Валерий Елманов - Витязь на распутье Страница 14

Федор молча кивнул, соглашаясь. Я усмехнулся и продолжил:

– А уже в начале июня – меня в тот день как раз освободили из темницы казаки Корелы…

– Не вспоминай, стыдно, – поморщился Годунов.

– Тебе нечего стыдиться, твоей вины в этом нет, – возразил я. – Да и не о том сейчас речь. Я просто хотел напомнить, что и месяца не прошло, как Шуйский снова вышел на Лобное место и снова целовал крест, только уже на том, что твой батюшка послал убить царевича, но его спасли, а вместо него зарезали поповского сына. Это слышал и я. Как мыслишь, неужто человек, способный открыто и прилюдно лгать, при этом призывая в свидетели бога, побоится обмануть на исповеди, если ложь ему выгодна?

– Но тогда почто ты…

– Ты забываешь, что нам сейчас надлежит держаться тише воды и ниже травы, чтобы никто не мешал и чтоб, когда пробьет нужный час, у тебя было поменьше врагов, которых, к сожалению, хватает и без Шуйского. Да и не в нем, если разобраться, дело, – пояснил я. – Гермогену мы навряд ли что докажем, очень уж рьяно ратует он за опального боярина, а духовенство на Руси – это не просто сила – силища.

– Ранее ты сказывал иное, – не удержался он от легкой критики в мой адрес.

– Ранее речь шла о заступничестве, – напомнил я, – а это другое. На помощь от них в случае чего лучше не надеяться. Зато если они встанут против, то напакостить у них получится запросто. Гадить вообще куда проще, чем делать добро.

– А почто ты солгал ему, будто у нас самих с деньгой худо? – попрекнул он. – Митрополиту лгать – грех вдвойне.

– Ничего не солгал, – возразил я. – По моим прикидкам, с деньгами у нас и вправду беда – надо куда больше, чем имеется.

– И ста тыщ не хватит?! – ахнул он.

– Поглядим, – туманно ответил я.

– А отказал в людишках ратных почему? Али и впрямь Дмитрий Иваныч повелел, что ты с ними…

– Да ничего он не повелел, – отмахнулся я. – В смысле есть одно поручение, но оно касается только следующей зимы, хотя готовить наших гвардейцев начнем не откладывая. Но главное в другом. Вот ты сам как себе представляешь их помощь?

Федор смущенно помялся, чувствуя подвох, но поведал, как он видит будущую картину. Получалось, один десяток дружно рубит своими бердышами деревянных идолов, еще сотня охраняет, а затем поп или монах – неважно, кто именно будет – с помощью тех же ратников ведет зырян к церкви или к ближайшей реке, загоняет в воду, крестит, и все довольны и счастливы, ибо осиянны светом истинной веры, коя…

Дальше слушать я не стал, перебив на полуслове, и ехидно поинтересовался, неужто сам Федор так легко, без малейшего сопротивления, отрекся бы от Христа и сменял бы его, ну, скажем, на Магомета.

Царевич вытаращил на меня глаза, возмущенно завопил, что это совсем другое, ибо у него истинная вера. Но я не дал ему углубиться в доказательства ее истинности, пояснив, что для того, кто верит, причем вне зависимости в кого именно, его вера всегда истинна, и просто так, вдруг, он ее менять не станет, во всяком случае, добровольно. Следовательно, придется их примучивать, для чего митрополиту и нужны наши ратники.

– Но ежели во благо… – робко протянул Федор.

– Одно дело – защищать свою веру, но совсем другое – насильно заставлять отречься от своей. Да и у меня гвардейцы, а не палачи, чтоб огнем и мечом…

– Мыслю, не дойдет до смертоубийства, – перебил Годунов. – Владыка сказывал, что зыряне – народец тихий.

– А речь не про них, – уточнил я, – а про их богов. Пока в них верят – они живые. Их капище и есть церковь, их деревянные изваяния – это наши деревянные иконы с ликами святых, а ты предлагаешь, чтоб ратники…

– Дак мы их просветим, кому должно молиться. Просветим, и они сами узреют истину.

– Вот пусть его люди и просвещают, но мирно и без нас, – отрезал я, – ибо сжечь не значит опровергнуть, как сказал один монах.

– Мона-ах, – удивленно воззрился на меня Годунов.

– Монах, – подтвердил я. – Его звали Джордано Бруно. Он был сожжен по приговору католической церкви не далее как пять лет назад. А что до истины, то ей надлежит сиять собственным светом и не подобает просвещать умы пламенем костров. И запомни: даже в мое отсутствие никогда не давай на такие цели ни одного ратника. Более того, ты должен не разрушать, но защищать местные капища от чрезмерно ретивых дураков, потому что ты – правитель и твоя главная цель – благополучие твоих подданных, а уж в кого они верят – дело десятое. Пойми, что…

– Да понял я все, понял! – взмолился Федор, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу.

Я внимательно посмотрел на него и вспомнил: «Любава». Вон куда парень рвется, да как – чуть ли не взбрыкивает. Ладно, потом договорим, и, с улыбкой глядя на царевича, я поинтересовался:

– Сдается мне, ты ныне собирался кое-куда заглянуть и кое-кого повидать.

– Да я… – замялся Федор. – Оно, конечно, и с тобой словцом перемолвиться жаждется, токмо мыслю, притомился ты с дороги, а…

– Да ты прямо как казанский владыка, – засмеялся я. – Тот тоже меня спать отправлял. Давай уж, беги, чего там. А нам с тобой и завтра поутру можно все решить.

Я даже договорить не успел, как он сорвался с места, рванувшись куда-то в сторону двери, ведущей на женскую половину. Оставалось только пожелать ему вслед доброй ночи, что я и сделал. Спокойной не стал – все равно не сбудется, да и ему самому такая ночь навряд ли бы понравилась. Сам же я подался в терем по соседству, который Федор распорядился выстроить для меня.

Благоухало в нем – не передать словами, но преимущественно сосной от стен и липой от столов с лавками. Мм, какая прелесть! С детства обожаю запах свежеструганой древесины.

Правда, в отличие от годуновских хором, с мебелью было не ахти, за исключением солидного стеллажа, который отгрохали в одном из помещений по настоянию Яхонтова – не забыл Еловик нашу с ним классификацию челобитных. В остальном же скудно – ни тебе шифоньера, ни захудалого зеркальца на стене, так что даже причесаться не перед чем.

Правда, главное имелось – лавки, столы, да и спать предстояло не на полу, а прочее… Пожалуй, даже хорошо, что больше ничего – смогу заказать на свой вкус и разместить там, где надо. Придя к такому оптимистичному выводу, я, уже лежа в постели, быстренько прикинул, что первым делом завтра выясню у Федора, что им сделано, после чего засучу рукава и…

Додумать не успел – уж больно слипались глаза, и я, еще раз с наслаждением вдохнув приятный запах сосны и липы, погрузился в сон.

Но разговора поутру не получилось…

Глава 6

Отдыхать приехал? А ну за работу!

Краткий допрос, учиненный мною на следующий день, показал, что Федор за месяц с лишним своего пребывания в Костроме практически ничего не сделал. Разве что озаботился размещением ратных людей да подьячих, которых мы привезли, и мастеровых, включая иноземцев.

Вот, пожалуй, и все, если не считать двух теремов, которые отгрохали по его повелению. Особо царевич напирал на то, что он сделал все, чтобы закончить строительство к концу августа и переехать на Симеона-столпника[33]. Дескать, по всем приметам, переезд именно в этот день сулит благоприятное проживание. Не позабыл он и про то, чтоб при закладке теремов под разные углы заложили деньги – для богатства, шерсть – для тепла и ладан – для святости.

В остальном же…

– Не до того было, – честно покаялся Годунов. – Уж больно за тебя с сестрицей душа болела – нет и нет вас. Я и молебны во здравие заказывал, и сам кажную обедню свечки ставил и Николаю-угоднику, и… – Он прервался, чтобы в очередной раз деликатно зевнуть в ладошку, и хотел было продолжить, но я не дал.

– Пока не выспишься, разговор вести ни к чему, – отрезал я.

– Да я спал! – возмутился он и… вновь зевнул.

– Вижу, – кивнул я. – Даже могу сказать сколько – наверное, аж целый час, да? Или два? – И великодушно махнул рукой, на ходу меняя свои планы. – Ладно, до обеда время у тебя есть – отдохни как следует да выспись, а я пока что все спокойно огляжу, оценю, прикину.

– Не обидишься? – виновато спросил Годунов.

– Некогда мне такими глупостями заниматься, – проворчал я. – К тому же надо повидать кое-кого из старых знакомых, так что давай дуй в опочивальню. – Причем, расщедрившись и прикинув, что управлюсь нескоро, добавил ему времени аж до вечера, но предупредил, что после ужина пусть на отдых не рассчитывает, поскольку надо о многом переговорить.

– А я хотел… с Ксюшей опосля трапезы потолковать, – опечалился Федор.

Я сердито засопел, хотя чему удивляться – уж так устроен человек. Даешь с лихвой, а он все равно вопит, что мало. Пришлось говорить в открытую, как мужик с мужиком. Мол, если и впрямь хочется поговорить с сестрой, то у него для этого имеется целый день, ну полдня, учитывая сон, а если потолковать с кем иным, то тут извини-подвинься.