Максим Толмачёв - Урга и Унгерн Страница 14

– Ба-а-альшивики есь? – с монгольскими интонациями нараспев произнес Тубанов, хотя, скорей всего, был он калмыком или бурятом, а может быть, полукровкой. Внимательно обвел взглядом шеренгу, в которой никто не ответил на его вопрос. Некоторые, правда, потупили взор или отвели глаза в сторону. Он это заметил и, указав на тех, кто отреагировал, дал знак вывести их перед шеренгой.

Очевидно, его подручные знали, что делать в таких случаях. Это были странные люди с плоскими лицами. Все низкорослые и жилистые, судя по нарядам, головным уборам и украшениям в ушах, это были тибетцы. Действовали они очень проворно и слаженно. Ловко сбили пленников с ног, перерезали им горло и, выпустив на землю кровь, обезглавили. Головы собрали в брезентовый мешок, который Тубанов приторочил к своему седлу. После этого отряд оседлал лошадей, и всадники, не сказав на прощанье ни слова, ускакали прочь. Некоторое время бывшие узники стояли в нерешительности, растерянно переглядываясь и стараясь не смотреть на обезглавленные тела. Потом, как бы опомнившись, стали расходиться в разные стороны. Через несколько минут перед зданием тюрьмы не осталось никого, кроме меня. Мне некуда было спешить, я не знал, куда идти, кроме того, я был так истощен своим долгим заключением и такой неожиданной кровавой развязкой, что не нашел ничего умнее, чем сесть рядом со входом в тюрьму на лавочку, где раньше коротала время охрана. Солнце светило мне в лицо, я был жив и, судя по всему, улыбался.

Мнимая свобода

К зданию тюрьмы подкатил фиат цвета хаки. Из него бодро выскочил, хлопнув дверцей, офицер и направился ко мне.

– Ивановский?! Кирилл, ты обрился наголо! – это был Рерих. Я улыбался и молчал, он улыбался в ответ.

– Бурдуков тут? – озираясь, спросил Рерих, я отрицательно покачал головой.

– Ну-ка давай помогу, – Рерих взял меня под руки и довольно легко поднял со сторожевой скамейки. – Серега! Хитун, ты что, заснул? Подсоби!

С водительского места соскочил боец в очках авиатора и, придерживая дверцу, помог мне забраться на заднее сидение.

– Давай на Захадыр к дунганам, сейчас устроим Ивановского и потом в штаб!

Хитун кивнул, и автомобиль, выбрасывая из-под колес промерзший щебень, с шумом понесся прочь.

Урга сильно изменилась за эти месяцы. Мы с трудом объехали пару перевернутых телег, на первом же перекрестке заметили несколько трупов китайских гаминов. В воздухе пахло пожаром, ставни домов закрыты, лавки заперты. Вдоль всей дороги было множество стреляных гильз, валялись в беспорядке трупы лошадей и обезглавленные человеческие тела.

– Тубановские тут уже похозяйничали, – указывая головой на обезглавленные трупы, Хитун кричал с водительского места, стараясь перекрыть шум мотора.

– Держись, Кирилл, – хлопал меня по плечу Рерих и улыбался. – Сейчас у дунган лапши поедим, а после выспишься, придешь в себя, я тебя в курс дел введу.

На Захадыре было пустынно, трупы на земле не валялись, зато на воротах китайской лавки на ветру болталось несколько гаминов, подвешенных за шею. Постоялый двор дунган оказался закрыт. Рерих, однако, так активно колотил ногой по воротам и выкрикивал какие-то угрозы, что наконец нам открыл двери старенький дунганин и, пропустив внутрь нас с Рерихом, довольно шустро накинул на петли засов. Хитун уехал в штаб, а мы прошли во внутренний двор, через который попали в уютный зал с теплой чугунной печью и множеством столов. Мне впервые за несколько месяцев захотелось заплакать от счастья. Рерих, улыбаясь, снял свою шинель, бросил ее на топчан рядом с печью и помог мне лечь за стол на многочисленные подушки. Прибежавший дунганский мальчик смотрел на меня с недоверчивой предупредительностью. Я был грязен и, очевидно, дурно пах. Рерих со своей постоянной улыбкой на лице распоряжался, активно помогая жестами там, где не хватало слов. Вскоре мне принесли таз и горячую воду. Не без посторонней помощи я обмылся и обтерся сухим чистым полотенцем, при этом воду пришлось менять несколько раз. Рерих распорядился меня побрить, и к тому моменту, как принесли горячую лапшу, лепешки и чай, я чувствовал себя человеком, попавшим неожиданно и незаслуженно в райские кущи.

– С верхней одеждой мы решим после, твое тряпье надевать никак нельзя, хотя бы из уважения к хозяевам. – Рерих подозвал мальчика-дунганина, выдал ему несколько монет и что-то доходчиво объяснил. Мальчик, покивав, пересчитал монеты и убежал прочь, а я набросился на лапшу. Глотал, обжигаясь, запивая горячим острым супом. Рерих ел не спеша, пожалуй, первый раз в жизни я увидел краем глаза, что улыбка сошла с его лица, уступив место задумчивости. Он смотрел на меня некоторое время, нахмурив лоб, потом, порывшись в карманах, с вернувшейся улыбкой достал из-за пазухи какую-то небольшую склянку и, поставив на стол, принялся доедать лапшу. Я лишь мельком глянул на склянку, в тарелке лапши уже не оставалось, лепешкой я насухо вытер края тарелки, после чего принялся за чай.

В желудке моем впервые за несколько месяцев оказалось что-то горячее и сытное. Я развалился на подушках, наслаждаясь теплом окружающей комнаты. Чугунная печь немного чадила, но это совсем не портило ощущений и даже придавало домашнего уюта, отчего глаза сами собой начали закрываться, и я как-то совсем незаметно погрузился в крепкий беспробудный сон.

Проснулся в сумерках, не сразу смог понять, какие это сумерки – утренние или же вечерние. Довольно удобная кровать, небольшая комнатка и таз с водой. На грубо сколоченном стуле лежала стопкой одежда, а на спинке была аккуратно повешена новенькая китайская шинель. Я стал умываться холодной водой, делал это с удовольствием довольно долго. В комнате было непривычно тепло. Штаны оказались велики, но с помощью специальных лямок вместо пояса удалось их приспособить под мой рост. Рубаха китайского образца, безразмерная. Одежда приятно пахла чистотой. Под стулом я обнаружил сапоги своего размера и пару английских шерстяных носков к ним. Шинель оказалась тоже мне впору. На тумбочке я обнаружил склянку, которую выложил на стол Рерих, ее я сгреб в карман шинели, после чего вышел из комнаты и спустился по узкой лестнице вниз. Мальчик-дунгани, отвел меня через двор, показав отхожее место, которое было очень кстати. Вернувшись в заведение, я расположился на топчане рядом с печкой. Почти сразу мне принесли чаю и лапши. Денег у меня не было, но хозяева гостеприимно улыбались, и я надеялся, что Рерих позаботился об оплате моего обеда заблаговременно. Состояние выправлялось, я изрядно отдохнул, и все было бы просто замечательно, если бы не мой зуб, который ныл и подергивал, да еще десна распухла и доставляла некоторые неудобства. По сгущающимся сумеркам стало понятно, что дело идет к ночи. Очевидно, я проспал весь день. Вскоре у дверей за внешней стеной раздался конский топот, послышались лязг засова и шорохи во дворе. Поздним гостем оказался Рерих, который быстрым шагом вошел в помещение, снял шинель, стряхнув на пол снежинки, и объявил мне, что в Урге идет снег.

– А ты, Кирилл, не дурак поспать. Почти двое суток минуло! – Рерих, улыбаясь, лег на подушки и, взяв пиалу, налил из термоса чай, сначала мне, потом себе.

– Я не заметил даже. Честно говоря, думал, что спал несколько часов.

– Нормально, приходишь в себя! Может, больше так выспаться и не удастся. Я сегодня тоже тут переночую, меня Унгерн отпустил до рассвета в город.

– Унгерн отпустил? – Я удивился этому обстоятельству, выходило, что Рерих сегодня умудрился пообщаться с бароном.

– Да, брат, я служу нынче при генерале интендантом Азиатской конной дивизии! Вот по официальным делам командируюсь в город, для заготовки провизии и фуража, хотя какой тут, к черту, фураж, в городе мародеры, да еще китайцы кое-где засели, постреливают. Это хорошо, что ты спал и на улицу нос не высовывал, без оружия и хороших документов, как говаривал Бурдуков, можно и сгинуть.

Рерих, широко улыбаясь, расстегнул ремень с кобурой, отстегнув кобуру, он положил наган под одну из подушек, на которых лежал, при этом положение выбрал для себя стратегическое: находясь лицом ко входу, он отлично видел всех, кто мог войти в просторную залу гостиницы.

– Ты не волнуйся, – кивнул на кобуру Рерих, – это я из предосторожности, сейчас по городу кто только не рыщет, лишним не будет. Я кивнул в ответ, скорей, просто чтобы поддержать беседу, обвел взглядом помещение, в котором было темно и пусто, мы с Владимиром да чугунная печка были островком жизни, освещенным скачущим светом керосиновой лампы, висящей на столбе между нами и выходом во двор. Я не ждал опасности извне, а Рерих был к ней готов. Видно было, что у него произошло множество событий, и я надеялся, что он поделится со мной историей своей жизни и неожиданной карьерой в армии кровавого барона, занявшего с боями Ургу.