Сергей Синякин - Владычица морей (сборник) Страница 14

Петр получил известие о перемирии польского короля Августа с Карлом от разведки, и чуть позже донесения эти были подтверждены Меншиковым. Трактат заключен был с ужаснейшими условиями: Августу отказаться от польского престола в пользу Станислава Лещинского, отступить от союза с Петром и выдать изменника и беглеца фон Паткуля на суд Карла. Не обойдено было и по-мощное русское войско — его также надлежало отдать в рукиг шведского государя. Немедля Петр Алексеевич отписал Меншикову, чтобы тот осторожнее держался и вступил в Литву, с тем чтобы Левенгаупта загнать в Лифлян-дию и по весне бомбардировать Ригу. Одновременно Петр приказал своим доблестным генералам Чамберсу и Вердену, чтобы те нападения Левенгаупта с подчиненным ему шведским войском на Полоцк не допустили.

Готовясь к войне, государь повелел Стрешневу собрать с городов пять тысяч рекрутов. Князю Ромодановскому приказал доставить в Киево-Печерскую крепость сто тридцать шесть пушек. Смоленскому губернатору Салтыкову Петр Алексеевич указал подготовить к весне суда, потребные для перевозки ста пятидесяти тысяч пудов.

Провиант — вот главное условие для победы! Провиант должен был доставляться в Петербург, а запасы его в крепости Азов.

Получив подтверждение о союзе Августа с Карлом, государь оставил все дела и, взяв с собой царевича Алексея, немедленно поскакал в Польшу, так и не завершив осмотра Нарвы в вопросах ее готовности к военным действиям.

Пробыв в Смоленске, государь посетил также Киев, Острог, Дубну и, наконец, прибыл в Желкву, где с войсками стояли светлейший князь и фельдмаршал Шереметев. Здесь, в Желкве, Петру предстояло быть до конца апреля следующего года.

Глава шестая

Зима благоприятствовала Якову Раилову. Будучи в отпуске, он сочетался браком с предметом своей неземной страсти Варварой Леопольдовной Аксаковой-Мимельбах. «Ах, Яшенька, — сказала мать, — что бы тебе подождать, пока брат твой не женится». Яков промолчал. Граф Иван Мягков был в некоторой душевой растрепанности, вызванной отсутствием известий о ненаглядной Анастасии.

Будь его воля, никуда бы не поехал граф из светски скучного в отсутствие государя Петербурга, а пуще того отправился бы на Десну повидать ту, о которой мечталось его сердцу. Тем более что с разрешения адмирала Корнелия Крейса выехали туда обласканные государем три Гаврилы, два Николая и Григорий. Второй Григорий, что из казачества был, держал путь в разлюбезную ему станицу, где Суровикина ждали жена и двое сыновей. Не с пустыми карманами поехали, было чем служивым флотским и Беломорье удивить, и жителей выжженной южным солнцем степи. За гребцов-бородачей Иван особо не волновался, мужики они были хозяйственные, степенные и деньге счет знали, не чета Суровикину, который сбережения мог свои спустить еще на половине дороги в семью.

И вот что удивительно — смелости да отчаянности Суровикин был необычайной, в товариществе верным и покладистым себя держал, а вот жило в казаке что-то павлинье — перед любой девицей даже самого неказистого происхождения мог хвост распушить и деньгами нещадно сорить до полного опустошения карманов. Да и горячность со вспыльчивостью ему неприятными последствиями выходили. Будь Суровикин поровнее да поспокойнее, давно бы, как Мягков с Раиловым, в капитан-лейтенантах ходил, а так выше мичмана не поднялся.

Тоска тоскою, а пришлось Ивану Мягкову и в церкви присутствовать, где ликующий брат надел несравненной своей Варваре Леопольдовне колечко на палец и первым в жизни поцелуем с ней обвенчался, и на свадебке, где мрачно глотал рябиновку, сливовицу и прочее, чем усадьба отца его всегда славилась, и потом даже приходилось иной раз сопровождать молодоженов в их совместных катаниях на санках с пригорочков близ Осетра. Отец задавал постоянные балы для местного дворянства, где танцевались менуэты и мазурки, в надежде, что и старший сын на кого-то благосклонное свое внимание обратит. Вон как прелестно движется в менуэте княжна Лопу-хова, как ловка в контрадансе графиня Головкина, а он все бычится да по сторонам скучающе поглядывает. Уж не увлекся ли в Петербурге этом диавольском какой-нибудь легкомысленной девицей, не испортит ли тем когда-то впечатления в обществе порядочном? Известное дело, государь, не во грех и во всеуслышание сказано будет, сам есть первый рукомашец и дрыгоножец, нахватался в заморских странах иноземных замашек, свое, исконно русское, во грош не ставит, старикам обиды чинит. Кто побрил бороды почтенным людям, кто шутам позволил над ними издеваться? Петр Алексеевич позволил. Но детишкам этого не скажи, они за своего государя глотку любому порвут, отца так не чтят, как этого антихриста. В полдень следующего дня, когда закружилась над поместьем пушистая снежная карусель и молодые ушли в свою светелку, Мягков-старший решил поговорить с сыном. Разговор шел за самоваром, суровость отцовского разговора отчасти смягчалась колотым сахаром, медом да сладкими кренделями.

— Вижу, в чинах вы ноне, — сказал граф.

— Што же это за чины, — возразил Иван, — чины, они, папаня, впереди ждут.

Курить ему хотелось неимоверно, но помнил Мягков-младший, с каким отрицанием отец его к табаку относится, потому и сидел, терпеливо сжимая заветную трубку в кармане кафтана, и все вспоминал, где же у него табак положен.

— А все же, Иван Николаевич, — возразил Мягков-старший, — в ваши годы капитан-лейтенант чин вполне достаточный. Иным до него долее идти приходится. За какие ж заслуги вам с Яшкою щедрость такая от государя получилась?

— У нас за одно дают, — не вдаваясь в подробности, ответствовал Иван, — за верную службу отечеству.

Не то что отца своего родного он за шпиона какого почитал, но секреты государственные предпочитал блюсти и дома. А ну как Николай Ефимович кому скажет, что сын его службу проходит на подводном корабле? Кому надо, так сразу заинтересуются, прочие же просто обсмеют старика.

— Выходит, вам с Яшкой совместная служба выпала? — не унимался граф. — Да на одном корабле?

— На одном, — подтвердил Иван. — Мне в капитанах ходить досталось, Якову же — штурманское дело вести.

— И какое же ваш корабль прозвание имеет? — снова приступил с вопросами отец.

Коли был бы шпионом, так лучшей дотошности и не надо.

— «Садко» называется, — нехотя сказал Иван.

— Странное имя, — сказал Николай Ефимович. — Что ж кораблю такое имя дано?

— Не мной именован, — вздохнул сын.

— Не больно ты, сынок, разговорчив, — осердясь, заметил отец.

— Так не мною, тятя, секреты государевы придуманы! — взмолился Иван. — Рад бы сказать, да присяга государю не дозволяет.

— Яшка-то женился, — сменил тему граф.

Иван вздохнул. Пальцы его теребили ткань камзола.

— Негоже старшему от младшего отставать, — настаивал отец. — Вон княжна Лизавета Лопухова какая справная. Неужто не глянется?

— Славная, — опуская голову и пряча глаза, согласился Иван.

— А не глянется, — сообразил Николай Ефимович. — А графиня Головкина что ж? Ведь умна да стройна, в контрадансе ловка и грациозна, Данте с Петраркою шпарит наизусть, театр в поместье своем устроен ею, и изрядные пьесы разыгрывают. Не приглашала глянуть?

— Приглашала, — уныло признался Иван, по-прежнему глядя в сторону.

— Дурак ты, Ванька, — сердито сказал граф. — Дурак, хоть и капитан-лейтенант. Да такой невесты боле окрест нигде не найдется, за ней Головкин три деревни дает да семьсот душ, не считая прочего.

Иван молчал.

Пасть бы сейчас перед отцом на колени, повинную бы принести да счастья себе вымолить. Не в деревнях счастье, в любви оное, но Иван молчал, понимая, что отец его, Мягков Николай Ефимович, не поймет и выбора не одобрит. Да что там напрасных надежд держаться, выпорет по старой памяти, не поглядит на усы да капитанские звания.

Николаю Ефимовичу ждать ответов надоело. Нет, это не Яшка, тот из-за голенища ответ достанет, языкат и смышлен, потому и в мужьях уже ходил, не в пример старшему брату, коий отцу достойно ответить не умеет!

— Ладно, — почесывая седую уже грудь под шелковым халатом, сказал граф. — Жизнь сама все сладит. А не устроить ли нам, Иван Николаевич, заячью охоту с борзыми? Славная погода на дворе стоит, прямо сама в седло просит!

Иван даже просиял от великой радости, что отец опасные разговоры оставил. Врать не хотелось, а правды язык вымолвить не смел.

— Славная мысль! — с радостию согласился он. — И то ведь верно, пора бы уже косточки в чистом поле размять.

— Дурак ты, Ванька, — снова заключил с легкой грустью Иван Ефимович. — При званиях, орденом тебя государь оделил, а все малый ребенок!

От Тулы на Москву тракт был наезжен, да и до Вытегры, хоть с зябкостью, ехать было можно, а далее потянулись архангельские леса, и деревни встречались все реже, а снега кругом стояли такие и такое безмолвие было вокруг, что кони, и те боязливо косили по сторонам, фыркали, пуская из мохнатых заиндевевших ноздрей густые струи пара. А и было чего бояться: дважды — под Шалукшой и Емецом — пришлось отбиваться от голодных волков.