Валерий Самохин - Мой милый жандарм Страница 14

– Постарайся вспомнить, ты получал эти деньги?

Оторвавшись от гладящей его по голове Серафимы Павловны, мальчуган, шмыгая носом, присел рядом со мной.

– Это мне дядя велел на краску потратить, здесь я получал для разных нужд хозяйственных… Всего сейчас уже не упомню, но вот эти суммы я в глаза не видел, – он ногтем отчеркнул в таблице три цифры.

– Точно?

Вместо ответа мальчишка истово перекрестился.

– Нашла что-нибудь, Аннушка? – с тревогой в голосе спросила Серафима Павловна.

– Угу… – процедила я сквозь зубы. – Фокус старый, но проверить не мешает… На чековую книжку я могу взглянуть?

Вытащив из кармана уже знакомый мне портмоне, купец извлек из него искомый предмет. Мысленно я поаплодировала неизвестному художнику: настоящее произведение искусства, с нашими безликими книжицами не сравнить. Одно плохо, нумерация страниц отсутствует.

– На сколько листов была книжка?

Петр Трофимович сморщил лоб в напряжении.

– После Рождества новую получал, просил на сотню листов, – неуверенно заявил он.

Ладно, пересчитаем вручную, по корешкам. Вся процедура не заняла и пяти минут. Выписав столбиком все проводки, я удовлетворенно прихлопнула ладошкой по гроссбуху, подняв при этом тучу пыли.

– Все ясно, как божий день! Если верить чековой книжке, то деньги снимались наличными пятьдесят три раза. Если судить по банковским отчетам – семьдесят два. Суммы чаще всего были небольшие, списывали аккуратно, чтобы не вызвать подозрений, но последнее списание на сто пятьдесят рублей выглядит очень странным… Либо обнаглели от безнаказанности, либо здесь что-то другое.

Петр Трофимович ошарашено покрутил головой.

– Анна Васильевна, голубушка, поясни попроще, ничего не пойму, – взмолился он.

– Да что тут неясного, дурень ты старый! – сердито вмешалась Серафима Павловна. – Кто-то получал деньги по поддельным чекам, а вину умело свалил на Николашу… Сам подумай, мальцу какая вера будет, если вскроется все?

Я взглянула на нее с неподдельным уважением. Никогда не подумала бы, что за внешней простотой скрывается столь острый ум. Вот тебе и умение разбираться в людях.

– А чеки-то кто подделывал? – сипло выдохнул купец.

– Завтра и выясним! – мстительно пообещала я. – Но одно могу сказать точно: без служащего банка такую операцию не провернешь… Утром выведем голубчика на чистую воду, можете не сомневаться.

Утро следующего день, как водится, принесло свои неожиданности – я влюбилась до беспамятства.

Глава седьмая

Правду молвят, что любовь зла.

Безмятежным солнечным утром, сладко потягиваясь на восхитительной пуховой перине, я вздрогнула от внезапно пришедшей в голову мысли – мне опять снился сон. Но скажите на милость, разве так бывает, сон во сне? Не знаю, у кого как, но у меня это случилось впервые. В груди шевельнулся холодок тревоги: а вдруг все не понарошку? Вдруг я и в самом деле неведомым образом очутилась в прошедшей эпохе?

Ладно, не будем поспешать впереди телеги. Наскоро приняв душ, я спустилась в столовую. Все семейство было в сборе, ждали только меня. Купец в тщательно отглаженном костюме, племяш Николя в мятом гимназистском мундире и Серафима Павловна в строгом темно-сером платье. М-да, в своем наспех наброшенном затрапезном халате я буду выглядеть далеко не комильфо. Кто ж знал, что у них принято за стол садиться при полном параде.

Окинув взглядом предложенное меню, я восторженно охнула. Мамочка моя родная, если это завтрак, то что со мной будет через неделю? Нет, дорогие мои, так дело не пойдет. Клятвенно обязуюсь беречь мою новую фигурку! Хотя, вон от той сдобной ватрушки я отказаться не смогу. Можете переехать меня трамваем, но это выше моих сил.

– Как спалось, Аннушка? – мягко улыбнулась мне Серафима Павловна, поднося чашечку тонкого фарфора под медный носик пузатого самовара.

– Премного благодарствую, – я важно надула щеки, пытаясь подстроиться под речевые обороты эпохи.

Лихорадочно порыскав в памяти на предмет известных выражений, я заливисто расхохоталась: кроме "житие мое" и "какое твое житие, пес смердячий" на ум более ничего не шло.

– Помилуйте, Анна Васильевна, с вами все благополучно? – не на шутку встревожился Петр Трофимович.

– Не обращайте внимания! – сдавленно пробормотала я, делая попытку спрятаться за крохотной чайной чашечкой. – Это у меня нервное.

– Нервы беречь надобно, ибо все болезни исключительно по их вине происходят, – рассудительно влез Николя. – Сей непреложный факт медициной давно доказан.

Я вновь прыснула от смеха.

– Не лезь под руку со своими ученостями! – сердито одернул племянника дядя. – Дай человеку почаевничать без суеты… – он бросил озабоченный взгляд на окно: – Уже хорошо забрезжило, пора бы и делами заняться.

Не знаю, был ли это намек, но я решила поторопиться и спустя полчаса была во всеоружии. Во дворе ожидала давешняя коляска с нетерпеливо фыркающим вороным жеребцом и дремлющим кучером Пахомом. Николя уселся рядом с ним на облучок – экипаж был двухместным, – и мы тронулись. До утопающего в зелени особнячка под красной черепичной крышей, в коем располагалось отделение банка, добрались резво, благо на улицах особого оживления не наблюдалось.

– Смотрите, дядя, "Олдсмобиль" последней марки! – восторженно присвистнул Николашка.

У чугунной ограды тарахтел клубами черного дыма сверкающий лаком автомобиль. Худой и важный шофер – в кожаном картузе, черной куртке и высоких сапогах – ковырялся, чертыхаясь, в двигателе гения инженерной мысли начала двадцатого столетия. Спрыгнув с коляски на брусчатую мостовую, я мимоходом обронила:

– Карбюратор надо продуть и зазор у свечей проверить.

Петр Трофимович удивленно крякнул. Николя посмотрел на меня с неподдельным уважением. С независимым видом прошествовав мимо застывшего столбом шофера, я вошла в предупредительно раскрытую швейцаром дверь банка.

– Который из них? – шепотом спросила я у Петра Трофимовича, незаметно оглядывая операционный зал.

– В самой дальней конторке принимают-с, – столь же шепотом ответил купец.

Бросив кровожадный взор на не подозревающую ни о чем жертву, я обмерла от внезапного головокружения: в строгом черном костюме, оттеняющем бледное лицо, из-за мутно-зеленого стекла кассы обаятельными серыми глазами на меня взирала моя безответная любовь. Мистер Икс из "Принцессы цирка" собственной персоной. Когда я впервые увидела этот фильм, то всей своей трепетной девичьей душой поняла – такой красоты мужчины созданы творцом исключительно на погибель женскую.

– Чем могу служить? – обаятельной улыбкой встретил меня мой герой.

– Есть разговор, – пролепетала я с дрожью в голосе.

Настороженно покосившись на купца, Мистер Икс с деланным безразличием пожал плечами.

– Извольте… – отложив в сторону бумаги, он спросил: – Желаете получить приватную консультацию?

Я молча кивнула в ответ. Пока красавец-кассир пробирался к служебной дверце, Петр Трофимович обеспокоено пробасил:

– Анна Васильевна, никак вы возымели намерение уладить дело миром?

– Хочу послушать, что он скажет в свое оправдание, – вздохнула я.

Ну не могла же я объяснить истинную причину нежелания устраивать публичный скандал?

– Я вам по сущей справедливости отвечаю: он во всех отношениях дрянной человек… Полно вам жалеть этого мерзавца, эту породу окромя могилы ничто не исправит.

Что здесь скажешь? Я промолчала. И также молча, едва мы устроились за уютным столиком в уголке операционного зала, положила перед "мерзавцем" свои расчеты.

– По этому делу пожалуйте завтра, – чуть побледнев, ответил он.

– Вас как величать? – мягко спросила я.

– Жорж, – с легкой заминкой представился горе-кассир.

– Вы понимаете, что завтра мы вернемся уже с полицией? Скажите, для чего вы это делали? Я хочу предоставить вам шанс: просто ответьте мне правду.

Про себя я взмолилась: только не рассказывай мне про больную мать-старушку, которой требуются дорогие заграничные лекарства. Или любимую сестру, изнывающую в похотливых лапах злыдня-помещика. Пожалуйста, скажи мне всю правду, и я дам тебе шанс.

Жорж твердо посмотрел мне в глаза.

– Азарт-с, будь он проклят! Долги возникли неотложные исключительно из пристрастия к бегам. Ипподром виной моим бедам и собственная слабость характера.

Этим он подкупил меня сразу. Не каждый мужчина готов признаться в собственной слабости, далеко не каждый. И он не жаловался, нет! Он говорил это спокойным будничным тоном, с легким оттенком горечи, усталости и какой-то скрытой радости. Мне показалось, что он почувствовал облегчение – у него даже плечи расправились, словно он избавился от давно гнетущего груза. Ну скажите на милость, разве могла я передать доверившегося мне человека под карающую длань правосудия?