Йен Макдональд - Бразилья Страница 14

– Финансирование от и до, через две недели подаю полное предложение, и до конца месяца проекту дают зеленый свет. Черт побери, я крута или как?

Эйтор снял ноги со стола, повернулся к Марселине, которая заполнила собой две трети его офиса, королева капоэйры с аурой успеха.

– Молодец, Марселина.

Он не обнял ее и не прижал к своему большому медвежьему телу в сером костюме. У них были не те отношения.

– Какое у тебя расписание на вторую половину дня?

«Кафе „Барбоза“, это же знак. Спасибо тебе, Богоматерь Дорогостоящих Проектов».

– Вечерняя сводка, а потом основной выпуск в семь.

Эйтор был депрессивным диктором, эта шутку знали далеко за пределами Четвертого канала, но Марселина понимала, что такая милая созерцательная меланхолия вызвана не постоянным шквалом сенсационных, жестоких и одержимых знаменитостями новостей, который стал неотъемлемой частью его жизни, просто Эйтор чувствовал ответственность. Он был Смертью, которую пригласили на все телеобеды страны. Марселина же, напротив, только радовалась, делая карьеру на пустяковых банальностях.

– Вот что будет дальше. У меня свидание с иглой. Потом я иду в кафе «Барбоза» со своей командой, альтернативной семьей и любым, кто захочет купить мне пиво. Ты приедешь, мы поедем в Лап[108], а потом к тебе. Я тебя затрахаю до полусмерти. Но сначала мне понадобится твоя помощь.

– Так и думал, что придется платить.

– Проект зависит от того, найду ли я Барбозу. Ты знаешь, как это сделать?

– Ну я не…

– Но знаешь кого-то, кто может. – Стандартная шутка журналистов и адвокатов.

– Разыщи вот этого парня, – Эйтор написал имя на розовой бумажке. – Будет нелегко, но он знает Рио как никто другой. Его можно застать на пляже Фламенгу с утра пораньше.

– Насколько пораньше?

– Тебе даже не представить. Он говорит, что для пляжа лучшего времени нет. – Эйтор отвернулся и поморщился, когда электронный ящик известил о новом письме. – Да, это хлеб, определенно. Не буду больше есть хлеб. А тебе советую прочесть вот это. – На столе, умоляя, лежала открытая книга. Эйтор читал агрессивно, пытаясь найти среди страниц идеи, способные дать хоть какое-то оправдание безумному миру, к которому он обращался дважды в день. Раз в неделю он всучивал очередную книгу Марселине, а та отдавала ее, ни разу не открыв, доне Бебел. Чтение – это слишком статично, это из прошлого века. – Она о теории информации, самой новой теории всего на свете. Якобы вселенная – это лишь огромный квантовый компьютер, а мы все – программы. Меня эта мысль успокаивает, а тебя?

– Приходи в «Барбозу», Эйтор. Тебе нужно много пива и очень горячего секса.

Он поднял руку, уже поглощенный надвигающимся миром.

Машины на улице почему-то не оказалось. Марселина посмотрела направо, вниз, а потом пошла обратно в фойе к стойке секретаря.

– А мне такси, вообще, вызвали?

– Вызвали, ты вышла и уехала, – ответил Робсон, стоявший в дверях. Роскошное создание – высокий, с шикарными скулами и мускулами пловца, такой черный, что даже светился. Когда на Рождество раздавали награды, то Робсону регулярно доставался приз «Самому сладкому». Марселина не могла поверить, что он натурал.

– В смысле «уехала»?

– В прямом. Ты уехала на такси.

– Я уехала? Да я только что спустилась!

Робсон уставился на свои руки, как делают люди, столкнувшись с безумцами в общественном месте.

– Ну ты вышла из лифта, спросила то же самое, мол, вызвали ли такси. Я ответил, что вызвали, машина ждет снаружи, ты села в такси и уехала.

– Думаю, кто-то из нас сидит на очень сильных наркотиках. – Возможно, она. Это все гуарана и эхо вчерашней гулянки. Давления больше нет, ты получила результат результатов, и теперь мозг кипит и пузырится, как «Ментос» в диетической коле.

– Ну я-то знаю, что видел.

Люди, которые голосовали за красавчика Робсона, никогда не говорили с ним, когда он сердился, когда в его голосе слышалось снобистское раздражение.

– А во что я была одета? – спросила Марселина. Часы тикали. – Ладно, черт с ним.

Загадки подождут. У нее еще свидание с тончайшей стальной иглой любви.

– В черный костюм! – крикнул ей вслед Робсон. – Ты была в черном костюме! И в туфлях на шпильках!

25 сентября 2032 года

Суперсекси в сапожках на шпильках, в боди с воротником «поло» и высоким вырезом до бедра, симпатичной черной мотоциклетной курточке а-ля болеро Эфрин с важным видом идет по гафиейра. Сидаде-де-Лус подпрыгивает. Это свадебная гафиейра, они самые лучшие.

На открытом пятачке в Гараже Жозе установили сцену. Колонки стоят прямо на разобранных моторах. Диджей Малыш, надевший флаг Бразилии как плащ Супермена, крутит любимые публикой треки. На экранах меняются созвездия светящихся узоров, арчиды гафиейры отслеживаются Ангелами Постоянного Надзора и отображаются в виде красивой россыпи огоньков. Диджей поднимает пальцы в воздух, толпа негромко ревет, тогда он хлопает в ладоши, поднимает руки, и раздается рев погромче… Дамы и господа. Ее появление остается незамеченным в ослепительном покачивании огней под барабанный бой – зачин «Покотокопо», нашумевшего хита этого года, но зрители видят, как серебряный мяч, искрясь, взмывает в воздух. Милена Кастру, Королева футбола, подбрасывает мяч, отбивает его то головой, то грудью, то задницей, то коленями. Улыбается при каждом ударе. На передней части ее стрингов красуются синий ромб и зеленый глобус Бразилии. «Порядок и прогресс»[109]. Девушка поворачивается спиной к зрителям и трясет ягодицами. Толпа улюлюкает. «Хорошая девочка», – думает Эфрин. Она выступает первой из подопечных его второй ипостаси – директора «Де Фрейтас Глобал Талант». Но сегодня он настроен на вечеринку и выглядит просто потрясающе в огромном афропарике. Его тело покрыто золотистой пудрой, он принял таблетку «Разболтая», которую купил у Стритса, поставщика нейрологических добавок, и теперь может сказать что угодно кому угодно и без всякой запинки. Девушки провожают взглядом Эфрина, когда тот проходит мимо, покачивая сумочкой. Так и задумано. Он хочет, чтоб на него смотрели все. Ведь сегодня Эфрин/Эдсон – два в одном – вышел на охоту.

– Привет, Эфрин! – Большой Стейк стоит у барной стойки. Одной рукой он держит кайпи[110], а второй обнимает свою невесту Серену. Он владеет половиной зала на паях с Эмерсоном, старшим братом Эдсона. – Весело тебе?

Большой Стейк с энтузиазмом и размахом наслаждается гостеприимством собственной гафиейры. Серьезная Серена хмурится при виде Эдсона. Она должна бы носить очки, но слишком тщеславна для этого. Большой Стейк подарил ей на помолвку лазерную коррекцию зрения в хорошей клинике на Авенида Паулиста.

– Ты сегодня очень сексуальна, – Эфрин делает реверанс.

Серьезная Серена смотрит на его сказочные бедра:

– Наконец-то нашел кого-то нормального. И долго она может держать мяч в воздухе?

– Подольше, чем ты, – говорит Эфрин, поскольку у него на «Разболтае» развязался язык, и принимает позу, которую можно себе позволить только в сапогах на шпильках и чудовищном парике.

Серена морщится. Большой Стейк жестом отгоняет его прочь, а кто-то другой манит из-за баллонов для газа. «Эй, Эдсон, иди сюда!» Это Индюк с бандой Перьев, в которой раньше состоял и Эдсон, они расположились в дальнем углу, где хранят паленую водку.

Банда, это конечно, громко сказано. Тут и не пахло кодексом чести, пушками и трупами на обочинах шоссе, скорее парни просто тусовались вместе, иногда подворовывали дизайнерские вещички попроще, время от времени не брезговали маконья и незаконными скачками, там могли стянуть что-то из машины по мелочи, тут, наоборот, ходили в местном патруле, порядок охраняли – и все это с разрешения местного авторитета. Так было всегда, молодые люди не видели другого выхода из Сидаде-де-Лус, кроме как идти в фавелу и получить ритуальные шрамы солдаду[111] наркобарона. Но, повзрослев, Перья покидали трущобы, женились, заводили детей, находили работу, ленились и жирели. Эдсон, как и старшие братья, тоже пришел в банду, но быстро понял, что она – скорее препятствие для его амбиций. Он потихоньку ослабил узы, которые связывали его с парнями, уплывая все дальше, на вольные хлеба, пока внутри него росли новые личности, а потом, словно комета, залетал сюда, потряхивая ярким хвостом, только на вечеринки, гафиейры, свадьбы и похороны, став счастливым предзнаменованием. Теперь он был сам себе бандой.

– Не Эдсон, а Эфрин, милый.

– Эфрин, Эфрин, ты должен это увидеть.

Эта штуковина отражает свет от своих изгибов, как нож, ложится в руку, как нож, и даже пахнет, как нож, однако Эфрин видит, как подрагивает лезвие, словно оно одновременно здесь и не здесь, словно сделано из снов. Это что-то куда большее, чем просто нож.

– Где вы это взяли?