когда я умирала, все было серое и расплывалось. И еще холодно было.

– Холод я почувствовать не успел, – пробормотал мальчик. – Но серым все точно не было. Какое же серое, если в бордовый цветочек? Нет, точно не серое. Значит, ранило, да? Ой, Екатерина Георгиевна, а когда вы умирали? Так же быть не может. А, на холме том, с призраками?