Андрей Калганов - Ветер с Итиля Страница 14

На высоте в полтора человеческих роста в стволе дуба чернело отверстие. С кошачьей проворностью Гридя взобрался на дерево и юркнул в дупло, ствол был внутри полый. Юноша повис на кончиках пальцев, чуть подтянулся и выглянул наружу.

Ждать пришлось недолго – из-за камышей показалась небольшая лодка, обогнула заросли и направилась к берегу.

В лодке сидели двое. Оба мордастые, сытые, на поясах болтаются мечи. У одного косоворотка у плеча разорвана, сквозь дыру виднеется окровавленная тряпица, перехватившая руку.

Сперва Гридя подумал, что это дружиннички княжьи, из тех, кого за данью посылают, но, присмотревшись, понял, что ошибся. Нежданные гости были грузными, пузатыми – таких княже не то что в дружинники, в скотники не возьмет.

У мужика, что с разодранным плечом, в ногах стоял массивный, окованный железом сундук. Сундук был тяжелым, и пузан, пока вылезал из лодки, чуть не выронил его.

Напарник пузатого, упруго соскочив с носа лодки на землю, презрительно бросил:

– Пупок-то не порвал? – и вогнал заступ, который держал на плече, в землю.

– Сам попробуй, – толстяк выругался и бросил сундук. Внутри что-то звякнуло.

Владелец заступа искоса посмотрел на напарника:

– Опамятуйся, Жихан, чего лютуешь?

Бычьи, навыкате, глаза Жихана налились ненавистью.

– А как прознает Кукша, что сотник Истомин хузарин Аппах собирался покинуть князя и с малой хузарской дружиной к лютичам тайно уйти? – процедил он сквозь зубы. – Как прознает, что дары братству верный человек его вез из даней, что Куябу предназначались? С верной пятеркой воинов вез. А воинов тех стрелами побили. И ни даров, ни человека того… Что тогда?

– Мало ли кто мог их порешить? – отвел взгляд второй. – Сам знаешь, по лесам люда разбойного, что зверья. Или на нас что указывает, а, Жихан?

– Может, и указывает, – буркнул первый.

– Ты бы, чем языком чесать, лучше прикинул, где клад зароем, чтобы место верное было, а то потом укорами да подозрениями жизни не дашь, знаю я тебя.

– И то верно, – мужик с окровавленным плечом поворочал башкой. – Да вон, хоть там.

– Да уж, сей кряж не потеряется.

Крякнув, Жихан поднял сундук, и парочка направилась прямо к дубу. Гридя отпустил руки и спрыгнул вниз, благо невысоко. Береженого бог бережет.

Внутри пахло старостью. Время и многочисленные жуки-короеды подточили здоровье священного дерева. Все еще могучее и статное внешне, в сердцевине оно было дряхлым и трухлявым.

Гридя обратился в слух.

– Я чего думаю, Антип, – донесся голос Жихана, – из всех лютичей лишь у нас с тобой были родичи на княжеском подворье. Значит, если кто и мог прознать про темника, так это мы.

– Моего родича с год уж как Перуну принесли, – сквозь зубы процедил Антип.

– Нельзя нам возвращаться к Кукше, мало ли что? – гнул свое напарник. – Давай поделим золотишко и разбежимся в разные стороны, Отец Горечи вовек не сыщет. А не то и спрашивать не стану…

Повисла напряженная пауза.

– Незачем нам с тобой ссориться, как-никак вместе дельце обтяпали.

– Вот и я думаю, что незачем!

– Ты, Жихан, верно говоришь, найдет нас Кукша и на куски порвет. И впрямь надо поделить золотишко да разбежаться. Первый долю выбирай, ведь это ты вызнал, где Аппаховы гонцы поскачут, без тебя не видать бы нам добычи.

Жихан присел на колени и принялся возиться с замком. Это и решило его судьбу… Гридя услышал, как просвистел клинок и что-то глухо, как мешок с зерном, повалилось на землю.

Некоторое время было очень тихо. Вероятно, убийца осматривался, прикидывая, где лучше спрятать труп. Гридя затаил дыхание.

Cнизу донесся грубый смех:

– А не принести ли тебе требу, священное дерево? Может, поможешь когда?

Мигом позже в дупло что-то влетело, с силой ударилось о гнилую древесину и свалилось прямо на Гридю.

Липкая жижа потекла по лицу. Кровь! Гридя старался убедить себя, что в дупло влетел каменюка и поранил ему голову. Он робко ощупал темя, но раны не оказалось… Обмирая от страха, пошарил вокруг, нащупал «каменюку» и тут же с отвращением отбросил.

Перед внутренним взором появилась жуткая картина – перекошенный рот, бессмысленные рыбьи глаза, кровавый обрубок шеи…

Его замутило, дурнота подступила к самому горлу. А потом вдруг пришло какое-то оцепенение. Оно-то его и спасло – иначе бы Гридя наверняка закричал и тем выдал себя.

Сидя в стволе, он слушал, как незнакомец расчленяет труп. Это продолжалось довольно долго. Но Гридя не ощущал времени, он словно умер. Чувства притупились, мысли улетучились. Он не испытывал ни страха, ни желания поскорее избавиться от этого кошмара.

А потом Гридю накрыло градом кровавых ошметков, опутало внутренностями. Кора древнего дуба стала скользкой и липкой. Отвратительная вонь заполнила легкие…

– Ну что, угодил? – донеслось снизу. – Небось, давненько так тебя не потчевали, а, священное древо?

Заступ вошел в землю – Антип принялся копать яму. Сознание Гриди будто окуталось туманом. Он все слышал, но смысл услышанного ускользал.

«Откройся клад не черному, не белому, не вороному коню, но коню буланому. Как сойдет с коня буланого добрый молодец, как свистнет молодецким посвистом, так и спадет замок, – приговаривал Антип, – а как повадится кто незваный, так и смерть ему…»

Гридя просидел до самых сумерек. То ли умаялся убивец, то ли спешить ему было некуда, только копал он деловито, не спеша, то и дело давая себе роздых.

Наконец работа была сделана.

– Вручаю тебе этот клад, священное дерево, – торжественно произнес Антип, – а коли не убережешь, изрублю на куски и предам огню. Слово мое верное, нерушимое!

Когда Гридя пришел в себя, было уже далеко за полночь. Разбойничья лодка давно отчалила, но он все сидел, не смея пошевелиться.

Ни жив ни мертв, он выбрался из своего убежища, скинул измазанную кровью рубаху и в одних портах бросился домой.

Батька лютовал страшно, чуть дух не вышиб. Особенно пенял на мережу, впопыхах забытую в дупле.

Гридя наврал с три короба, не хотел до времени рассказывать про схрон, сглазить боялся. За то и поплатился. Получил розог, да так, что сидеть несколько дней не мог, а кроме того, отбыл трехдневное заключение в погребе. На хлебе и воде.

Ему бы и успокоиться на этом, а о приключении своем забыть поскорее. Так ведь нет! Через несколько дней опять удрал в лес, на сей раз прихватил заступ. Добрался до дуба и, лязгая от страха зубами, поминутно целуя Перунов оберег, выкопал клад. Еле приволок сундук домой, думал, заживут как люди. А вон оно как получилось…

Батька-то сперва обрадовался. А потом, как опомнился, расспрашивать стал. На сей раз Гридя рассказал все без утайки. Батька потемнел лицом, ссутулился и сказал лишь: «Беду ты принес».

И беда не замедлила явиться. Чуть ли не на следующий день пришли разгульные люди, из тех, что изгоями называют. Обобрали общину. Девиц, что милы лицом, ссильничали. И зерно, почитай, все выгребли, и скотом не побрезговали… Потом княжья ватага пришла подати собирать… Потом пожаром смело чуть ли не половину изб… Потом мор начался…

Не выдержал батька – пошел к ведуну, покаялся. Сказал, что Гридя его всему виной – позарился на клад заговоренный. Дескать, шептал тать над сундуком, заклятие накладывал. Такой клад, если открыть его, не сняв заклятия, мстить будет. Гридя же сундук откопал, да слов заветных не произнес. Вот лихо и явилось.

Ведун насупил косматые брови и решил принести Гридю в жертву. Но батька упал ему в ноги и умолил пожалеть дурака. И ведун велел на Купальское празднество отыскать папоротников цвет, коий кладами повелевает, чары с них снимает… А золотишко присвоил… Сказал, что-де богам то золото предназначено, да Гридя сильно сомневался… Зря, что ли, Азей в Куяб ездил, не иначе с ромейскими купцами рядиться…

…Болото вдруг взорвалось лягушачьим гаем, и Гридя очнулся. Он посмотрел на луну и тяжко вздохнул. Ночная владычица уже давно перевалилась через зенит, а папоротник и не думал цвести. Значит, не дожить Гриди до следующей Купалки, значит, закончит он свои дни в днепровской воде – утопит его ведун. И поделом.

Гриде-то поделом, а вот на родовичей его до скончания веков позор ляжет. С таким клеймом не жизнь. Плевать вслед будут!

Налетел ветер, всколыхнул камыши, погнал по темному небу лоскуты туч. Гридя, словно завороженный, смотрел, как огромный саван медленно накрывает землю.

Он нашел Лосиху[10] и загадал: если затянет ее чернотой, то не станет он дожидаться расправы, бросится в болотное озеро, сам себя в жертву принесет. Тогда ведуну и топить будет некого, и род Гридин не пострадает. А если Лосиха останется сиять на небе – подождет Гридя, может, и передумает ведун, еще какое искупление назначит. Не станет народ мутить, на бедовика Гридю подымать.

На всякий случай Гридя достал из-за пазухи Перунов амулет, поцеловал, прошептал моление и принялся ждать. Хотя как Перун может ночью-то пособить?