Польская линия (СИ) - Шалашов Евгений Васильевич Страница 14

– Пошлю, – согласился Артур. – И Бухарина пошлю, да еще и рапорт напишу.

– Вот если бы тебе такое товарищ Дзержинский приказал, другое дело, – съехидничал я.

– Владимир, я сейчас встану и за такие слова тебе в морду дам.

Взгляд у товарища Артузова стал многообещающим. И впрямь, щас как встанет, да и заедет в морду. Мою, между прочим, морду. А свое отчего-то жалко. И сдачи дать неприлично, сам напросился. Похоже, Артур всерьез обиделся. Вон, насупился, как сердитая ворона. Обидел хорошего человека. Нет, не тот человек Артузов, чтобы по приказу начальства убивать собственных товарищей. И как мне теперь с ним помириться?

– Артур, я же это к примеру сказал, – заюлил я. Потом почти чистосердечно предложил. – Ну хочешь мне в морду дать, дай, я даже сопротивляться не стану. Только, если станешь бить, синяков не ставь и не шуми, а то Танька услышит, чего плохое подумает, а потом спасать прибежит. У нее револьвер громадный и ручонка тяжелая.

Видимо, представив, как Татьяна бежит меня спасать, Артузов не выдержал и расхохотался. Отсмеявшись, сказал:

– Нет уж, лучше я тебе потом морду набью, когда телохранительницы поблизости не будет. И впрямь спасать прибежит. Револьвер ладно, отобьюсь, а если она шприц возьмет, то труба…

Мир был восстановлен, и я начал критиковать свою вторую версию.

– Касательно моей должности… в том смысле, что мне готовится крупное повышение. По закону мне и начальником губчека не положено быть – нет двух лет пребывания в партии, куда уж мне в такие высоты метить. К тому же если бы уж решили меня повысить, могли бы зачесть работу в Архангельске. Так что ни одна моя версия не подходит.

– А я не знал, что ты такой эгоист, – укоризненно произнес Артузов.

От такого обвинения я опешил. Растерянно спросил:

– Почему эгоист?

– Потому что твои версии касаются только тебя, – хмыкнул Артур. – Либо тебя убрать захотели, либо повысить. Самомнение у вас, дорогой товарищ, выше нормы. Кажется, что руководству республики только и есть дело, чтобы о каком-то Аксенове заботиться. Нет бы товарищу Аксенову о деле подумать.

– Думал, – кивнул я. – Вот, о деле-то я как раз в первую очередь и подумал. Беда только, что вряд ли я способен работать лучше, нежели кто другой, имеющий и опыт, и знание польского языка.

Артузов внимательно посмотрел на меня, потер чисто выбритый подбородок, склонил голову. Я не выдержал.

– Артур, не томи. Сказал «а», говори и «б».

– Все я тебе говорить не стану, да и сам не знаю, – признался Артузов. – Могу сказать, что решение о твоем назначении на должность начальника ЧК Польской республики принимал Ленин, а не Дзержинский. Феликс Эдмундович не хотел тебя из Архангельска отпускать, считал, что тебе бы еще с полгодика на периферии стоило походить, опыта подкопить. К тому же на сегодняшний день ты самый успешный начальник губернского чека. Восстаний у тебя нет, контрреволюционеров вовремя выявляешь. Жалобы есть, но это нормально. Не зазнался, несмотря на возраст, и взятки не берешь. И Архгубчека превратил именно в такой орган, каким он и должен быть – нормально работающий государственный механизм без авралов. Ну а самое главное – сумел наладить хорошие отношения с губкомом партии, с губисполкомом. Да что там наладить – умудрился стать и членом губкома, и членом губисполкома.

– Почему умудрился? – удивленно спросил я. – Избрали, потому что чека должно находиться во взаимодействии и с губернскими исполнительными структурами, и с партийными ячейками. И мне так проще, и товарищам удобнее. И вообще, – вспомнил я вдруг, – чрезвычайные комиссии подчиняются исполнительным органам Советской власти. И в губком партии меня выдвинули, а не сам напросился.

Ни я, ни Артузов ни стали уточнять, что если изначально губернские чека и подчинялись Советской власти, то скоро подчинение сошло на нет. Да что уж там говорить, если некоторые мои коллеги отказывались подчиняться и губкому, считая над собой единственного начальника Дзержинского. Ну еще, может быть, Ксенофонтова или Лациса. Не так давно контролеры Рабкрина прибывшие в Вятку проводить ревизию финансового отдела чека были отправлены тамошними ребятами в подвал и, даже вмешательство губкома партии не помогло. Начальник Вятского ЧК товарищ Храмцов просто послал подальше возмущенного секретаря губкома, сказав, что он сам решает, кого сажать, а кого нет, а если кто пикнет, так у него подвалов хватит и на руководство губкома. Пока губком партии связывался с Москвой, с наркоматом рабоче-крестьянской инспекции, пока Дзержинский отправлял соответствующую телеграмму, одного из контролеров успели расстрелять. Храмцова пришлось срочно снимать, переводить на другую должность, но расстрелянного-то уже не вернуть, да и с народным комиссаром НКРКИ (фамилию называть не стану, читателю она известна) у Председателя ВЧК состоялся трудный разговор. Нарком жаждал крови, а Председатель своих людей не сдает! Ладно, списали на «эксцесс исполнителя», но осадочек-то остался, да и Дзержинский не в состоянии постоянно держать на контроле собственных подчиненных, отменять их сумасбродные приказы, поправлять и уточнять политическую линию. Желательно иметь на местах адекватных людей владеющих ситуацией, а не менять руководителей губчека каждый месяц.

– Товарищ Ленин приказал прислать справку о твоей деятельности. Естественно, что справку эту составлял я.

Артузов не успел рассказать, что он там написал, как лязгнула дверь, и в вагон ворвался Карбунка. Обведя нас взглядом и не решив, кому из начальников он должен докладывать, командир бронепоезда сказал:

– Товарищи командиры, на вокзале какая-то хрень творится.

На самом-то деле прозвучало другое слово, близкое по смыслу, но это не важно. Увлекшись разговором, мы с Артуром и не заметили, что подъезжаем к железнодорожному вокзалу.

– А что не так? – поинтересовался я.

– Пустой перрон, дежурного не видать, – начал перечислять Карбунка. – Задницей чую, какая-то пакость готовится. Неужто, поляки Смоленск захватили? Может, задний ход врубим, а потом разведку пошлем?

– Если бы поляки Смоленск захватили, мы бы об этом узнали, – сказал я. – И беженцы бы появились, и встречные эшелоны.

Про себя еще подумал, что слишком долго радист не может отремонтировать радио. Была бы связь – знали бы точно. Надо бы пана Новака поторопить. Но я точно помнил, что в той истории поляки Смоленск не захватывали. Да и в этой бои ведутся уже на территории нынешней Белоруссии.

– Это нам хозяева торжественную встречу готовят, – мстительно добавил я, искоса глянув на Артура.

Артузов смутился. Похоже, таки понял, что нам следовало заранее сообщить о приезде. Интересно, а раньше-то он как сюда наезжал? И я хорош. Следовало уточнить у Артура еще в Москве.

– Я до этого с особым отделом фронта связывался, никаких проблем не возникало, – вздохнул Артур.

Не стал ничего говорить, особоуполномоченному особого отдела ВЧК и так тяжко. Ну, впредь наука. А пока нужно идти на «переговоры» с местным населением.

Перрон и на самом деле словно вымер. Здание вокзала стандартное – двухэтажное, как ему и положено быть в губернском городе. Оконные стекла на втором этаже выбиты и заделаны фанерой, а на первом прикрыты деревянными ставнями. Не иначе, здесь привыкли к перестрелкам. Ничего удивительного, потому что эшелоны с красноармейцами снуют туда и сюда, а коли так, то неизбежны эксцессы, а из-за них и стекол не напасешься. Хотя, может быть, я и не прав, и в Смоленске царит тишь да гладь, да благодать.

Карбунка, изображая кондуктора, открыл дверь вагона и осторожно высунул нос. Но как только наш командир бронепоезда спустил трап вниз, со стороны вокзала застрочил пулемет. Судя по всему, это была демонстративная стрельба. Вряд ли пулеметная очередь пробьет броню (хотя лучше не проверять!), да и направлена поверх вагона, но все равно неприятно. И я бы не очень удивился, если бы за закрытыми ставнями притаилась парочка трехдюймовых орудий. Один выстрел по паровозу, второй по штабному вагону – мало не покажется. Разумеется, мои «архангелы» малость потрепыхаются (пока артиллеристы перезаряжают орудия), а вот безоружные «особисты» Артузова, вряд ли. А главное, никто потом чекистам из Смоленска претензий не предъявит. Сейчас, как в авиации – «свой-чужой», когда неопознанный самолет можно смело сбивать.